После этого, понятное дело, в волостные суды пошла волна аналогичных исков, в результате чего множество людей «было изгнано из насиженных гнезд» и окончательно разорилось. Характерно резюме этой истории в Своде трудов комитетов Особого совещания: «Вся практика… судебно-административных учреждений полна аналогичными случаями», «массой жалоб, тяжб и разорений».
Если целью Сената было установление правовой анархии в деревне, то она, безусловно, была достигнута.
Огромной проблемой была крестьянская опека, которую современники считали «самой печальной частью гражданских правоотношений в крестьянском быту, ибо сироты там обречены прямо на „поток и разграбление“ опекунами и сельским миром».
Теперь попробуем понять, насколько созданный реформой 1861 года и законом 1889 года порядок суда обеспечивал защиту крестьянских интересов.
Статья 135 Общего положения о крестьянах провозглашала:
Волостной суд решает дела по совести, на основании имеющихся в деле доказательств. При разрешении тяжб и споров между крестьянами, в особенности же дел о разделе крестьянского наследства, суд руководствуется местными обычаями.
Споры о наличии/отсутствии в русской деревне обычаев шли всю пореформенную эпоху и нам не очень интересны. Мы помним, как относился к этой проблеме Киселев. Знаем и то, что обычное право было предметом умиления и гордости народников. По мере усложнения жизни реализм, однако, начал брать верх. Все чаще стали говорить о том, что такого права не существует, а использование того, что выдается за него, «открывает широкий простор для самого грубого произвола».
Характерная история.
Крестьянка курского села Вишнева Ирина Ельникова просила Беловский волостной суд изъять из владения ее брата и племянника 7,33 четверти земли как приданое ее умершей матери. Волостной суд присудил истице 1/3 наследственной земли, и вышестоящие инстанции утвердили это решение, отвергнув апелляцию ответчиков.
Во втором деле тот же волостной суд на тех же основаниях отдал крестьянкам того же села Вишнева Екатерине Титовой и Прасковье Бабичевой (урожденным Клыковым) 4 четверти земли. Однако в этом случае апелляцию удовлетворили, поскольку ответчик заявил, что в Вишневе нет обычая, по которому сестры наследовали бы в материнском имуществе при живых братьях, и уездный съезд установил, что такого обычая якобы действительно нет. Остается вопрос – кто и за сколько писал справку о том, что обычай отсутствует? Кто проверит?
Что тут комментировать? А ведь эти случаи – две капли в море…
Источники в целом негативно характеризуют личный состав волостных судов. Пополнялся он далеко не лучшими людьми, так как хозяйственные крестьяне уклонялись от выбора в судьи, как от бремени, отрывающего их от дел.
Все сказанное выше о крестьянском самоуправлении естественно относится и к сфере правосудия, хотя, конечно, не охватывает 100 % явления. Волостные судьи очень часто были принижены в экономическом и правовом отношениях, что ставило их в зависимость от всякого влиятельного лица – урядника, волостного старшины, кулаков. О земских начальниках не стоит и говорить.
Естественны поэтому нарекания современников на нередко невысокий нравственный и умственный уровень волостного суда, принимавшего решения, весьма далекие от правосудия.
Важно иметь в виду, что после 1861 года в деревне постепенно сложилась следующая коллизия.
Многие крестьяне в сфере имущественных отношений вошли в соприкосновение с общим правопорядком потому, что жили и работали в городах, владели вненадельной недвижимостью, вступали в договорные отношения с некрестьянами, потому что занимались ремеслом, промышленностью или торговлей.
Неудивительно, что они восприняли многие существенные положения общего гражданского права. Например, у крестьян
сложилось убеждение в праве распоряжения надельной землей, завещания ее, наследования в порядке родственной близости, неотъемлемой принадлежности определенной доли из неразделенного наследства, и крепость таких имущественных отношений охраняется, в громадном числе случаев, силой народного правосознания.
Решения волостных судов зачастую также были основаны на подобном «обычном праве», заимствованном из писаного. Однако эти решения постоянно отменялись крестьянскими учреждениями, которые были обязаны руководствоваться сенатскими разъяснениями о семейной собственности и несостоятельности любых сделок о недвижимости, совершенных не в крепостном порядке. А прибегнуть к нему крестьянам не позволяли другие решения того же Сената (!). В итоге имущественные права миллионов людей оказывались, выражаясь деликатно, «спорными и неустойчивыми». Очень похоже на вариацию «басманного правосудия».
Уже в Валуевской комиссии 1872 года подавляющее большинство респондентов в один голос говорит об отсутствии у крестьян уважения к чужой собственности. Дальнейшая эволюция правопорядка в деревне могла лишь ухудшить ситуацию.
Даже если представить, что все волостные судьи, все земские начальники были бы идеальными адептами справедливости, они все равно ничего не могли бы поделать с немыслимым в индустриальную эпоху положением, когда они должны были решать самые близкие, самые насущные дела миллионов людей, не имея никакой положительной опоры в законе.
В силу сказанного внешне справедливые обвинения крестьян в правовом нигилизме, в неуважении закона и законности и т. д. внутренне, однако, не вполне состоятельны.
Потому что игнорируют естественный вопрос – а откуда бы у крестьян из их конкретной жизни появилось такое уважение?
Н. Н. Львов, выступая в III Думе, очень точно отметил, что итогом действия общинного режима стало формирование «бесправной личности и самоуправной толпы: тех двух начал, которые угрожают прежде всего гражданскому строю, не интересам землевладельцев, а именно водворению гражданских свобод, которые мы должны водворить в крестьянском мире. Состояние масс в таком виде есть угроза для правового государства».
Вот чем, в частности, обернулся дореформенный правовой нигилизм дворянства, плавно трансформировавшийся в правовой нигилизм большой части образованного класса после 1861 года.
Государственный социализм
Государственный социализм, широко практикуемый у нас в области экономическо-финансовой политики, не только не способен вдохнуть жизнь в больной организм России, но еще более умерщвляет его.
Конечно, антикапиталистическая утопия хотя бы факультативно не может не быть социалистической.
Есть веские основания квалифицировать крестьянскую политику Александра III и Николая II до 1906 года – наряду с введением фабричного законодательства – как русский вариант «государственного социализма», явления, широко распространенного на Западе во второй половине XIX века.
Революции 1848–1849 годов и жесткая масштабная критика темных сторон капитализма вызвала попытки устранить эти недостатки, не разрушая при этом самого экономического строя. Так появились мирные, не нацеленные на революцию варианты социализма – христианский, государственный и даже консервативный. Возникла целая школа экономистов, требовавших активизации участия государства в экономике для уменьшения бедности и защиты слабейших граждан.
Поэтому под государственным социализмом тогда понимали проведение правительством мер социального характера, направленных на улучшение положения простого народа и на преодоление социальных антагонизмов.
С внешней стороны на ситуацию в России сильнее всего повлиял, пожалуй, созданный в 1872 году в Германии Союз социальной политики, идеи которого в значительной степени и были реализованы Бисмарком в «прусском социализме».
Этот подход к социализму, адаптированный к нашей специфике, был весьма привлекателен для тогдашней бюрократии. Мало того что это было вполне в духе времени, здесь привычная вековая схема управления страной вдруг обретала иной и как бы более значительный смысл, не говоря о симпатичном антураже. Теперь можно было считать привычные патерналистско-крепостнические практики социалистическими и быть, что называется, в тренде, не говоря об усилении своей роли в стране.
А с учетом особенностей нашей истории – чувствовать себя Большим Добрым Барином.
Широко известны слова Витте о «глубоко сердечном» отношении Александра III к бедам и нуждам крестьян и «русских слабых людей вообще», о том, что он старался быть «покровителем-печальником русского народа, защитником русского народа, защитником слабых».
Именно в этом ключе, в частности, следует рассматривать и уменьшение податей в 1880-е годы, и вызванные ходатайствами земств аграрные контрреформы, которые во многом были запоздалой попыткой властей отреагировать на давно начавшийся распад крестьянского самоуправления, и укреплявшее общину законотворчество Сената.
Аналогичный характер имеет и начавшееся в 1893 году, как говорилось, методичное списание с крестьянства многомиллионных продовольственных долгов («Царский паек»). При этом государство в рамках продовольственной помощи проводило и другие мероприятия, которые должны были облегчить народную нужду.
«Забота о слабых» – один из постоянных аргументов в пользу сохранения и поддержания общинного режима – подавалась, с одной стороны, как возвращение к традиционным «духовным скрепам» и пр., а с другой – имело современную идейную упаковку, не зря эти идеи лоббировали народнические экономисты.
Считалось, что «слабые» самостоятельно не могут устоять в борьбе с опасностями окружающего мира – кулаками, ростовщиками и пр. Община в таком контексте становится своего рода богадельней, в которой крестьяне, по крайней мере, имеют хоть какую-то гарантию выживания.
Чего стоит брошенное С. Ю. Витте замечание о том, что «после проклятого 1 марта реакция окончательно взяла верх» и «община сделалась излюбленным объектом Министерства внутренних дел по полицейским соображениям, прикрываемым литературою славянофилов и социалистов». У этих мероприятий был четкий «демократическо-цезаристский» подтекст – царь реально заботится о вас, крестьянах, не дает помереть с голоду, разориться и т. п.