Карты 4 и 5 в Приложении).
Наиболее популярными категориями личного землеустройства были:
1) разверстание на хутора и отруба целых селений, то есть раздел деревни на единоличные владения (29,3 % всех ходатайств и 33,2 % всех утвержденных проектов);
2) выдел отрубов отдельным хозяевам, или единоличные выделы (14,0 % всех ходатайств и 15,2 % всех проектов).
Этот вид землеустройства был очень сложным и часто опасным для крестьян, потому что выделявшийся, как правило, шел против воли всей деревни, и за это его всячески преследовали, обижали, дискриминировали.
Считается, что крестьяне демонстрировали свое негативное отношение к реформе и частной собственности на землю в «бескомпромиссной» борьбе против выделов, подробности которой, зачастую буквально варварские, противники реформы более ста лет смакуют с постыдным злорадством.
Источники показывают, что для решения о единоличном выделе из общины крестьянину нередко требовалось настоящее мужество, как это часто бывает, когда речь идет о противостоянии одного человека коллективу, точнее толпе, сплоченной желанием наказать «слишком умного» соседа. В масштабах страны имели место тысячи случаев отказа крестьян от намерения выделиться – после проведенной «обчеством» «разъяснительной работы». Но были десятки тысяч обратных примеров: в ряде губерний число выделов превысило число разверстаний целых деревень.
Центром группового землеустройства стал раздел однопланных селений – на него пришлось 29,0 % всех ходатайств и 30,6 % исполненных проектов. Важное место заняло также уничтожение внешней чересполосности и отграничение земель, на которые в сумме пришлось 17,4 % ходатайств и 15,6 % проектов.
Землеустройство делится на два этапа: 1907–1911 годы и 1912–1915 годы; в каждом этапе оно проводилось на разных юридических основаниях. Указ от 9 ноября 1906 года стал законом от 14 июня 1910 года. Разработанное на его основе Положение о землеустройстве от 29 мая 1911 года было введено в действие той же осенью. Тем самым завершился первый этап преобразований, а с 1912 года начался новый.
За первый период было подано 2633,5 тыс. прошений, а за второй – 3540,9 тыс., то есть на 34,5 % больше (несмотря на начавшуюся мировую войну), что само по себе снимает вопрос о «провале» реформы (диаграммы 9 и 10 в Приложении).
Это было связано с тем, что новый закон учел пятилетний опыт реформы и был куда лучше адаптирован к потребностям населения и конкретным ситуациям на местах.
Огромное значение имело получение комиссиями судебных функций по решению почти всех споров и претензий, которые возникали при землеустройстве между соседними владельцами и которые прежде практически были неразрешимы. Это резко расширило возможности комиссий и само пространство землеустройства, так как появилась возможность решать проблемы, которые годами стояли без движения.
Динамика землеустройства всегда конкретна и нередко прихотлива, однако оно было востребовано в разных частях страны с различными исторически сложившимися типами землепользования.
На ход землеустройства при прочих равных влияли юридические аспекты землевладения (однопланные селения, вненадельная чересполосность и т. д.), почвенные условия – чем они однообразнее (например, в степи), тем легче проходило землеустройство.
Третий важный фактор – размер земельного обеспечения. Чем оно выше, тем охотнее происходит переход к единоличному землевладению.
Огромное значение имел характер неземледельческих занятий населения и их доля в бюджете крестьян. Часто хорошие промысловые заработки лишали крестьян стимула к землеустройству – к чему лишние хлопоты?
Конечно, совокупное действие всех этих факторов общего характера во многом зависело от того, что Кофод называл «степенью умственного развития населения». Допустимо определить его и как уровень психологической готовности крестьян к изменению условий привычного образа жизни.
Кофод считал, что «высшее умственное развитие крестьян, облегчающее им понимание существа землеустроительных работ», действует в позитивном для реформы направлении, ибо «повсюду наблюдается, что пионеры землеустройства принадлежат к наиболее развитой части крестьян».
Стихийное расселение крестьян западных губерний лучше всего говорило о том, что в отдельных районах России крестьяне созрели для новой жизни. Здесь, как и повсюду, сила примера была основным инициирующим началом – все разверстания возникли под влиянием наглядных примеров соседних хуторских устройств, которые наглядно убеждали крестьян в полезности реформы.
В то же время в крестьянской среде не один год совершенно автономно от реформы вызревало стремление к новой жизни, к уходу не только от чересполосицы, но и от диктата общины. Воспоминания С. Т. Семенова показывают, как думающие крестьяне шаг за шагом приходили к этой идее.
В литературе справедливо подчеркивается важность народнохозяйственного фактора в развитии личного землеустройства.
Так, П. Н. Першин, определивший число образованных в 1906–1916 годах хуторов и отрубов в 1,6 млн, отмечал, что основная их часть приходилась на два обособленных района:
1) непосредственно примыкающий к старым районам хуторского расселения Латвии, Эстонии и Финляндии северо-западный (Петроградская, Псковская, Ковенская, Витебская, Смоленская и Могилевская губернии);
2) южные и юго-восточные губернии (Полтавская, Харьковская, Херсонская, Екатеринославская, Таврическая, Донская, Самарская, Самарская и Ставропольская).
Первый район – это территория с интенсивным полеводством и животноводством, на которые воздействуют близкие рынки сбыта.
Юг и Юго-Восток – районы экстенсивно-зернового и экстенсивно-скотоводческого хозяйства, тоже прямо ориентированные на рынки.
Все известные экономисты были тогда согласны в том, что большая вовлеченность в рынок, большая хозяйственная развитость крестьян перечисленных Першиным районов повышала их восприимчивость к выгодам индивидуального хозяйства.
Тем не менее порайонные (и, соответственно, погубернские) данные о землеустройстве, интерпретируемые только таким образом, на меня лично производят двойственное впечатление.
С одной стороны, это документальные свидетельства эпохи, итоговые характеристики фундаментальной реформы, та самая история, которая якобы не имеет сослагательного наклонения.
Но с другой – цифры скрывают проблемы, внятного понимания которых у нас пока нет. Да, они (цифры) могут и должны интерпретироваться в рамках, обозначенных Першиным и другими исследователями. Однако только ли эти объективные факторы объясняют количественные характеристики реформы?
Убежден, что нет, ибо неверно думать, будто все крестьяне априори имели равные возможности для землеустройства и что статистика – всегда верное зеркало этих возможностей. На ход преобразований, в том числе на статистику землеустройства, влияли и другие факторы, прежде всего – качественный состав персонала землеустроительных комиссий, не говоря о его численности.
Рассуждая о реформе, мы видим прежде всего двух ее «участников»: правительство как источник законодательства и финансирования с одной стороны и население с другой. При этом де-факто мы игнорируем тех, кто на деле реализовывал реформу, – работников землеустроительных комиссий.
Историография, в сущности, не касалась практической деятельности комиссий, их «внутренней кухни» и ее влияния на процесс землеустройства. Констатируется нехватка землемеров, что справедливо, но недостаточно.
Между тем оценка этой деятельности для понимания хода реформы исключительно важна. Погубернская динамика землеустройства сразу наводит на предположение, что темпы работы отдельных землеустроительных комиссий сильнейшим образом коррелировали с личностными качествами сотрудников.
Почему в Воронежской губернии землеустройство развивалось весьма энергично, а в соседней Курской – вяло? Почему в Московской губернии, крестьяне которой имели прекрасные возможности для заработков в столице и уже поэтому, казалось бы, не должны были идти в авангарде землеустройства, оно шло весьма интенсивно, а, к примеру, в Калужской – нет?
С первых месяцев реформы стало очевидно, что личная энергия тех, кому было поручено проводить в жизнь указ от 9 ноября, являлась одним из решающих факторов развития реформы. И это вполне естественно.
Столыпинская аграрная реформа, как мы знаем, была необычной в том смысле, что в сравнении с другими преобразованиями роль личностного компонента в ней была специфичным образом усилена. Повторюсь, уникальность реформы заключалась еще и в том, что у крестьян, по сути, спрашивали, хотят ли они изменить привычный образ жизни.
Часть крестьян была готова это сделать сразу и без колебаний, но таких было меньшинство. Остальных требовалось убедить в том, что перемены им выгодны, а это в значительной мере зависело от энтузиазма, увлеченности реформой, глубины понимания преобразований и собственно личных качеств работников комиссий.
В 1907 году Кофод и два крупных чиновника ГУЗиЗ объехали с инспекцией 23 уезда Псковской, Витебской, Могилевской и Курской губерний, разъясняя позицию правительства по ключевым вопросам преобразований. Их отчет раскрывает атмосферу, в которой начиналась реформа, и делает понятным, в какой огромной степени успех зависел от уровня коммуникации между комиссиями и населением.
В ряде уездов «наиболее энергичные и деятельные» комиссии наладили хороший контакт с крестьянами, и это вызвало растущий поток ходатайств. Но так было не везде.
Ключевыми в комиссиях были фигура непременного члена, ответственного руководителя всего комплекса землеустроительных работ, а также его помощников – инструкторов по землеустройству.
Землеустроитель должен был выехать на место, выяснить правовую ситуацию, а также природные и бытовые условия для проведения работ. Ведь каждое поселение было своим маленьким миром, не похожим на другие, всякий раз это была другая задача, другая пьеса с другими актерами.