Надо быть заведомо недобросовестным человеком, чтобы не отдаться тому радостному чувству, которое переживаешь при объезде Смоленских хуторов. Идейных противников землеустроительства я на казенный счет отправил бы в Сычевский уезд посмотреть на тамошние хутора, и убежден, что они в корне изменили бы свои воззрения на землеустройство.
Здесь для многих крестьян земледелие «получило значение спорта, где каждый хуторянин старается перещеголять соседа… Здесь производится как бы скачка с препятствиями, причем призом является великолепный урожай» как результат тщательной обработки земли, применения минеральных удобрений, введения многополья с травосеянием и целого ряда других агрикультурных факторов.
Любопытная деталь, характеризующая «произвол и насилие» в ходе реформы. Из-за нехватки землемеров селения здесь иногда ждали разверстания по два-три года, и крестьяне, пишет Юрьевский, буквально любыми средствами старались поскорее попасть в план работ. Так, в 1912 году к разверстанию было готово 50 селений, а в плане числилось 30. И тут весной, перед самым началом работ 31-е по счету селение вдруг сгорает дотла. Разумеется, погорельцам сделали исключение и разверстали вне очереди. Пожар посчитали случайностью. Однако когда в 1913 году аналогичным образом сгорело «целых 8» селений из числа не попавших в очередь, «стало все ясно».
Прекрасно была поставлена агрономическая помощь в Пермской губернии, однако самое сильное впечатление на Юрьевского произвели результаты реформы в Виленской губернии, заметившего, что, «в сущности говоря, ни в одной губернии» он «не встречал столь планомерной, разработанной в самых мельчайших деталях, постановки дела», как в Литве.
После окончания землеустройства, когда крестьяне оказывались лицом к лицу с новой реальностью (вот она, твоя земля!), они были особенно восприимчивы к советам агрономов, и в психологическом отношении это время было оптимальным для рациональной постановки полеводства и вспомогательных отраслей (животноводства, садоводства, пчеловодства).
Все это организовано в Виленской губернии «прямо-таки блестяще». Здесь так заведено: агроном обязательно приезжает в каждое селение сразу же после разверстания, знакомится с людьми, устанавливает с ними определенные взаимоотношения и подбирает из них тех, кто может стать проводниками их идей. Юрьевский считает, что исключений из этого правила нет.
А вот в Псковской губернии «стихийный порыв» крестьян к улучшению хозяйства подкрепляется агрономами явно недостаточно. Здешнее земство, несмотря на свою в целом «весьма почтенную» деятельность, занимает принципиальную позицию невмешательства. У него не «просто» нет четкого плана агрономической помощи, и оно не видит необходимости в нем.
Каждый агроном работает здесь, да и не только в Псковской губернии, как Бог на душу положит – без твердо поставленных директив, без всякой обязанности отчитываться перед кем бы то ни было в конце года о результатах своей деятельности.
В итоге множество людей не слышит советов агрономов.
Земство считает, что только сам владелец участка в состоянии учесть все экономические и естественные условия хозяйства, без чего невозможна его интенсификация. Поэтому оно в основу своей агрономической деятельности поставило ссудную помощь хуторянам. Надо, дескать, лишь дать крестьянам материальную возможность заводить те или иные улучшения в хозяйстве, выдавая ссуды, например, на покупку семян кормовых трав, сельхозтехники и т. п., «но отнюдь не вторгаясь в самое существо дела, в обсуждение того, какие именно мероприятия следует предпринимать тому или иному хозяйству».
Поэтому здешние агрономы в основном читают лекции на общие темы, сочиняют объемные доклады для земских собраний и заняты такой творческой работой, как выписка талонов на отпускаемые в кредит минеральные удобрения и семена клевера в сельскохозяйственных складах. Разъезды по селам для пропаганды и закладки многопольных севооборотов, для организации различных кооперативов у них не в приоритете. Юрьевский справедливо считает это положение «совершенно ненормальным».
Еще хуже была ситуация в Николаевском уезде Самарской губернии. Автор прямо говорит, что «того культурного подъема, того подъема духа в народной массе, которые так поразили меня в Смоленской, Ярославской, Псковской, Пермской и Виленской губерниях и иных местах, посещенных мною минувшею осенью, – я в Самарской губернии не подметил.
Волна народного воодушевления, народный порыв к культурному строительству, к устроению своей жизни, своих хозяйств на более разумных началах до Самарской губернии, очевидно, еще не докатилась.
Вернее, местным работникам по тем или иным основаниям не удалось еще в достаточно сильной степени заинтересовать и подтолкнуть сельское население к организации хозяйств на новых более культурных началах».
Почему?
Отчасти из-за явной слабости, если не отсутствия де-факто агрономической помощи. Ни одно из разверставшихся селений Николаевского уезда, которые он осматривал, не видело агрономов.
Тем не менее у реформаторов были основания для осторожного оптимизма. Да, в тысячах деревень все только начиналось или оставалось по-прежнему, в то же время один из херсонских агрономов писал в 1913 году: «Успехи агрикультуры колоссальны. В течение 4–5 лет произошла какая-то магическая метаморфоза».
Очень важно, что агрономическая помощь не ограничивалась только единоличниками. Увидев, поняв и поверив в то, что агрономы не «антихристы», а их советы полезны, к ним стали прислушиваться и многие общинники.
Удобрения, сельхозмашины и орудия
Громадный рост потребления минеральных удобрений и усовершенствованной сельхозтехники в годы реформы был связан прежде всего с переходом к новым формам хозяйствования и радикальным усилением агрономической помощи.
Только железнодорожные перевозки удобрений увеличились с 14,7 млн пудов в 1905 году до 37,2 млн пудов в 1913 году, то есть в 2,5 раза, а сельхозмашин и орудий – с 12,8 млн пудов до 34,5 млн пудов, то есть в 2,7 раза (диаграмма 13 в Приложении).
Эта тематика довольно подробно рассмотрена в моей монографии «Всероссийский рынок в конце XIX – начале XX века и железнодорожная статистика», и я постараюсь быть кратким.
Путем сравнения переписи сельскохозяйственных машин и орудий 1910 года и данных об их железнодорожной транспортировке мне удалось доказать, что информация о перевозках является надежным критерием оценки потребления сельхозтехники.
Количественный (кластерный) анализ погубернского прибытия сельхозтехники в 1900–1913 годах позволил выделить три устойчивых группы губерний со схожим типом динамики потребления сельхозмашин.
В первую группу вошли Екатеринославская, Херсонская, Самарская и Томская губернии, Донская, Кубанская и Акмолинская области.
Во вторую – Московская, Варшавская, Бессарабская, Подольская, Киевская, Полтавская, Харьковская, Воронежская, Тамбовская, Таврическая, Саратовская, Оренбургская, Ставропольская и Тобольская губернии, а также Терская область.
В третью группу – все остальные губернии России.
Такое разделение вполне соответствует всей сумме наших знаний о сельском хозяйстве страны в конце XIX – начале XX века.
Разрыв в уровне потребления сельхозтехники между губерниями разных групп был огромным. Если в степных губерниях применение уборочных и других машин было необходимостью, то в Нечерноземье агрономам приходилось еще доказывать преимущества плуга перед сохой.
Поэтому факты, не без гордости упоминаемые в отчетах по, скажем, Нижегородской губернии («плуги стали ходовым товаром»), вызвали бы улыбку специалистов Екатеринославской и соседних с ней губерний, где на повестке дня стояли проблемы другого качества. Хотя Нечерноземье не нуждалось в таком количестве сельхозтехники, как южные губернии, где доминировало зерновое хозяйство, все примеры так или иначе важны в качестве маркеров начавшегося движения вперед.
Огромный рост транспортировки сельхозтехники в начале XX века – это прежде всего рост получения их в семи губерниях первой группы, на долю которых падает от 40 до 50 % всей суммы перевозок. Рост особенно заметен с началом реформы, и прежде всего – для Сибири и Дальнего Востока. Сибирь с 1906 года превращается в рынок сельхозмашин мирового значения. Если до реформы она поглощала максимум 6 % имперских перевозок, то в 1906–1913 годах – до 15 % и более.
Пять из семи губерний первой группы – признанные лидеры в зерновом производстве, а в Томскую губернию и Акмолинскую область шел основной поток переселенцев.
Во вторую группу вошли губернии с разным начальным уровнем потребления, которые объединяет энергичный тип динамики потребления и средневысокие итоги получения, значительно возрастающие в 1910–1913 годах.
То же фиксируется и применительно к целому ряду губерний третьей группы, однако там речь идет, как правило, о «росте с нуля», который все равно остается ростом.
Всего одна иллюстрация.
В 1906 году северные, приозерные, приуральские, прибалтийские, литовские, белорусские, центрально-промышленные, центрально-черноземные и средневолжские губернии получили столько же сельхозтехники, сколько Херсонская и Екатеринославская.
В 1913 году ситуация, хотя и оставалась не вполне нормальной, начала меняться – теперь 34 (!) губернии, входившие в состав этих регионов, получили в сумме 7095,7 тыс. пудов сельхозмашин и орудий, а две новороссийские – 2976,9 тыс. пудов. То есть продолжался рост потребления в губерниях-лидерах, но одновременно оно значительно возросло в нечерноземных и северо-черноземных губерниях.
И это был очень важное достижение реформы.
Крестьянский поземельный банк
Деятельность Крестьянского банка была одним из главных направлений реформы.
Банк решал две задачи: продавал в кредит крестьянам свои земли и играл роль посредника-кредитора в тех случаях, когда крестьяне самостоятельно выходили на покупку земли (в стране имелся огромный полутеневой рынок земли, подробными сведениями о котором мы не располагаем).