Далее. Еще до революции немало было сказано о том, что нигде в Европе не было такого огромного количества нерабочих дней, как в России: в пореформенное время у крестьян примерно на месяц увеличилось число выходных и праздничных дней.
Я давно заметил, что часть научного сообщества воспринимает этот важный факт, актуализированный Б. Н. Мироновым, как некий курьез, как нечто вроде экстравагантного галстука, пропускает мимо ушей и возвращается к привычному малоземелью и подушевым сборам.
Таблица 4. Число рабочих и праздничных дней у крестьян в XIX – начале ХХ века (по Б. Н. Миронову)
Между тем приведенные цифры опровергают известное мнение о крайней напряженности труда российских крестьян, которые в силу плохого климата вынуждены-де работать, не покладая рук, и не успевают из-за этого обработать должным образом землю.
С. Т. Семенов заслужил в своей деревне репутацию вольнодумца именно потому, что хотел работать в праздники; дело закончилось доносами односельчан «по инстанциям» и преследованиями властей.
Обилие праздников беспокоило тех, кто не на словах, а на деле желал улучшения положения крестьян. Затягивавшееся порой празднование Пасхи становилось одной из важных причин недородов, в частности, масштабного неурожая 1906 года. Не всегда праздники отмечались шумно, но часто отмечались именно так, и это косвенно говорит о состоянии крестьянских бюджетов.
А. В. Байков, 70-летний житель деревни Конной Сычевского уезда Смоленской губернии, один из тех крестьян, для которых Столыпинская аграрная реформа стала началом не просто новой, но настоящей жизни, на вопрос «Лучше ли стало жить на хуторах и отрубах?» ответил, что
лучше и много лучше, но одна беда – это праздники и связанное с ним пьянство. Праздники календарные, церковные у нас сравнительно мало почитаются, а вся беда в так называемых «престольных», местных праздниках, число которых за последнее время не только не уменьшается, но все увеличивается. На моей памяти в окрестных селениях был установлен целый ряд таких праздников… Праздники эти – не престольные, ничего общего с храмом не имеющие.
И духовенство, продолжил Байков, поощряет «это зло». В итоге люди празднуют –
и это в самое страдное время, когда у нас поденная плата доходит до 1 р. – 1 р. 40 коп. в день!
Во что обходятся эти праздники. В текущем году мне пришлось быть в этом самом Конопатине на пятый день праздника, и, заметив, что крестьяне еще не очухались от праздничного угара, я вздумал вместе с ними подсчитать, во что обошелся им праздник, и что же оказалось? На 36 дворов выпито водки и пива на 307 рублей, не считая чая и разных лакомств, да прогул четырех рабочих дней целой сотни рабочих с подростками при поденной цене 1–1,40 руб. должен быть определен сотнями рублей, и кроме того, в каждом дворе «гуляло» не менее 3–4 и до 10 «гостей» из других деревень. Так что один такой праздник обходится не менее 1000 рублей.
Подсчет этот применим и к прочим селениям Сычевского уезда, и можно смело сказать, что в среднем каждый праздник обходится одному двору не менее 25 рублей…
А иностранцы еще говорят, что наш мужик беден! Да нехай любая наикультурнейшая страна в свете попробует при летнем периоде в 5–6 месяцев, а не в 9–10, как в Западной Европе, пускай, говорю, попробует отпраздновать 200 дней в году, да притом по преимуществу летом, – да у них и потрохов не останется…
А какое хулиганство рождают эти праздники!.. В старину говорили, что земля стоит на трех китах. А теперешние наши русские киты, это – невежество, праздники и пьянство… На этих китах не устоишь… И Россия ждет богатыря, своего Еруслана Лазаревича, который избавит ее от этих чудовищ.
Дождалась Россия, увы, других «богатырей», Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича, но это другая тема, хотя и сопряженная с нашей.
Размеры потребления спиртного и обилие праздников – темы, которые негативисты предпочитали не обсуждать и в своих писаниях деликатно обходили стороной. Это и понятно – данные сюжеты разрушали гармонию создаваемого ими варианта крестьянского апокалипсиса, при котором земледельцы питались одним хлебом (которого еще и не хватало!) и запивали его водой. Указания оппонентов на то, что противоречило такой установке, они игнорировали, словно этой стороны жизни крестьян не было в природе. Кстати, реформа Столыпина определенно сократила пьянство среди хуторян. О том же говорит и позитивный опыт первых девяти месяцев введения сухого закона в 1914 году.
Рассуждая о благосостоянии населения, мы должны помнить о «семантической инфляции» и корректировать в соответствии с нею негативные свидетельства современников. Ведь, например, в 1910 году положение, когда из-за ситуативной нехватки песка в Варшаве жители измельчали кусковой сахар в песок для варки варенья, вполне серьезно именовалось «сахарным голодом».
При этом учет семантической инфляции, разумеется, не означает, повторюсь, что «народ жил прекрасно» и «все было хорошо». Отнюдь.
Однако в рамках привычного черно-белого подхода противоречие между «позитивным» и «негативным» массивами данных непримиримо: тут справедливым может быть либо одно, либо другое.
На деле же верны оба комплекса свидетельств, просто жизнь была несравненно богаче, чем ее описывали пристрастные и/или политически ангажированные современники.
Указанное противоречие оказывается большей частью мнимым, стоит лишь понять, что нельзя смешивать проблему положения крестьянского хозяйства в общине после 1861 года с проблемой народного благосостояния (подобно тому, как в наши дни нельзя путать реальные доходы множества людей и те суммы, которые фигурируют в ведомостях зарплаты).
Проблемы эти отчасти перекрывают друг друга, но лишь отчасти, поскольку далеко не идентичны. Мы знаем, крестьянин мог мало заниматься своим хозяйством, но при этом неплохо зарабатывать. Сказанное столь очевидно и даже банально, что, казалось бы, нет смысла говорить о том отдельно.
Однако я вынужден это делать – из-за огромного влияния натурально-хозяйственной парадигмы на осмысление эпохи.
Народное благосостояние складывалось из всей суммы доходов населения, и применительно к крестьянству она равна сумме доходов от надела и вненадельных заработков, полностью учесть которые невозможно.
Как же мы можем судить об этой величине? Подушевые сборы и потребление хлебов здесь не помогут.
А вот как.
Динамика уровня благосостояния населения отражается в интегрированных показателях, характеризующих развитие сельскохозяйственного и промышленного производства, в статистике перевозок народнохозяйственных и потребительских грузов, внешней торговли, акцизных поступлений, движения вкладов в сберегательных кассах, развития кооперации, динамике роста зарплаты рабочих и т. д. Разумеется, огромное значение имеют здесь и нарративные источники.
Взятые и по отдельности, и в комплексе, они неоспоримо свидетельствуют о позитивной динамике потребления, что вполне естественно. Здесь важно подчеркнуть: старый тезис о том, что модернизация проводилась за счет крестьян, современная историография отвергает.
Экономическая модернизация, индустриализация проходили не в вакууме, население страны получало деньги за то, что участвовало в строительстве железных дорог, предприятий, в городском строительстве и т. д., за работу на транспорте (железнодорожном, речном и морском) и в сфере услуг, за производство товаров как сельскохозяйственных, так и промышленных, и одновременно оно покупало эти товары!
Иногда от коллег приходится слышать заявления о том, что «цифры ничего не доказывают». Не задавая бестактного вопроса, каким же радаром в отсутствие статистики они улавливают «системный кризис самодержавия», я отсылаю их к Витте. Он, который понимал и видел функционирование экономики примерно так же, как врач-физиолог или анатом видит работу человеческого организма, однажды написал:
Статистические данные о росте нашей промышленности и торговли обрисовывают лишь количественное развитие нашего народного богатства, но они не должны заслонять собою того крупного явления, что каждая новая цифра движения нашей производительности и торговли означает собой привлечение к общей промышленной жизни новых слоев населения, оживление и вступление в общий оборот новых местностей, что в настоящее время промышленность и торговля отражают в себе экономическую жизнь всей страны, всего сложного и разветвленного русского народного хозяйства.
Например, если в 1894–1905 годах только железнодорожная транспортировка всех грузов (кроме перевозимых поштучно) составила 43,2 млрд пудов, а в 1906–1913 – 48,9 млрд, мы должны понимать не только то, что она выросла на 13,2 %, но и что производство, перевозка и продажа каждого из этих миллиардов пудов была оплачена, и не единожды. Равным образом, за каждым из миллионов рублей на сберкнижках и счетах кооперативов стоит оплаченный труд.
Преодоление кризиса аграрного перенаселения
Снижение аграрного перенаселения нельзя рассматривать только механически – с точки зрения прямого сокращения плотности населения (хотя оно важно само по себе). При любом ее (плотности) уровне ключевая проблема – уровень доходов жителей. Если эти доходы за несколько лет заметно выросли и данная тенденция устойчива, у нас есть все основания говорить о том, что кризис аграрного перенаселения решается успешно.
В какой-то мере эту тенденцию отражают известные подсчеты С. Н. Прокоповича (методически довольно грубые), по которым за 1900–1913 годы чистый доход на душу сельского жителя вырос с 22 до 33 рублей.
В то же время росту благосостояния способствовал промышленный подъем 1909–1913 годов, о чем, в частности, говорит статистика сбережений.
Это куда более важная характеристика модерности общества, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что в психологическом наследстве крепостничества особое место занимает отсутствие у населения привычки к сбережениям.