Характерно, что изменился и состав сельскохозяйственных рабочих – в том смысле, что резко сократилось число полурабочих, несущих всю тяжесть уборки сена и жатвы.
Уменьшило отход и переселение, захватившее в массе самые работоспособные небогатые семьи, не утратившие интереса к сельскому хозяйству. Это вызвало, с одной стороны, прямое сокращение рабочих рук из районов выхода переселенцев, а с другой – увеличение емкости рабочего рынка. Статистика говорит о том, что рост числа переселенцев из конкретных губерний сопровождался более-менее соответствующим падением числа отходников. Переселение привело к дефициту рабочих рук на местах, притом что землеустроенные крестьянские земли также потребовали теперь дополнительных трудовых усилий и инвентаря.
Наконец, сокращению отхода серьезно способствовали дальнейшая индустриализация и урбанизация страны, которые стали оттягивать значительную часть рабочей силы, раньше занятой только сельским хозяйством.
Источники отмечают, что
тяга крестьян из западного и северного района на сторонние заработки изменила свое направление – раньше она имела главное русло на юг, в степи Днепра, Дона, Кубани и Волги, а теперь разбилась на многочисленные тракты, ведущие к фабрикам и в города.
Особое место в истории мобильности населения России занимал отъезд крестьян на заработки за границу, который, как мы видели, фиксировался уже в 1890-х годах. С началом реформы он стал возрастать, благодаря отмене ограничений в передвижении крестьян.
Все больше потенциальных отходников выбирали вместо привычных районов отхода летнюю работу за границей, преимущественно в Пруссии и Галиции, а также в Америке, но в этом случае уже не менее чем на два-три года.
По официальной германской статистике, Россия накануне Первой мировой войны стала главным поставщиком сельхозрабочих в Германию, которая нуждалась в иностранных рабочих из-за прогрессирующей урбанизации.
Динамика процесса выглядит следующим образом. Если в 1890 году было зарегистрировано 17,3 тыс. русских рабочих, то в 1900 году – 120 тыс., в 1904 году – 160 тыс., в 1908/09 году – 228,4 тыс., в 1909/10 году – 260 тыс., а в 1910/11 году – 281,4 тыс.
Выходцы из России составляли более 40 % всех германских сельхозрабочих. Это были жители как западных пограничных местностей, так и губерний Северо-Западного края, Малороссии (Черниговская) и Новороссии (Бессарабская).
Заработки были хорошие – каждый рабочий приносил домой как минимум 50–100 рублей, что в России выходило нечасто из-за отсутствия правильно организованного сельскохозяйственного рабочего рынка. Характерны такие отзывы: «Работа в заграничных экономиях хотя и тяжелая или, как говорят рабочие, строгая, но зато верная и определенная, а главное – хорошо оплачивается»; «Тяжко рабочим в Пруссии, а выгодно».
Еще привлекательнее были условия в Америке, где русский чернорабочий в среднем зарабатывал 10 долларов в неделю, то есть почти 100 рублей в месяц. Уехавшие на заработки в США высылали на родину до 300–500 рублей в год, иногда и больше. «И это настолько импонирует… что уход за океан обещает принять массовый характер»; «Раньше волость выдавала 2–3 паспорта на отъезд в Америку, а теперь десятками». В ссудо-сберегательных кассах некоторых волостей Ковенской, Виленской и Минской губерний был открыт особый кредит на выдачу денег на проезд в Америку в размере 50–100 рублей.
«Американцы», как называли крестьяне таких односельчан, за два-три года зарабатывали немалые для деревни суммы и становились «экономически устойчивыми хозяевами», поскольку вливали в свое хозяйство не менее 500–800 рублей, нередко и больше.
Я так подробно останавливаюсь на всем, что связано с рынком труда, потому что именно данная информация является чрезвычайно весомым доказательством успеха реформы в деле преодоления кризиса аграрного перенаселения.
Заработки на стороне – самое зримое свидетельство аграрного перенаселения (или любого иного), то есть трудности или невозможности для человека заработать деньги там, где он живет; в наши дни данный тезис иллюстрируют, увы, трудовые мигранты из республик бывшего СССР.
И если в условиях стабильного денежного курса число пришлецов сокращается, то это ясное доказательство того, что теперь у них есть другие – не худшие – возможности для приложения своих трудовых усилий.
Возможен ли союз власти и общества?
Время подводить итоги.
Начну с того, что полученные моими коллегами-единомышленниками и мной научные результаты демонстрируют явную несостоятельность ряда ключевых положений парадигмы кризиса и обнищания населения страны после 1861 года.
Суммируя имеющуюся у нас информацию, можно уверенно утверждать, что пессимистический взгляд на социально-экономическое развитие России в конце XIX – начале XX века и все попытки представить «бедственное положение народных масс» главным фактором революции 1917 года несостоятельны.
Это, однако, не означает, что все имеющиеся свидетельства тяжелого положения части крестьян – даже с учетом «семантической инфляции» – неверны и их следует игнорировать. Это не так, но они должны оцениваться не с точки зрения НХК, а с учетом происходившей в стране модернизации.
Какими видятся промежуточные итоги аграрных преобразований Столыпина летом 1914 года?[8] Я настаиваю на термине «промежуточные» применительно к аграрной реформе 1906–1916 годов, которая закончилась не только с гибелью Петра Аркадьевича в 1911 году, но и с началом Первой мировой войны – ее ликвидировало Временное правительство.
Сразу скажу, что я солидарен с сотрудниками ГУЗиЗ, которые, вполне осознавая масштабы сделанного ими к 1914 году, вовсе не страдали известной исторической болезнью «головокружение от успехов».
Тем не менее мы должны понимать, что по своему размаху аграрные преобразования Столыпина не имели аналогов в мировой истории. Конечно, жители США по Гомстед-акту получили больше земли, чем было обустроено в России в 1906–1916 годах, однако этот закон и действовал не десять лет, а более ста – с 1862 года до конца ХХ века. При этом ясно, что проводить землеустройство в давно населенной местности с огромной чересполосицей и дальноземельем, как это было в Европейской России и даже в Сибири, несравненно сложнее, чем нарезать участки в пустой прерии.
Уникальность реформы Столыпина была понятна уже непредвзятым современникам, таким, например, как германские профессора Аухаген и Вит-Кнутсен, как французский экономист Эдмон Тери.
В частности, Вит-Кнутсен, опубликовавший в 1913 году монографию о реформе, писал, что каждый непредубежденный человек, понявший суть преобразований,
не может не вынести впечатления, что мы тут стоим перед глубоко задуманной земельной реформой, с широким размахом проводимой в жизнь. Более того: следует признать, что изданные после 1905 г. русские аграрные законы не имеют себе равных во всемирной аграрной истории как по принципиальной важности их, так и по ходу их осуществления… Мы имеем дело с решительным, коренным поворотом к лучшему в истории русского сельского хозяйства. Громадные же размеры русского колосса и более, его способность к развитию, заставляют думать, что тут началась постепенная передвижка центра тяжести европейской хозяйственной жизни к востоку.
Поразительным успехам реформы посвящена и книга Эдмона Тери «Экономическое преобразование России».
Очень важно, что стратегия реформы была верна – именно ряд параллельных правительственных мероприятий в сочетании с личным раскрепощением крестьянства, с обретенной им свободой принятия решений в большой мере вырвали деревню из застоя еще до Первой мировой войны. И значимость этого факта трудно преуменьшить. При этом понятно, что проведение преобразований такого масштаба априори не может быть идеальным, беспроблемным и т. п. Как и всегда, были трудности, случались эксцессы исполнителей и пр. Это неизбежно.
Мы смело можем считать преобразования Столыпина началом долгожданной русской агротехнологической революции.
Основанная на получении крестьянами де-факто полноты гражданских прав, она оказалась целостным масштабным процессом реформирования аграрного сектора экономики империи, оказавшим также всестороннее воздействие на развитие народного хозяйства в целом (и не только).
Этот процесс включал:
1) Радикальное расширение площади крестьянской частной земельной собственности благодаря укреплению в собственность надельной земли, землеустройству, а также покупке земель у Крестьянского банка и при его посредничестве.
По сути, речь шла о массовом внедрении в жизнь России принципа частной собственности, то есть об окончании без малого двухвековой эпохи аграрного коммунизма.
2) Переструктурирование крестьянского землепользования путем землеустройства, то есть консолидацию десятков отдельных полос земли, составлявших надел, в одно целое, что создавало объективные условия для подъема агрикультуры.
3) Реальное повышение уровня крестьянского земледелия, его производительности и материального благосостояния деревни в целом путем интенсификации крестьянского хозяйства. Освобождение его от пут общины само по себе должно было стимулировать инициативу и предприимчивость крестьян. Параллельно, благодаря соединенным усилиям правительства и земств, стремительными темпами стало расти агрономическое просвещение крестьян, быстро принесшее позитивные результаты.
4) Развитие всех видов кооперации, сделавшее Россию одним из мировых лидеров кооперативного движения. Кредитная кооперация инвестировала в деревню миллиарды рублей. Десятки тысяч кооперативов с десятками же миллионов участников стали абсолютно новым и весьма значимым компонентом жизни страны. Настолько значимым, что после краха военного коммунизма Ленин вынужден был задуматься о плане построения социализма через кооперацию.
5) Новую переселенческую политику.