что играет роль детонатора. В данном конкретном случае не снижение уровня жизни, а поражения на фронтах привели нескольких слишком инициативных людей к мысли о том, что Россия не сможет победить в войне, пока ею руководит Николай II, и с лета 1915 года они начали готовить отстранение императора от власти, еще не планируя конца монархии в России.
Обернулось все иначе – главной причиной революционных катаклизмов, на мой взгляд, стало падение монархии. Именно этот фактор, начавший действовать с 2 марта 1917 года, нарастая вширь и вглубь в пространстве и времени, и всколыхнул огромную страну, запустив своего рода цепную реакцию одичания ее населения.
Отречение изолированного и запуганного генералами Николая II росчерком пера уничтожило привычную, незыблемую для большинства из 160 млн жителей России систему мироздания, вековой порядок вещей, в центре которого стояла фигура Императора. После 2 марта люди проснулись в другом мире. А это включило механизм реализации апокалиптического провидения Достоевского: если Бога нет, значит, все дозволено. По моему глубокому убеждению, все последующее вытекает отсюда.
Падение монархии дало массе крестьянства моральную санкцию на реализацию «черного передела». Крестьяне иначе и не могли воспринять крушение обычного порядка – и стали осуществлять свою вековую мечту.
Российские газеты за март – апрель 1917 года дают обильную информацию, позволяющую без труда прогнозировать дальнейшее развитие событий.
Не зря С. В. Зубатов, экс-начальник Московского охранного отделения, узнав об отречении императора, молча ушел в свой кабинет и застрелился. В отличие от Гучкова и Ко, он точно знал, что будет дальше, и не хотел на это смотреть. Так же, как Витте, в силу знания характера Николая II не исключавший трагического поворота событий и не раз повторявший, что не хотел бы до него дожить (он и не дожил, умерев в 1915 году).
С ликвидации монархии началось постепенное разнуздание преобладающей части населения в тылу и на фронте, освобождение ее от тех нравственных сдержек, которые в привычной жизни обеспечивают приемлемое общежитие, нормальную коммуникацию между представителями различных социальных страт.
Отречение царя разбудило архетипы сознания, и тонкий слой цивилизации в секунду – с точки зрения Истории – был сметен появившейся возможностью безнаказанно творить зло.
Большинством населения новая власть априори не могла восприниматься как настоящая, к тому же, начиная с Приказа № 1, она не упустила ни единой возможности, чтобы разубедить народ в этом мнении. Власть стремительно теряла авторитет и переставала внушать не то что страх, но даже опаску; тут многое было отрепетировано в 1905–1906 годах. «Сколько агнцев обратилось бы в тигров, если бы не страх», – писал Н. М. Карамзин, и спорить с ним невозможно: история каждой революции в числе прочего подтверждает его мысль.
Много позже Б. Д. Бруцкус, перечисляя уже известные нам факторы успеха реформы Столыпина, отметил важность вызванного революцией 1905 года духовного подъема, который поколебал вековую рутину, пробудил мысль народа и стимулировал его энергию.
Никогда еще так ярко не намечались прогрессивные течения в русском крестьянском хозяйстве, как накануне войны. Община разлагалась, а вместе с ней отмирали и «чернопередельческие» настроения.
Ничто не предвещало бури.
И если она все-таки пришла, то была вызвана чисто внешней причиной.
Русская революция вообще и русская аграрная революция в частности есть результат тяжелой войны, непосильной для неокрепшей еще страны, – войны, совпавшей с роковым разложением ее исторической власти.
Стремительное крушение исторической власти вызвало на поверхность все разрушительные силы. Дух общины и «черного передела» ожил вновь. Вдруг представилась возможность осуществить мечты народа, которые не удалось осуществить в 1905 году. Интеллигенция к этому призывала, и народ соблазнился.
Да, народ, исковерканный беззаконием общинного режима, «соблазнился».
Но интеллигенция? «Лучшие умы»?!
Об их позиции в 1917 году можно говорить долго, и этот разговор не будет жизнеутверждающим. Попробую минимизировать.
Меня не очень удивляет, что Н. Н. Гиммер-Суханов вполне серьезно интересовался: «Кто нужнее: социалист или агроном?»
Но вот что писал в дневнике в 1917 году А. А. Блок:
Почему «учредилка»? Потому что – как выбираю я, как все? Втемную выбираем, не понимаем. И почему другой может быть за меня? Я один за себя. Ложь выборная (не говоря о подкупах на выборах, которыми прогремели все их американцы и французы).
‹…› Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому, что рано или поздно некий Милюков произнесет: «Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством».
Это ватерклозет, грязный снег, старуха в автомобиле, Мережковский в Таврическом саду, собака подняла ногу на тумбу, m-me Врангель тренькает на рояле (блядь буржуазная), и все кончено…
Медведь на ухо. Музыка где у вас, тушинцы проклятые? Если бы это – банкиры, чиновники, буржуа! А ведь это – интеллигенция! Или и духовные ценности – буржуазны? Ваши – да.
Но «государство» (ваши учредилки) – не все. Есть еще воздух.
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня:
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня!..
В апреле 1919 года Владислав Ходасевич писал другу-монархисту:
Пусть крепостное право, пусть Советы, но к черту Милюковых, Чулковых и прочую «демократическую» погань. Дайте им волю – они «учредят» республику, в которой президент Рябушинский будет пасти народы жезлом железным, сиречь аршином. К черту аршинников!.. Россию, покрытую бюстом Жанны Гренье, Россию, «облагороженную» «демократической возможностью» прогрессивного выращивания гармонических дамских бюстов, – ненавижу, как могу.
Верю и знаю, что нынешняя лихорадка России на пользу… Будет у нас честная трудовая страна, страна умных людей, ибо умен только тот, кто трудится. И в конце концов монархист Садовский споется с двухнедельным большевиком Сидором, ибо оба они сидели на земле, – а Рябушинские в кафельном нужнике… К черту буржуев, говорю я.
Быть большевиком не плохо и не стыдно. Говорю прямо: многое в большевизме мне глубоко по сердцу.
Что и говорить, весьма выразительные, емкие свидетельства, едва ли требующие пространного комментария.
Живучими оказался традиции славянофилов и Герцена!
Ненависть к пошлости (о пустынник Блок!) в одной связке с презрением к праву и правам, к демократии. И «кафельный нужник» как системообразующий фактор – это сильно!
Замечу только, что, живя в комфорте, пусть относительном, легко презирать права человека и «сытое, пошлое буржуазное благополучие», по определению Б. М. Сарнова, соединившего в своей работе эти мысли Блока и Ходасевича. Однако замечу, что истинную цену этой якобы «пошлости», важность прав, «буржуазной» учредилки и «перехода к третьему чтению» Блок, возможно, поймет ближе к концу, когда будет вымаливать у большевиков разрешение на заграничную лечебницу, то есть жизнь. И не вымолит.
Если по-другому не получается, осознание важности права приходит и так.
В свете всего вышесказанного не столь важен вопрос о том, как совмещается успешное развитие России в предвоенный период, как совмещается повышение благосостояния крестьянства с теми ужасами, которые оно творило в 1917–1918 годах.
Мой ответ таков: народ не выдержал испытания возможностью безнаказанного мародерства.
Но часто ли представители Homo sapiens такое испытание выдерживают?
В данном контексте, полагаю, не очень существенно, когда началась аграрная реформа Столыпина. В условиях 1917 года от «черного передела» Россию могли спасти только эффективные силы охраны правопорядка, а именно они тогдашними конкретными условиями не подразумевались.
Народ, как мы знаем, сполна за все расплатился, но никому от этого легче не стало.
В свете сказанного стоит заглянуть за кулисы Декрета о земле 26 октября 1917 года и оценить махинации, которые проводятся с ним целое столетие.
Декрет объявил ликвидацию частной собственности на землю. Однако не стоит думать, что речь идет – как всех нас учили – только о помещичьей собственности. Декрет аннулировал частную собственность на землю всех социальных категорий населения, в том числе крестьян. Речь идет не только о 2,5 млн укрепленцев и 1,5 млн хуторян и отрубников. Ведь еще до 1905 года крестьяне имели в частной собственности 24 млн десятин. Все эти люди копили деньги на землю, покупали ее – и в итоге лишились прав на нее.
Напомню, что, согласно закону 1910 года, миллионы крестьян в непеределявшихся общинах стали собственниками своей земли и де-факто могли реализовывать свое право, когда им заблагорассудится.
Но и это не всё. На 1 января 1907 года вся надельная земля была полностью выкуплена. Да, большая ее часть оставалась в общине, и ею пользовались на общинном праве, но потенциально эта земля уже была крестьянской собственностью.
То есть Декрет о земле уничтожил результаты всей выкупной операции по реформе 1861 года. Три поколения крестьян напрасно потратили великие усилия и нелегким трудом заработанные средства на выкуп земли.
Да, множество крестьян в 1906–1916 годах выступали против частной собственности на землю и Столыпинской аграрной реформы. Но это отнюдь не означало, что с течением времени они не изменили бы своей позиции – например, вернувшись с фронта после знакомства с сельским хозяйством австро-венгерских, польских или румынских крестьян. Это не означало также, что их дети вслед за отцами принимали на себя обязательство отвергать частную собственность и т. д.
Теперь этот путь был закрыт – только потому, что кучка недоучек – в сравнении с численностью населения страны – мечтала о мировой революции.