но что-то внутри сознания запротестовало. Ее лицо было маской уверенного в себе гнева, и, к собственному удивлению, он узнал выражение, которое сам надевал на себя в тысяче фантазий. В мечтах он с таким выражением разговаривал с Отой, и Ота просил у него прощения.
Он знал, почему его руки не приняли позу извинения — чей-то голос сказал ему в ухо не делать этого. Она здесь, что увидеть, как он унижается. «Сделай это сейчас, и тебе будет нечего предложить ей». Маати расправил плечи, поднял подбородок и принял позу, которая требовала аудиенции. В позе были нюансы — он не утверждал, что претендует на более высокое положение, как учитель к студенту, но и не обращался, как низший к высшему. Глаза Ванджит сузились. Маати ждал, затаив дыхание и охваченный беспокойством.
Ванджит приняла позу, обещавшую снисхождение к рабу или слуге. Маати не стал поправлять ее, но не стал и отвечать. Ванджит посмотрела вниз, словно андат что-то крикнул или, возможно, сказал, потом приняла позу формального приглашения, подходящего для званого ужина. Только тогда Маати согласился, после чего принял позу вопроса. Ванджит указала на балкон, потом сделала жест, подразумевавший интимность или одиночество.
«Встречайте меня здесь. На моей территории и на моих условиях. Приходите один».
Маати ответил утвердительной позой, улыбаясь себе, как девчонка во дворцах. С физическим ощущением комара, влетевшего в глаз, зрение Маати вернулось к норме. Он посмотрел на Даната.
Юноша выглядел обезумевшим. Он держал в руке шпагу, словно собирался на кого-то нападать, его взгляд метался от дерева к стене, словно он мог видеть то, что видел Маати: луны, шедшие вокруг бродячих звезд, бесконечно малых животных, которые устроились в каплях дождя, или девушку на высоком балконе, с которого можно увидеть полгорода. Маати не сомневался, что она все еще глядит на них.
— Пошли, — сказал он. — Мы закончили.
— Вы видели ее, — сказал Данат.
— Да.
— Где она? Что она хочет?
— Она в дворцах, и нет смысла бегать вокруг, как человек при пожаре. Она может видеть все и знает, куда смотреть. Мы можем застать ее врасплох не больше, чем надоедливая муха.
Маати глубоко вдохнул, повернулся и пошел тем же путем, которым пришел. Не было смысла идти дорогой Оты, и Маати хотел немного посидеть, выпить пиалу-другую вина и, возможно, поговорить с Эей. Он хотел лучше понять, почему смертельный ужас в его груди смешан с восторгом, а страх — с удовольствием.
— Что она хочет? — спросил Данат, ускоряя шаг, чтобы догнать Маати.
— Полагаю, зависит от того, как ты смотришь на вещи, — сказал Маати. — По большому счету она хочет того же, что и все мы: любовь, семья, уважение. Но сейчас, мне кажется, она хочет только одного: увидеть, как я извинюсь перед ней, а потом умру. Самое странное то, что если она даже добьется своего, это не принесет ей покоя.
— Я не понимаю.
Маати остановился. Ему пришло в голову, что даже если бы он сейчас принял бы неправильную позу или неправильное решение, он и мальчик могли бы найти дорогу в лагерь по запаху. Он положил руку на плечо Данату.
— Я попросил Ванджит встретиться со мной сегодня вечером. Она согласилась, но с условием, чтобы там были только мы двое, — сказал Маати. — Я верю, что, как только это сделаю, смогу сказать вам всем, обречен ли наш мир.
Глава 29
— Нет, — сказал Ота. — Абсолютно нет.
— При всем уважении, — сказал Маати. — Ты, может быть, и император, но не тебе решать. Мне не особо нужно твое разрешение, и Ванджит оно тоже не понадобится, совсем.
— Я могу задержать тебя здесь.
— Не можешь, — ответил Маати. Поэт так уверен в себе, подумал Ота, потому что он прав.
Когда Данат и Маати вернулись необычно рано, он понял, что что-то произошло. Причал, который был центром поисков, пустовал с конца обеда. Ана и Эя сидели в тени низкой каменной стены, спали или разговаривали, когда Эя не занималась обломками своего уничтоженного пленения, продавливая воск на копиях сломанных табличек. Лодочник и его помощник оттащили в сторонку сложный механизм, связывавший котел с колесом, и чистили каждую деталь; медь и бронза, железо и сталь лежали на серых кусках брезента и сверкали, как драгоценные камни. Голоса оставшихся стражников сливались с низким постоянным плеском реки и песнями птиц. В другое время это бы успокаивало. Ота, сидевший за полевым столом, боролся с желанием встать, крикнуть или бросить камни в реку. Сидеть, мучить ум деталями города, в котором жил три десятилетия назад, заглушая страх, ослабляло и нервировало. Он чувствовал себя гальтским котлом, который слишком сильно нагрелся и которому не дают остыть; он чувствовал, как припой тает на швах.
Если бы Данат и Маати последовали его плану, они бы вернулись на причал с тропинки, которая бежала на юг вдоль реки. Но они пришли с запада, спустились по широким каменным ступенькам. Данат, на лице которого застыла тревога, держал в руке обнаженную шпагу, о чем, очевидно, забыл. Маати шел медленнее и, казалось, едва не падал, но был странно доволен. Ота положил перо.
— Вы нашли ее?
— Она нашла нас, — ответил Маати. — Мне кажется, она следила за нами с тех пор, как мы сошли с лодки.
Вокруг них собрались стражники. Эя и Ана встали на ноги, поддерживая друг друга. Маати проковылял в центр причала, словно на сцену, и продекламировал свое сообщение. Он рассказал о встрече, о появлении Ванджит и об андате на ее боку. Он принял все позы, которые принял тогда, и повторил позы Ванджит. В конце он объяснил, что Ванджит хочет видеть его — только его одного, — и это должно произойти сегодня вечером.
— Она не знает никого из вас, — продолжал Маати, — а то малое, что знает, не может использовать. Для нее вы все люди, повернувшиеся против своего народа. А я — учитель, который дал ей силу маленького бога.
— А потом замышлял убить ее, — сказал Ота, уже зная, что битва проиграна. Маати прав: ни у кого из них здесь нет власти. Здесь правят поэт и ее андат, нравится это ему или нет. Она может диктовать любые условия, которые хочет, и Маати некоторым образом важен для нее, а Ота — нет.
Встреча, которая может как уничтожить мир, так и его спасти. Он отдал бы ее незнакомцу раньше, чем доверил бы Маати.
— А что ты собираешься сказать ей? — спросила Ана. В ее голосе прозвучал голод. Недели — уже несколько месяцев — она жила в темноте, и вот появилась возможность собрать себя заново.
— Первым делом извинюсь, — сказал Маати. — И объясню, что нами манипулировал андат, играя на наших страхах. Потом, если Ванджит разрешит, я приведу к ней Эю, чтобы та тоже извинилась перед ней.
Эя, стоявшая там, где Ота мог видеть ее лицо, подняла подбородок, словно что-то привлекло ее внимание. Что-то странное промелькнуло по ее лицу — тревога или недоверие, — а потом исчезло. Она стала статуей самой себя, маской. Она верила Маати не больше, чем он. И, судя по ее молчанию, у нее не было мысли получше о том, что надо сделать.
— Она убила тысячи невинных невинных людей, — сказал Ота. — Она ослепила женщин, которых называла своими подругами. Ты уверен, что извинение — совершенно подходящая мера?
— А что еще я могу сделать? — спросил Маати, складывая руки в позу вопроса и вызова. — Должен ли я идти к ней, размахивая обвинениями? Должен ли я сказать ей, что она не в безопасности и никогда не будет?
Ему ответил голос Идаан:
— Ты ничего не можешь сказать ей. Она сошла с ума, а ты говорить о ней так, словно она — нормальный здравомыслящий человек. Какие бы слова ты не сказал, она услышит то, что хочет. С тем же успехом можешь послать ей марионетку и дать ей говорить за обоих.
— Ты не знаешь ее, — сказал Маати, но его лицо вспыхнуло. — Ты никогда не встречалась с ней.
— Я была ею, — с ледяным спокойствием сказала Идаан, спускаясь по лестнице к переполненному причалу. — Дай ей то, что она хочет, если тебе так хочется. Это никогда не помогало ей раньше, не поможет и сейчас.
— И что ты предлагаешь? — спросил Ота.
— Она отвлечется, — сказала Идаан. — Пошли с ним лучника. Когда она отвернется, тот выстрелит ей то место, где спина переходит в голову.
— Нет, — крикнул Маати.
— Нет, — сказала Эя. — Даже если убить ее было бы правильным делом, подумай о риске. Если она хоть что-то заподозрит, то может взбеситься, а у нас нет никакой защиты от нее.
— Никого не требуется, чтобы она что-то заподозрила, — сказала Идаан. — Если она испугается теней, конец будет таким же кровавым.
— То есть мы бросаем Гальт, — сказала Ана невыразительным голосом. — Я послушала всех вас, и не услышала, чтобы хоть кто-нибудь упомянул всех тех людей, которые умерли из-за того, что с ними случилось то же, что и со мной.
Маати шагнул вперед и взял руку девушки. Ота, глядевший на нее, не думал, что ей нужна поддержка. В выражении ее лица не было ни боли, ни печали. Только решимость.
— Они не думают, что можно пробудить в ней милосердие, — сказал Маати. — Я сделаю все, что в моих силах, Ана-тя. Клянусь всем, чем вы захотите, я сделаю…
— Возьмите меня с собой, — сказала Ана. — Я не представляю для нее угрозы и могу говорить за гальтов. Я здесь одна, кто может это сделать.
Ее предложение было встречено молчанием, и только Идаан то ли засмеялась, то ли закашлялась.
— Она сказала мне прийти одному, — сказал Маати. — Если она увидит, что я веду к ней слепую гальтскую девушку…
— Ванджит имеет право увидеть свои ошибки, — сказал Ота. — Она их сделала. И должна посмотреть на них. Мы все должны посмотреть на то, что сделали, чтобы оказаться здесь.
Маати посмотрел на него так, словно видел в первый раз. На лице старого поэта отразилось глубокое замешательство. Ота принял позу, которая просила сделать одолжение, как равный равному. Как друг другу.
— Возьми Ану, — сказал Ота.
Челюсть Маати задвигалась, словно он пережевывал возможные ответы.
— Нет, — сказал он.