важный титул с величайшей скромностью и все эти годы оставался надёжнейшим из союзников.
Эдвальд вспомнил, как был готов отдать дочь замуж за сына лорда Раурлинга, если бы тот уже не был женат, и губы тронула улыбка. Да, в те годы он ещё не мыслил по-королевски. Но если бы было необходимо выбрать лишь одного гостя для свадьбы, Эдвальд, ни секунды не задумавшись, выбрал бы Джеррода. Этот человек как никто иной заслуживает разделить с ним этот момент.
— Ваше величество, — начал хранитель клинка, — король и королева Энгаты. Мне никогда не давались пышные речи. Меч в руках мне куда привычнее кубка, а латы давят на плечи куда приятнее, чем камзол на живот, особенно если его шили для меня лет пять назад.
По Храму прокатились тихие смешки. Лорд Раурлинг действительно раздобрел в последние годы.
— Верность в трудные времена дороже золота, — продолжал он. — Вы поклялись в верности супруге, то же сделала и она. Поэтому, думаю, стоит обновить и мою клятву. Я буду с вами до последнего вздоха.
Лорд заглянул в кубок и вздохнул:
— Вы знаете, я не люблю вина, особенно сладкие, — продолжал он, — поэтому в моём кубке плещется что-то сухое, к чему я до сих пор не притронулся… Но негоже нарушать традиции в такой день. Пусть ваша жизнь будет сладкой, как церковное вино!
Сказав это, Джеррод Раурлинг поморщился и осушил кубок до дна.
— Как церковное вино! — вновь пронеслось по залу.
Слово перешло к кастеляну Бреону Ашербхаху, но едва он начал говорить, раздался громкий кашель. Десятки взглядов снова обратились на лорда Раурлингу.
— Простите… Кха! — прохрипел он, прикрывая рот. — Не тем горлом пошло… Кхха! Продолжайте…
Хранитель клинка неловко улыбался, пытаясь сдержать кашель и сотрясался всем телом, опустив голову. Сухие лающие звуки эхом отдавались под сводами Храма. Верховный книжник пытался похлопать беднягу по спине, но это ничуть не помогло, и он поднял растерянный взгляд на короля. Эдвальд нахмурился. Сердце тревожно забилось.
Вдруг лорд Раурлинг поднял голову, и те, кто стоял рядом, отпрянули: его лицо окрасилось пунцовым, губы посинели, а глаза налились кровью. Кубок выпал из его рук и с громким звоном ударился о каменный пол.
— Яд… — едва слышно проговорили губы Эдвальда. Он набрал в грудь побольше воздуха и гаркнул на весь зал: — В замок его! Сейчас же!
Глава 20
Двери Храма Калантара распахнулись широко и с грохотом, но вместо счастливой супружеской четы, собравшийся люд увидел растрёпанного короля с безумным от волнения взглядом. За ним выбежали рыцари, тащившие под руки бородатого мужчину, едва переставлявшего ноги.
Эдвальд командовал, словно на поле боя. Он не мог терять ни минуты. Каждый вдох давался лорду Раурлингу с огромным трудом.
— Отвезти его в лечебницу? — беспокойно спросил сир Годрик, пока ему помогали перекидывать хрипящего хранителя клинка через седло.
— Нет, в темницу, — отрезал король и обратился к мастеру Уоллесу: — Вы знаете, кто может его спасти. Скачите во весь опор, я догоню!
Пыточник кивнул и ринулся к коню.
— Сир Гильям! — позвал он. — Останьтесь с моей женой и мальчишкой Рейнаром. Проследите, чтобы они добрались до замка.
— Но, ваше величество, будет лучше, если…
— Это приказ!
Рыцарю не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться. Он помог страже и братьям Железной руки оттеснить толпу, создав коридор. Первым пронёсся сир Годрик с посиневшим лордом Раурлингом, перекинутым через седло, за ним — пыточник Уоллес, а уже следом король, стараясь ехать настолько быстро, насколько позволяли хитрые одноручные стремена.
— Сир Гильям?
Рыцарь обернулся и увидел новоиспечённую королеву и магистра Железной руки Эрниваля, стоявшего позади. «Верный, как пёс, и уродливый, как куча дерьма, — подумалось Фолтрейну при взгляде на изувеченное лицо. — Дай ему волю, он бы и у алтаря с ней стоял, и в спальне свечку держал…»
— Ваше свя… — ответил было командующий гвардией, но вовремя осёкся: — Ваше величество. Ваш муж отправился в замок. Велел мне сопроводить вас туда. Вас и мальчишку Рейнара… К слову, надо бы его найти.
Делвин обнаружился в Храме, возле верховного книжника. Отпустить пухлую руку Илберна мальчик согласился лишь после того, как тот успокоил его и уверил, что лорд просто подавился и всё будет хорошо. «Мне б твою уверенность, толстяк», — пронеслось в голове у Фолтрейна, но он лишь хмыкнул на это и потащил мальчишку на улицу.
— Что же с гостями? — вдруг спросила Агна, ступив на подножку кареты.
— Ими займётся кастелян, — буркнул сир Гильям, — или ещё кто. Моё приказ — отвезти вас в замок.
Лицо матриарха-королевы оставалось на удивление спокойным. Будто только что на её глазах не произошло покушение на жизнь главнокомандующего королевскими силами. «Нет, всё-таки что-то в этой девчонке изменилось, — подумал Фолтрейн. — Неужто от служения Калантару её нервы и впрямь сделались железными?»
Толпа волновалась, и это волнение грозило перерасти в давку, как обычно бывает. Сир Гильям решил этого не дожидаться и поспешил взобраться в седло. Как только мальчишка, королева и магистр оказались в карете, он крикнул кучеру трогаться и поехал следом. За ними отправились братья Железной руки, то и дело переходя с быстрого шага на бег: пешим нелегко угнаться за конными.
«На кой чёрт король так возится с сопляком?» — думал рыцарь под стук копыт по мостовой, и неожиданно ощутил тянущую боль во рту. «Чёртов зуб! Чёртов старик-маг! Чёртово сладкое вино… День становится всё хуже и хуже. А ведь так хорошо начинался…»
И, будто этого было мало, подъезжая к мосту Святого Беренгара, карета вдруг остановилась так резко, что Фолтрейн едва в неё не врезался.
— Да чтоб тебя черти драли! — крикнул он кучеру. — Чего встал⁈
Но никто не ответил. Сир Гильям объехал карету спереди и грязно выругался от увиденного: из пухлого живота кучера торчало оперение стрелы. Глубоко вошла, умер почти сразу, едва успел рвануть на себя вожжи и остановить лошадей.
— Сир Гильям? — донеслось из окна кареты. — Что случилось? Почему мы стоим?
— Дерьмо собачье случилось, ваше величество, — процедил он в ответ, оглядевшись.
Со всех сторон карету окружили оборванцы, вооружённые кто чем: дубины, ножи, топоры, кто-то даже разжился копьём или алебардой, наверняка из бывших стражников. Фолтрейн вряд ли сумел бы сосчитать их, даже если бы захотел.
— Вокруг, живо! — крикнул сир он железным братьям, и из кареты тут же выскочил магистр Эрниваль, сжимая в руках шипастую палицу в виде сжатого кулака.
«Славно, — подумал Фолтрейн, — хоть погляжу, годится ли красавчик на что-нибудь, кроме как девчонке пятки лизать.»
— Смерть самозванцу! — выпалил один из нападавших и понёсся вперёд с копьём наперевес.
Он метил прямо в грудь Эрниваля но просчитался: магистр увёл его оружие в сторону, а в следующее мгновение палица превратила лицо в котлету.
Однако это ничуть не охладило пыл остальных оборванцев, напротив, они ринулись в атаку, выкрикивая нечто похожее. Завязалась кровавая бойня. Братья Железной руки сражались со звериной свирепостью, а кольчуги под серыми балахонами делали своё дело, но нападавших было слишком много, чтобы совсем избежать потерь среди воителей братства.
Магистр Эрниваль разил без пощады, без пощады обрушивая стальной кулак на руки и головы. Изуродованное лицо, искажённое ненавистью, забрызгало кровью, серая накидка побагровела, будто от тяжёлого ранения. Но если магистр и был ранен, то вида нисколько не подавал.
Фолтрейну же к подобному было не привыкать. И конным, и пешим, он зарубил бессчётное число имперских солдат в годы войны, а у этих оборванцев почти не было шлемов, так что бил рыцарь просто, скучно, почти лениво. Крестьянские сыновья, трактирные мордовороты, даже бывшие стражники — все они были просто не в состоянии навредить ему, облачённому в тяжеленные парадные латы… но вот один из них нашёл другой способ.
— Смерть… Самозванцу… — прокричал детина, вонзая копьё в конскую грудь.
«Что они, мать их, несут?.. — успел подумать Фолтрейн, спрыгивая с падающего коня. — Чёртовы ублюдки, придётся возвращаться в замок пешком…»
Он воткнул остриё меча в живот убийцы своего коня и тут же врезал латной перчаткой по лицу другому. Тот схватился за окровавленный нос, получил стальным лезвием в бедро, и рухнул, как подкошенный. Фолтрейн потратил всего секунду, чтобы прикончить его, но этого хватило, чтобы вскользь получить чем-то тяжёлым по голове.
В горячке боя удар в парадный шлем мог бы показаться чуть сильнее пощёчины, если бы не проклятый зуб. Ужасающая боль прокатилась по телу огненной волной. Она перебила дыхание, впилась в самые кости, разорвала разум тысячью лезвий. Фолтрейн издал столь душераздирающий вопль, что на мгновение замерли все: и оборванцы, и серые братья, и даже сам магистр.
Рыцарь резко обернулся и увидел перед собой безусого парня, почти мальчишку, с круглыми от ужаса глазами. Он сжимал в дрожащих руках простую дубинку, вроде ножки, выломанной у табуретки, выставив её перед собой безо всякой надежды. И сир Гильям Фолтрейн не собирался эту надежду давать.
Схватив меч обеими руками, точно палач, рыцарь взревел от ярости и обрушил на голову противника пять фунтов закалённой стали. Клинок совсем немного промахнулся, но роли это не сыграло: чудовищный удар разрубил парня на две половины, от плеча до самых бёдер.
Оборванцы дрогнули, но не отступили. Более того, в карету полетели горящие факелы. Но тут кстати подоспела подмога: ещё один отряд братьев в сером, что патрулировал улицу. Они ударили нападавшим в тыл и те оказались зажаты в тиски. Сбежать удалось немногим.
Меч Фолтрейна окрасился алым до самой гарды. Сегодня он постарался на славу: успел снести пару голов и вспороть с полдюжины животов. Рыцарю давно не доводилось участвовать в подобном, и только сейчас он понял, как скучал по битве. Дыхание стало тяжёлым, со лба стекали капли пота, даже боль в чёртовом зубе притупилась и стала вполне терпимой.