Сфорца оглядел широкую полосу городской стены, окружённую снаружи россыпью зданий в предместьях. Заметил странную постройку у ворот, что издали напоминала огромную табуретку. Рассматривал башни, походившие на острые зубы, вглядывался в мрачную громаду Чёрного замка, притаившуюся вдалеке у подножья гор.
Всё это мало походило на виденную прежде схему, точность которой, как и ожидалось, оставляла желать лучшего. Эмилио Сфорца не зря предпочитал увидеть всё своими глазами, прежде чем принимать решение. И вот теперь могучий разум кондотьера, прошедший не один десяток битв и взявший не одну крепость, искал во всём этом ответ, какой-нибудь неочевидный способ или изящное решение… Но никак его не находил.
Этот город и замок будут стоить его войску немалых усилий. Многие доблестные сыны Акканты падут на чужой земле, многие упокоятся в ней с миром. Но «Золотые львы» выдержат это испытание с честью. О нём, Эмилио Сфорца, будут говорить как о человеке, что захватил Энгатар и взял Чёрный замок. Его имя войдёт в историю, а провенты станут закладывать дворцы, чтобы его отряд сражался на их стороне в бесконечных междоусобицах.
Но это будет потом, а теперь следовало приложить все усилия, чтобы эти грёзы стали явью. Сегодня первый день середины осени. Сегодня начинается осада Энгатара.
Военный лагерь расположился в наполовину опустевших предместьях, чьих жителей напугала весть о приближающейся армии. Многие сожгли собственные дома или же оставили их, забрав всё мало-мальски ценное. Часть пустующих зданий заняли командиры, а часть отрядили под склады, выселив оттуда оставшихся жителей.
Принцесса сжалилась над оставшимися без крова людьми, велела поделиться с ними пищей и позволила греться у костров вместе с остальным войском, которое по-прежнему довольствовалось палатками. Ведь даже если бы предместья остались нетронутыми, разместить весь лагерь под крышей было бы невозможно.
Один из уцелевших домов занял Эмилио Сфорца. Должно быть, прежде здесь жил какой-нибудь купец и у него не поднялась рука спалить собственное жильё. Правда сначала пришлось выгнать оттуда пьяных бездельников, забравшихся в поисках поживы.
Судя по всему, хозяин покидал жилище в спешке, поэтому оставил здесь и ковры, и столовое серебро и даже небольшой запас вина. Впрочем, всё это кондотьер отдал принцессе, поселившейся в другом оставленном доме. Роскошь его не интересовала: это здание он выбрал за толщину стен и крепкую крышу.
Этим же вечером кондотьер принимал в своём новом жилище неожиданного гостя. Ригенский банкир Юргент Драйберг со своими людьми покинул столицу в преддверии скорой осады и осел в Перекрёстке, городке неподалёку. Узнав о приближении армии под предводительством принцессы и бывшего патриарха, он немедленно пожелал встретиться с ними. Сфорца согласился при условии, что на этих переговорах будет присутствовать и он, и его переводчица.
К счастью, господин Драйберг прекрасно говорил по-энгатски, и второй переводчик не потребовался. Сфорца даже усмехнулся про себя, только задумавшись, насколько это осложнило бы переговоры.
Юргент Драйберг воплощал в себе, наверное, каждый из стереотипов о ригенцах, что ходили в Акканте. Он был одет в чёрное с серебром, носил короткую строгую стрижку, держался прямо, говорил сухо, сдержанно и по существу. Впрочем, Сфорца, которого всегда раздражала излишняя вычурность и шумность аккантийцев, скорее, находил это привлекательным.
Правда, одно из ожиданий ригенский банкир всё же не оправдал: его предложение не имело ничего общего с вошедшей в поговорки ригенской жадностью.
— Если король предложит вам взятку, — шептала почти на ухо переводчица, передавая слова ригенца, — сеньор Драйберг обещает перекупить её, сколь бы щедрой она не оказалась.
Губы Сфорца искривились в едва заметной улыбке. Бланка, чудная смышлёная женщина. Её милый вежливый голос неизменно скрашивал его дни и, что куда важнее, ночи. Лучик аккантийского солнца в этом холодном пасмурном краю. Маленькие радости, не дающие походной жизни стать невыносимой.
Но он не упускал из внимания и смысл сказанного. Разумеется, Сфорца, как и любой кондотьер, не исключал возможности того, что его нынешний противник предложит больше. Однако Валентино Аррато, провент Каледоро, поручил ему не только помочь северянам захватить столичный город, но и добыть драконью шкуру. Если король и перекупит «Золотых львов», позволит ли он выполнить вторую часть задания?
Сфорца был убеждён, что наполовину выполненный приказ ничем не отличается от невыполненного, а потому чтобы завоевать его лояльность, презренного злата королю будет недостаточно.
— Однако не стоит принимать на веру все уверения Эдвальда Одеринга, — продолжала переводчица после очередной речи банкира. — Казна королевства пребывает в трудном положении и не способна расплатиться по долгам. Если король пообещает вам немыслимую сумму, вы едва ли увидите и десятой доли.
— Что ж, — заговорил Сфорца после недолгого молчания, — если при таких обстоятельствах король решит меня перекупить, то, боюсь, после взрыва крепости Око короля он совсем потерял дальновидность.
Кондотьер редко позволял себе шутки, но в этот раз удержаться не смог. Сначала он подумывал сказать что-то вроде «теперь Однорукий стал ещё и Одноглазым», но этот вариант звучал несколько изящнее.
Принцесса, услышав перевод, прикрыла улыбку рукой, патриарх Хельдерик скрипуче усмехнулся по-стариковски. Но важнее было, что Юргент Драйберг захохотал в голос. Сфорца достиг своей цели и расположил чопорного банкира к себе.
Дальнейшие переговоры прошли как по маслу, хоть и говорили о не столь интересных вещах, вроде снабжения войска с Перекрёстка и плана выплаты долга короны после того, как принцесса взойдёт на престол.
Драйберг упомянул также о натянутых отношениях короны с богатыми семьями верхнего города и об огромном количестве беженцев. В основном городской бедноты, выгнанной из столицы, чтобы не тратить запасы попусту. Кто-то из них добрался до Перекрёстка, но многие остались в предместьях. Принцесса погрустнела и покачала головой, Сфорца же, как настоящий командир, рассматривал ситуацию с точки зрения возможностей.
— Мы найдём, чем их занять, — сказал он, — в лагере немало работы а они не хотят умереть с голода.
Когда переводчица передала слова кондотьера, принцесса взглянула на него с уважением. Сфорца улыбнулся про себя. Это будет полезно, когда всё закончится.
Этим вечером у одной из лагерных палаток собралась весьма разношёрстная компания. Объединяло их лишь одно: все они были рыцарями.
Сира Таринора Пепельного почти перестало передёргивать, когда к нему так обращались, хоть он по-прежнему считал себя больше наёмником, чем рыцарем. Рядом с сиром Дэйном Кавигером, задумчиво шевелившим костёр палочкой, сидел чуть захмелевший сир Робин Рикер с деревянным кубком в руке.
— Не наговаривай на себя, Дэйн. Ты стал куда лучше, чем когда впервые взял меч в левую руку.
— Это случилось куда раньше, чем ты думаешь, Таринор, — ответил тот. — Ещё в детстве. Ох и влетело мне тогда от старого Колдена…
— И всё же он научил тебя славно махать мечом, — заметил сир Робин и поднял кубок. — В годы восстания ты прорубил им путь аж на самый верх королевской гвардии. Выпьем за сира Колдена!
— Сира? — усмехнулся Дэйн. — Нет, рыцарем он не был. Обычный вояка на службе Кавигеров. Кажется, сын мельника, но навоеваться успел вдоволь. И мечом владел так, будто родился с ним в руке. Потому-то отец и отдал меня ему на попечение. А когда я начинал лениться, старый Колден показывал на своё лицо и спрашивал: «хочешь так же?»
— Что ж у него такого было с лицом? — спросил Таринор.
— Здоровенный шрам, от глаза до края губы наискосок. Нос перерублен пополам. Я как-то спросил, откуда у него такая красота взялась. «Отвлёкся в бою, — ответил он. — Один единственный чёртов раз.»
— В таком случае постарайся не отвлекаться, а то будешь как он, — усмехнулся сир Робин, отпил из кубка и указал на собственный обрубок уха. — Или как я. Но сир Таринор прав. Владеешь мечом ты неплохо как для левой руки.
— Ты, помнится, обмолвился, что это тебя Фолтрейн так украсил? — спросил Таринор. — Повздорили?
— С этим хмырём кто только не вздорил, — с горечью ответил сир Робин. — Но до такого не доходило. Нет, то был турнир за звание командующего гвардией. Хотя, если спросите меня, то это была бойня. Ничем не лучше пьяной драки в сельском кабаке, когда каждый похватал, что под руку пришлось: кто топор, кто кочергу, а кто ножку от табуретки. Свободный выбор оружия — где это видано? Да и судейство… Когда Гильям стащил с меня шлем, я ждал звука горна, ждал, что бой остановят. Но вместо этого мне отрубили ухо!
— Фолтрейн, я смотрю, себе не изменяет, — мрачно усмехнулся Таринор.
— Но ему и на горн было плевать! Гильям остановился, только когда его окликнул сам король. Ну уж к чёрту такие турниры… Когда казнили сира Гримуальда Гвила, я ещё сомневался. Да, его и объявили изменником и шпионом, да, лишили титула, но всё же заливать в ухо расплавленный свинец — это чудовищно…
— Так вот как его казнили, — проговорил Дэйн. — Мы с принцессой как раз покинули замок в этот день. Я договорился с сиром Хассером, мол, проведу со стражей тренировку в его присутствии. Он не возражал, не хотел смотреть на казнь брата.
— Да, на Хассере в тот день лица не было, — согласился сир Робин. — Но для меня последней каплей стал именно турнир. Там безумие короля стало очевидным. Он ведь потом ещё и судилище устроил. Гильям схватился с ригенским магом. Ещё фамилия такая мудрёная… Эйш… Эрш…
— Эльдштерн? — предположил Таринор.
— Точно. И звали, кажется, Альбрехт. Ну, Фолтрейн его и убил. Прямо на глазах внучки, Рии. Подружки вашего мага. Благо ей тоже сбежать удалось, отчаянная девчонка…
— Кстати об отчаянных девчонках, — проговорил Таринор, заметив озирающуюся светловолосую девушку, что бродила среди костров и палаток. Он прищурился от лучей закатного солнца и пригляделся: — Равена? Ты?