Поначалу Эрниваль даже пытался вразумить их. Надеялся обойтись малой кровью, велел братьям не калечить несогласных, только если они не нападают первыми. Остальных же просто выводить из домов. Магистр пытался приложить всё красноречие, на которое был способен:
— Это ради вашего же блага, — говорил он. — В трудный час слабые умирают первыми. Запасов города не хватит на всех, лишь на тех, кто поможет ему выстоять. На тех, кто защитит ваши дома…
— Кто б от вас сначала защитил! — скалились ему в ответ.
За три долгих дня сердце Эрниваля ожесточилось. Он видел упрямство и глупость, видел, как люди цепляются за бесплодную надежду, вопреки всему. Прекословят воле короля, нападают на братьев и стражников. Оставь их в покое, и спустя время они же, умирая от голода, будут проклинать всё на свете за то, что остались в плену каменных стен.
Последней каплей стало, когда старуха, жившая в разваливающейся лачуге, наотрез отказалась уходить. Говорила, что выросла в этом городе и, если будет нужно, помрёт здесь же.
— Не нужны мне ваши припасы и прочее дерьмо, дайте старой женщине помереть в собственном доме!
— На вашей шее оберег, — сказал Эрниваль. — Владыка не оставит вас, а её святейшество будет день и ночь молиться за ваше благополучие.
— Благополучие, значит? Тогда передай это её святейшеству, — она сорвала с шеи оберег с железным кулаком, плюнула на него и швырнула в лицо Эрнивалю, — Пусть в задницу себе засунет! Этой девке место не во главе церкви, а…
Закончить фразу старуха не успела. Железный кулак магистерской булавы одним ударом превратил её лицо в кровавое месиво, мгновенно прервав как поток богохульных слов, так и её жизнь. Мёртвое тело рухнуло на пол, истекая кровью, но Эрниваль почти ничего не ощутил, глядя на него. Ни жалости, ни сожаления. Одну лишь злость. Он злился на старуху, на упрямых людей и на самого себя за то, что до сих пор верил в силу доброго слова.
С тех пор он прибегал лишь к силе стали, боли и страха. Каждый раз, когда кто-то оказывал сопротивление, проклинал его и братьев, перед Эрнивалем возникала старуха, поносящая Агну. Тогда его глаза застилала кровавая пелена, и уже ничего больше не имело значения.
И вот теперь они с братьями шли по обезлюдевшему району. Часть опустевших зданий отрядили под склады, где-то поселили людей из предместий, что могли принести пользу, а где-то разместили солдат королевской армии. Впервые за много лет бурлящие день и ночь окрестности Висельной улицы окутала мёртвая тишина, и ночной патруль, наконец, имел шансы обойтись без кровопролития.
Эрниваль обернулся на внезапный шорох в стороне от улицы. Рука потянулась к палице, как и у остальных братьев. Но тревога оказалась ложной: фонарь высветил лишь испуганную крысу, которая тут же забралась под дом.
— Много их тут нынче, господин магистр, — тихо проговорил один из братьев. — Слыхал даже, на людей нападают.
— Брешут, — сказал другой.
— Может и так. Да только вреда от них едва ли меньше, чем от бездельников, что тут прежде жили. Пожрут запасы, народ к весне друг друга жрать начнёт.
— Я к тебе не притронусь, — прозвучало с усмешкой, — уж больно в тебе дерьма много…
В темноте между домами бесшумно промелькнула тень. Эрниваль поднял руку, и братья замолчали.
— Туда, — сказал Эрниваль, — двое.
Но эти двое вернулись ни с чем.
— Тоже крысы, наверное, господин магистр. Или пьянчуги домой возвращаются…
— Таверны закрыли, — возразил Эрниваль. — Приказ короля. И выходить на улицу в такой час запрещено. Рассредоточимся. Вы двое со мной. Остальные — разбиться по трое, обойдите закоулки. Встречаемся здесь же.
Братья не смели спорить. Эрниваль взял один из фонарей, сняв его с шеста — на узких улочках с длинной палкой было не развернуться. С ясного неба глядела полная луна, но в этих лабиринтах её света было недостаточно.
Они прошли несколько переулков, осмотрели каждую лачугу на пути, но никого не нашли. Эрниваль уже было решил, что ему померещилось, как вдруг увидел сразу две тени, перемахнувшие с одной крыши на другую. Должно быть, они были ещё и невесомыми, иначе как хлипкие крыши не обваливались и даже не скрипели под ними?
Магистр бросился в погоню, а братьям велел бежать на перехват по соседним переулкам. Все они не раз посещали эти улицы и неплохо ориентировались в лабиринтах домов даже ночью. Лазутчики же, а Эрниваль не сомневался, что это были они, едва ли знают эти места лучше.
Он остановился на перекрёстке нескольких узких улочек, сжатых покосившимися домами. Огляделся — никого. «Проклятье!» — успел подумать Эрниваль, как вдруг краем глаза уловил медленно крадущуюся фигуру.
Как только он бросился к ней, она тут же скользнула в щель между домов. Эрниваль с трудом протиснулся за ней и оказался в тупике, окружённом высокими зданиями. В повисшей тишине магистр слышал только бешеный стук сердца, мешавший прислушаться. Он надеялся уловить звук дыхания, малейший шорох, но… Ничего не слышал.
Раздосадованный, он резко обернулся, чтобы выйти обратно из тупика, но тут же застыл, как вкопанный. Свет фонаря упал на замершую фигуру в чёрном плаще. Её мертвенно-бледное лицо почти полностью скрывала повязка, а вокруг левого глаза виднелось нечто чёрное…
Воспоминание из той, прошлой жизни ворвалось в разум Эрниваля яркой вспышкой. Была битва. Дракон, пламя. Его придавило телами павших соратников, он позвал на помощь. «Эй! Беловолосый! Помоги!» — собственные слова отдавались эхом в коридорах памяти. И беловолосый помог. Тёмный эльф с чёрными знаками на бледном лице. Тот самый, что стоял сейчас перед ним.
— Драм?.. — проговорили губы Эрниваля.
Незнакомец в плаще, мгновение назад готовый к прыжку, опешил. Он сдвинул повязку на лице вниз, обнажив остальные витиеватые символы.
— Эрниваль… — неуверенно сказал он, — … из Дорема.
Последнее слово вернуло в реальность. То имя из прошлой жизни, потерянной навсегда. Имя мальчишки, искавшего своё место в мире. Теперь же он магистр ордена Железной руки, верный слуга церкви и короны. А перед ним лазутчик армии, что желает разрушить и предать огню всё, что ему дорого. Враг.
Эрниваль выхватил палицу и ударил наотмашь. Драм увернулся и железный кулак оцарапал деревянную стену. В следующую секунду магистр получил подножку, потерял равновесие и выронил фонарь. Когда он поднялся на ноги, рядом уже никого не было.
Он покинул тупик, не выпуская оружие из рук, пролез обратно между лачугами. Свеча в фонаре пережила падение, хоть и горела не так ровно, как прежде. Нужно собрать братьев. Сообщить страже и войскам, чтобы не теряли бдительности. Нужно поймать лазутчиков, пока они не…
В ночной тишине раздался оглушительный звон колокола. Эрниваль обернулся: вдалеке голосила звонница церкви Аминеи, а луна в небе сделалась серой от клубов дыма, что поднимались из-за крыш.
Эдвальд Одеринг видел один из тех снов, которые про себя называл «железными». В них король входил в огромный просторный зал, залитый ярким светом, где уходившие в бесконечную высь стены отделаны сверкающим металлом.
Они переливались серебряными волнами, покрывались рябью, словно водная гладь от лёгкого ветерка. Будто в серебряном зеркале на них отражались сцены великих сражений и грандиозных побед. Явления триумфа воителей и королей, силы и власти.
Эдвальд ступал по тропе, вымощенной стальными пластинами, облачённый в алый с золотом камзол и королевскую мантию. В этом сне обе руки были при нём, целые и невредимые, а голову украшала железная корона. Впереди в отдалении стоял величественный трон в виде двух ладоней с растопыренными пальцами, свитых из железных нитей и прутьев столь искусно, что не под силу ни одному кузнецу.
Одну из этих «ладоней» занимала Агна. Она выглядела живой серебряной статуей, целиком отлитой из переливающегося металла, а её безупречную красоту дополняла пара раскинутых за спиной крыльев из тончайших железных перьев. Его железный ангел.
Второе же место предназначалось Эдвальду. Всякий раз, когда он видел этот сон прежде, он доходил до подножья трона, поднимался по железным ступеням и садился подле Агны. Она улыбалась, брала его за руку холодными серебряными пальцами и дарила ему поцелуй, сладкий, как церковное вино, и горячий, словно раскалённый на солнце металл.
Но в этот раз всё шло иначе. Добравшись до ступеней, Эдвальд вдруг услышал, как торжественную тишину нарушили тихие голоса. Он остановился и обернулся. Сверкающие стены заходили волнами, из них, будто из толщи воды, выходили люди и тут же направлялись к трону. Все они выглядели неуловимо знакомыми, но некоторых Эдвальд узнавал сразу, и их имена всплывали в памяти замогильным могильным шёпотом.
Вот шествовала рыжеволосая королева Мередит в расшитым жемчужинами свадебном платье, скользящим по железному полу. Её вёл под руку Велерен в белом патриаршем облачении, опираясь на скипетр.
Вот шёл сир Гримуальд Гвил, у которого изо рта сочился расплавленный свинец. Капли падали у его ног и тут же застывали серыми лужицами.
Рядом с ним шагала девушка в буром облачении. Почерневшие губы выделялись на бледном лице, а руки и босые ноги покрывали волдыри ожогов. То была послушница Марта, что отвергла обжигающей страсти короля и стала добычей безжалостного пламени костра.
Вот человек, некогда бывший личным брадобреем короля. Он придерживал кожу лица руками, будто маску. А вот послушник по имени Рутвен с пустым безжизненным взглядом, на чьей шее чернел след от висельной верёвки.
Мужчины и женщины, старые и юные, в доспехах и лохмотьях, платьях и камзолах, посиневшие с лиловыми следами от верёвки на шее и бледные с ранами от клинка, они шли один за другим и обступали Эдвальда всё более плотным кольцом. Каждый из них заплатил жизнью за совершённое преступление и теперь являл собой пример королевского правосудия.
Но вот поток людей иссяк. Звук шаркающих шагов прекратился, в зале вновь воцарилась тишина. Эдвальд остался в окружении мертвецов, под прицелом сотен безжизненных взглядов.