— Чего хранить? — нахмурился Тогмур, и Таринор вздохнул.
— Ладно, скажу прямо: не лезь ей под юбку.
— Да ну тебя! — вспыхнул северянин. — Даже и не думал! Ну, может изредка… Но я ж не кобель, чтоб вот так, очертя голову… И вообще, мне тут Иггмур снился.
— Ловко ты разговор перевести решил, — хохотнул Таринор.
— Нет, правда снился, — Тогмур действительно погрустнел. — К себе звал. Странно так… Что бы это значило?
— Известно, что: по брату скучаешь, — сказал Игнат. — Мне порой Маркус снится. Вот только он, напротив, говорит, чтобы к нему не торопился.
— Но завтра битва… Мало ли что… Таринор, я давно спросить хотел. Каково это?
— Что? — не понял наёмник.
— Ну… Когда ты… Чёрт… В общем, когда умираешь.
— Нашёл о чём поговорить накануне сражения, — проворчал Таринор. — Давай лучше о Миране. Что за цветы хоть ей принёс?
— Да какие нашёл покрасивее, те и принёс… — смутился Тогмур, но тут же пришёл в себя: — Нет, слушай, завтра всякое может случиться. А у кого мне ещё спросить, как не у того, кому случилось умереть, а после вернуться к жизни? Я прежде не задумывался, а тут Иггмура во сне увидел, он руку протянул, мол, идём со мной… А я… Проснулся, в общем. И задумался, крепко так.
Таринор испустил тяжёлый вздох. Упрямый северянин не отвяжется, это точно.
— Говорят, будто жизнь перед глазами проносится, — уклончиво сказал он, — да только это брехня. Если хочешь знать, как оно у меня было: сначала больно, страшно, а потом и страх, и боль прошли. Осталось только спокойствие, смирение. И темнота. Будто засыпаешь после очень долгого и непростого дня.
— «Не страшитесь смерти, ибо она подобна сну пахаря после трудов праведных», — проговорил Игнат. — Слышал разок из проповеди. На площади в Дракентале. Проповедник был пьян, говорил долго, сбивчиво, но вот твои слова сейчас напомнили.
— Значит сон, да? — Тогмур задумчиво почесал бороду. — Звучит не так скверно, как я думал. Даже как-то… умиротворяет. Эйвинд, кажется, что-то похожее говорил, да только я не слушал. Никогда я никого не слушал…
— Ну-ка прекращай, — Таринор похлопал его по плечу.
— Я не брошусь на вражьи мечи без нужды, если ты об этом, — горько усмехнулся северянин. — Но если вдруг что… Игнат, обещай, что запалишь мой погребальный костёр. Это будет для меня честью.
— Так, будет с меня разговоров о смерти, — решительно сказал Таринор и поднялся на ноги.
— Ты куда?
— Прогуляюсь. А вы постарайтесь не спалить похлёбку.
Таринор отломил кусок сыра и мешочек сухарей, после взял из палатки меч в ножнах и направился в ту часть лагеря, где разместилась крестьянская армия Равены. Девушка ещё утром узнала необычный воронёный клинок, некогда принадлежавший Моэнам, о котором столько слышала от отца, и Таринор решил, что неплохо бы дать ей разглядеть меч в более спокойной обстановке.
Однако у искомого костра он обнаружил только усатого дядюшку Вернера в окружении парней помладше. Один из них играл на лютне покойного Оливера, но в его руках она звучала куда как хуже, чем у прежнего владельца.
— Мы утром их отправим всех в могилы, — нестройно протянул Вернер, — а вечером утешим вражьих вдов!..
Заметив наёмника, он осёкся и кашлянул.
— О, сир Таринор, присаживайтесь! Эй, ну-ка задницы подвинули, командир пришёл!
— Вольно, бойцы, — усмехнулся наёмник, махнув рукой. — Мне б Равену увидеть.
— Я так почему-то и подумал, — лукаво улыбнулся Вернер, пригладив усы. — Только её здесь нет. Ушла, стоило кое-чьим ручонкам дорваться до лютни Оливера.
— А что я-то? Ну да, похуже него играю, но ребята ведь музыки просят после победы. Да ты, дядюшка, и сам не прочь песни погорланить.
— Заранее победу праздновать — дурная примета. Завтрашняя битва всё решит. А что до песен — так теперь Равены нет, уж некого стесняться… — Вернер махнул рукой и снова обратился к Таринору. — А если Равену найти хотите, поглядите у реки. Она девица задумчивая, любит у воды посидеть. Хоть даже нынче и холодно вечерами…
— Тогда пойду разыщу её, спасибо.
Таринор развернулся, но Вернер тут же окликнул его снова:
— Раз такое дело, сир Таринор, то не передадите ей покрывало шерстяное? Не сочтите за грубость, да только волнуюсь я за девчонку. Ещё не хватало перед битвой застудить себе чего… И фонарь вот возьмите, нынче ночи тёмные.
Таринор брёл вдоль берега со свечным фонарём в руке. Здесь, поблизости от столицы великая река Эрберин мало отличалась от многих других. Дальше к югу её напитывали силой десятки притоков, но сейчас её можно было даже преодолеть вплавь, хватило бы сил побороться с течением. И только благодаря этому течению вода не смердела недавней битвой: тела, что не достались похоронным бригадам, уже унесло.
Наёмник уже прошёл так далеко от лагеря, что костры отсюда казались мигающими огоньками. Но, наконец, ему улыбнулась удача: фонарь выловил из темноты неровно остриженные светлые волосы девушки, что сидела на уступе совсем одна, слушая тихое журчание воды.
— Равена? — позвал Таринор.
Девушка вздрогнула, будто очнувшись ото сна, и оглянулась.
— Сир Таринор, — негромко произнесла она, украсив слова печальной улыбкой. — Значит меня всё же хватились в лагере. Можете сказать, что я скоро вернусь.
— Да я, можно сказать, и сам пришёл сюда передохнуть от лагерной суеты.
— Меня погнала оттуда не суета. Просто услышала звуки лютни, вспомнила Оливера… Не хотела портить вечер остальным, пусть переведут дух перед завтрашним сражением. Но чёрт… Наверное, только вы поймёте меня, сир Таринор. Только с вами я могу этим поделиться. Если, конечно, вы согласитесь выслушать…
— Соглашусь. Только на вот сперва укутайся. Вернер передал. Беспокоится за тебя больше, чем ты сама.
Наёмник набросил пушистую шерстяную ткань на плечи девушки и присел рядом.
— Сегодня после битвы, когда вы ушли, — вновь заговорила Равена, — я прошла по полю, где остались погибшие и раненые. А ещё те, для кого смерть от кинжала стала последним милосердием. Я находила знакомые лица среди них. Те, что раньше улыбались, пели и смеялись, теперь бледные и смотрят в никуда. Мёртвые. Я прежде видела мертвецов, но столько сразу — никогда.
— Представляю, каково тебе, — вздохнул Таринор. — Помню, как сам впервые оказался на поле после битвы. Жутко угнетает. А вдобавок в голову лезет всякое…
— Вот и у меня тогда родилась мысль, которая заставляет меня стыдиться, — девушка посмотрела на наёмника блестящими в тусклом свете фонаря глазами. — Наверное, было бы лучше, если б я обошла стороной все их деревни, не увлекла их за собой. Тогда они были бы живы, и Оливер тоже… И одним богам известно, сколько ещё погибнет завтра…
— Да, они, возможно, остались бы живы, — ответил Таринор. — Но до конца жизни мучились бы от того, что даже не попытались вернуть своих родных и друзей. Потому что их некому было повести и показать, что это в принципе возможно. Ты дала им надежду, что они, не лорды и не рыцари, а простые землепашцы и лесорубы, способны что-то изменить в этом мире и отстоять то, что им дорого. Ты, Равена Даск, дева-ворон, леди-рыцарь. Ты наполнила их жизни смыслом.
Девушка отвернулась.
— Рыцарь… Вправе ли я вообще так называться? Отец не успел закончить посвящение, а…
Она осеклась на полуслове. Взгляд застыл на лежащих возле Таринора ножнах.
— Это… он? Меч Кальдора Моэна?
— Он самый, — ответил наёмник. — Подумал, захочешь посмотреть на клинок, когда он не испачкан кровью.
Таринор передал ножны, и Равена приняла их с такой аккуратностью, будто они сделаны из хрусталя.
— Но откуда? Как он попал к вам?
— О, та ещё история. Так уж вышло, что судьба занесла меня на север, где старик Кальдор доживал свой век. Только звали его там иначе…
Пока Таринор вёл рассказ, Равена не выпускала меча из рук. Она вынула клинок из ножен, осмотрела гарду, провела пальцем по лезвию.
— Настоящая воронёная сталь Моэнов… — шептала она. — Мастер, сковавший его, уже давно мёртв, замок, где он работал, лежит в руинах, даже дома, которому он служил, больше нет, а меч остался. Наверное, последний в своём роде…
Равена покраснела, заговорила сбивчиво, не решаясь перейти к главному:
— Для меня великая честь сражаться бок о бок с носителем этой реликвии. О большем стыдно и мечтать, и всё же… Я смею попросить…
Вдруг девушка встала на колено перед Таринором и опустила голову, стыдливо пряча глаза.
— Посвятите меня в рыцари, сир Таринор Пепельный! — выпалила она. — Можете счесть это девичьей глупостью. Если откажете, я не стану спорить…
— В общем-то… Почему бы и нет? — ответил тот, и лицо Равены приобрело растерянное выражение, будто она совершенно не надеялась на такой ответ.
— Вы… правда… Правда сделаете это?
— От меня не убудет. Ты ведь помнишь слова клятвы?
— Что? Клятва?.. Я… — запнулась Равена и тут же просияла: — Конечно! Конечно, я помню её!
— Тогда не будем терять времени…
Таринор взял в руки меч и встал. Равена набрала побольше воздуха в грудь и начала старательно выговаривать заветные слова. Её голос дрожал от волнения, а глаза наполнились слезами счастья.
Она назвала сира Таринора Пепельного своим господином и вверила ему меч. Поклялась служить ему в час мира и в час войны, а тот, в свою очередь боролся с неловкостью.
— В честь битвы… — он запнулся, — … ладно, пусть будет в лагере перед Энгатаром, где ты проявила доблесть, достойную рыцаря, я, сир Таринор… ладно, чёрт с ним, Пепельный, пред ликом богов и людей, Троих и Многих, посвящаю тебя, Равена Даск, в рыцари.
На лице девушки сияла счастливая улыбка. Она не отводила взгляда от воздетого над ней меча, всхлипывала и дрожала от нетерпения.
— Да будет твоя рука крепка, — произнёс Таринор и прикоснулся клинком к правому плечу Равены, — сердце храбро, — к левому, — а помыслы чисты, –опустил плоскую сторону клинка на светлые волосы девушки. — Встань, леди Равена Даск, и служи верно пред ликом богов и людей, Троих и многих.