детей и за те счастливые годы, когда я был влюблен в нее, но мне было бы намного легче, если бы сейчас ее не было в моей жизни. Страсть прошла, а дружба не родилась. Обычный капкан, в который попадают миллионы».
Он вздохнул и встал из-за стола – разговор о третьем ребенке Юлия Львовна завела во время ужина, и они так и сидели друг напротив друга за овальным столом в просторной кухне.
– Юленька, это очень важный разговор и очень ответственное решение, которое нельзя принимать наспех, – проговорил Большаков. – Я принимаю все твои упреки, но сейчас не готов их обсуждать. Не обижайся, пожалуйста, но у меня сложная ситуация на службе, и мне нужно уйти. Мы обязательно вернемся к этому вопросу, только дай мне немного времени.
– Уйти? Куда? Куда можно уходить почти в десять вечера?! – неприятно взвизгнула жена.
– Мне нужно встретиться и переговорить с одним человеком.
Юлия Львовна побледнела.
– У тебя… У тебя женщина? Ты мне изменяешь?
– Ну что ты такое говоришь!
– Я все поняла, – медленно выдавила она, словно с трудом. – Ты завел себе бабу. И сейчас, когда я умоляю тебя о ребенке, ты собираешься уйти от меня и забраться к ней в постель. Отлично! Молодец! Продолжай в том же духе!
Константин Георгиевич аккуратно придвинул стул к столу, вымыл чашку, из которой пил чай, вытер ее полотенцем и поставил на полку.
– Юленька, людей не заводят, это не вши и не тараканы. Никакой женщины у меня нет, а служебная необходимость есть. И я очень прошу тебя отнестись к этому с пониманием. Мне нужно идти. Давай не будем ссориться, тем более скоро дети придут. Мы с тобой разберемся между собой, но пусть они не знают и даже не чувствуют, что между нами кошка пробежала. Хорошо?
– Ладно, – процедила Юлия сквозь зубы.
Большаков примирительно улыбнулся.
– Не «ладно», а встань, проводи мужа до двери, поцелуй его и пожелай ему удачи. Муж должен уходить на задание с легким сердцем, зная, что у него крепкие тылы.
Юля остывала так же быстро, как и заводилась.
– Знаю я эти ваши задания, – пробурчала она, но в уголках губ уже подрагивала слабая ответная улыбка. – Но не думай, что ты так легко от меня отделался. Я все равно не отстану от тебя насчет малыша из детдома.
– Обещаю тебе, что мы вернемся к этому разговору.
Константин Георгиевич натянул теплую куртку, всунул ноги в башмаки на толстой подошве, взял телефон и ключи от машины.
«Надо было бы позвонить Вере до того, как выходить из дома, – подумал он, спускаясь в лифте. – Но как позвонить, когда Юлька уже вбила себе в голову всякие глупости? Только хуже было бы. Ладно, сяду в машину и позвоню. Если Вере неудобно или ее вообще нет дома, то вернусь. Или поеду проветрюсь, подумаю в тишине и одиночестве».
Но Вера Максимова оказалась дома. И ей было вполне удобно.
Третий монолог
Пианино у нас не было. Но зато была очень старая, полурассохшаяся гитара, на которой когда-то давно бренчали папины приятели, приходившие в гости. Ничего не говоря отцу, я начал изучать нотную грамоту по интернет-самоучителю, рассудив, что сначала в любом случае нужно овладеть этой премудростью, чтобы хотя бы понимать самое элементарное, то есть разобраться в этих линеечках и кружочках и в прочих непонятных значках. На большом листе бумаги я перерисовал из Интернета клавиатуру фортепиано и погрузился в оказавшуюся такой трудной для меня науку. Никаких преподавателей и консультантов! Ведь Прекрасное Око ясно сказало мне: «Сделай сам». Сам – значит, никто не должен знать и уж тем более помогать. Отчего-то мне не хотелось, чтобы отец знал о моих занятиях, хотя я и понимал, что рано или поздно придется объясниться. Но это означало, что мне нужно будет солгать, ведь сказать правду я не мог, а лгать не любил.
Впрочем, нотная грамота довольно скоро, недели через две, перестала казаться мне непостижимой, я усвоил принцип – и дальше дело пошло легче. Глазами я все выучил, но совершенно не представлял, как оно должно звучать. Месяца через три я отправился в магазин музыкальных инструментов, нахально зашел в отдел пианино и роялей и сделал вид, что присматриваюсь и выбираю. Поднял дрожащими от волнения руками крышку самого дешевого пианино, воровато огляделся и робко нажал на клавиши: до – ми – соль – ми – до. В учебнике это называлось «трезвучие до-мажор». Потом попробовал трезвучие до-минор, вместо клавиши «ми» взял «ми-бемоль», прислушался. Читая учебники, я никак не мог понять разницу между мажором и минором, потому что не слышал звуков. Теперь услышал и понял, в чем разница. Мажорное трезвучие было веселым, минорное – грустным. И в тот момент меня осенил вопрос, ставший краеугольным во всей последующей истории с музыкой: почему? Почему разница всего в каких-нибудь полтона порождает совершенно разное настроение? И какой должна быть та музыка, которая изменит мир? Мажорной или минорной? Как правильно? В каком направлении мне двигаться?
Из магазина я вышел на ватных ногах, ошеломленный своим неожиданным открытием. Да, я всегда знал, что музыка может быть веселой или грустной, торжественной или печальной, но никогда не задумывался, за счет чего достигается это впечатление. И вдруг оказалось, что это всего лишь какие-то полтона…
Пора было переходить к практике. Освоив достаточно прочно основы нотной грамоты, я взялся за самоучитель игры на гитаре. Задачи освоить владение этим инструментом у меня не было, я хотел всего лишь научиться извлекать звуки, чтобы представлять звучание конкретных нот и разных интервалов. Разобравшись, в каком месте гитарного грифа и какую струну нужно зажимать, чтобы получились, например, соль-диез малой октавы или си-бемоль второй октавы, я почувствовал себя свободнее и увереннее. Когда отца не было дома, упорно играл гаммы и арпеджио, до мозолей на подушечках пальцев. Я постигал мир звуков, потом понемногу перешел к аккордам. И все больше убеждался в том, что гитара – не тот инструмент, который мне нужен. Ее звучание вызывало у меня тревогу и беспокойство.
Я никогда не забывал после занятий засунуть гитару на место, будто и не брал ее вовсе. Но отец заметил мои мозоли. Впрочем, случилось это весьма не скоро. В последнее время он стал часто задерживаться, приходил поздно, иногда не ночевал дома, и я подозревал, что у него появилась женщина. Так и оказалось. И я был этому искренне рад: пусть папа занимается собой, своей женщиной и своей жизнью, пусть как можно меньше внимания обращает на меня и на мои занятия, тогда мне не придется врать и скрывать.
Мне было девятнадцать. Наверное, я был еще глуп и неопытен, но Прекрасное Око внимательно следило за мной и в любой момент готово было прийти на помощь. Ничем иным, кроме этого, я не могу объяснить, как мне, сопливому юнцу, пришли в голову тогда именно те слова, которые позволили легко и красиво разрулить ситуацию.
– Что за мозоли? – спросил обеспокоенно отец, рассматривая мою руку. – Откуда?
– Пап, не хотел говорить тебе раньше времени… – я изобразил смущение. – Я учусь играть на гитаре. И вообще, хочу поглубже заняться музыкой. Мне, конечно, нравится фортепиано, но у нас же нет… Вот я на гитаре…
Отец был потрясен.
– Но ты же никогда не занимался музыкой… Ты где-то берешь уроки? Ходишь к преподавателю? Откуда у тебя деньги на это? И почему ты скрывал от меня?
– Я стеснялся. Никаких преподавателей, я сам, нашел в Интернете самоучители, освоил.
– А как же твой институт? – разволновался отец. – Ты собираешься его бросить и поменять специальность?
– Ну что ты! – рассмеялся я. – Мой пединститут никуда не денется, получу диплом и стану учителем математики. Музыка – это так, для души. И я ничего от тебя специально не скрывал. Просто стеснялся, мне казалось, что это как-то глупо… Музыкой же с раннего детства начинают заниматься, а я уже великовозрастный балбес.
И я обезоруживающе улыбнулся.
– И я тоже хорош, – отец обескураженно покачал головой. – Мой сын нашел новое увлечение, а я даже не заметил.
– Наверное, тебе и без моих увлечений было чем заняться, ведь правда? – лукаво заметил я. – Почему ты нас не познакомишь?
И отец смутился.
Мы долго проговорили с ним в тот вечер. И перед тем как лечь спать, я предложил:
– Если у вас все так серьезно, то, может, пусть она переезжает сюда, чтобы тебе не разрываться. Живите вместе. А я сниму что-нибудь и буду жить отдельно, чтобы вас не смущать. Мне ведь тоже нужно куда-то подружек приводить, – соврал я.
Разумеется, дело было не в подружках. Найти место и выкроить время для интимного свидания – не проблема. Но я собирался бросить институт и полностью посвятить себя музыке, найдя какую-нибудь необременительную подработку, чтобы не сидеть полностью у отца на шее. Армия мне не грозила по состоянию здоровья, все вопросы с военкоматом были давно решены. Но папа непременно хотел, чтобы у меня было высшее образование, диплом установленного образца и приличная профессия. Выбирая институт, я исходил из банального «куда проще поступить». Мальчиков в педагогические институты брали охотно, завышали им оценки на вступительных экзаменах и всячески поощряли: школам нужны учителя-мужчины. Моим выбором отец остался доволен. Бросить институт, живя бок о бок с папой, я не посмел. А вот если мы будем жить отдельно – совсем другое дело. Тем более если с этой женщиной все действительно очень серьезно, есть шанс, что скоро у них родится ребенок, и тогда папе вообще станет не до меня.
Я очень любил своего отца. Но Прекрасное Око было для меня важнее. И мое Избрание, и моя великая цель: создать музыку, которая сделает этот мир совершенным, спокойным, счастливым и свободным от агрессии и насилия. Поэтому я по-настоящему обрадовался, когда папа, поколебавшись, принял мое предложение. Мне ни капельки не было обидно, что он так быстро и легко отказался от возможности жить вместе со мной. Я сам этого хотел. И Прекрасное Око помогло мне в тот вечер, оно стояло у меня за спиной и подсказывало нужные слова и правильные реакции: когда следует рассмеяться, когда смутиться, когда улыбнуться, когда тронуть отца за руку…