Валерий разрывался между службой, своей семьей и родителями, но печального конца все равно избежать не удалось. Через полгода он похоронил мать, а Олег Дмитриевич – жену.
Примерно тогда же, в конце восьмидесятых, молодой капитан Шарков был замечен родоначальником программы, Евгением Леонардовичем Ионовым. Идея программы вызвала у Валерия восторг и горячее одобрение. В то время, почти тридцать лет назад, речь не шла о перестройке системы, ибо сама система всех устраивала и функционировала вполне приемлемо. А вот кадры, наполнявшие эту систему, ухудшались в качественном отношении с каждым днем. И благодаря сему прискорбному факту стало возможным вести речь о тактике разгрома значительной части криминального сообщества. Кадровая составляющая системы прогнивала и разрушалась, это было очевидно уже тогда, но именно этот фактор и лег в основу той программы: размывание и ослабление профессионального ядра в правоохранительных органах влечет за собой утрату профессионализма и в криминалитете, ибо для чего напрягаться и стараться, если с «той» стороны никто не рвется тебя ловить, а все хотят только заработать денег? Заплатишь – и гуляй дальше. Если попадешься, конечно. Но с такими кадрами риск попасться с каждым годом становится все меньше и меньше. Утратившее бдительность и растерявшее навыки преступное сообщество можно будет в правильный момент «накрыть» и обезвредить, если в этот же правильный момент разом заменить прогнившую и ослабевшую часть системы заранее подготовленными высокопрофессиональными кадрами.
Программа Шаркова привлекала, казалась перспективной и выполнимой. Пусть до конца сгниет и развалится система, так безжалостно расправившаяся с его отцом, человеком, который честно и добросовестно служил ей тридцать пять лет. Идеология профессора Ионова была близка и понятна Шаркову, но его личные мотивы, личный интерес тоже значили немало. Ох, как немало!
Шли годы, «правильный момент» все не наступал, а потом программу закрыли. Профессор Ионов умер. Без финансирования и поддержки на государственном уровне осуществить задуманное в прежнем виде возможным не представлялось, поэтому тем, кто остался сотрудничать с программой, была предложена новая идеология, направленная на развал системы, но куда менее затратная: задействовать все инструменты, какие только можно найти в действующем законодательстве, чтобы заставить систему задохнуться под гнетом собственного несовершенства и непрофессионализма. Люди, ставшие жертвами преступников, обращаются в полицию и не получают помощи и защиты? В дело тут же вступают юристы, адвокаты, составляющие жалобы на незаконные действия правоохранительных органов, протесты и письма. Подключаются журналисты, пишущие статьи о порочной практике отказов в возбуждении уголовных дел, поднимается волна обсуждений в Интернете. Хорошо обоснованная жалоба ложится на стол работника прокуратуры, тому ничего не остается, как отменить незаконное решение об отказе, материалы возвращаются в полицию, где через определенное время снова выносится постановление об отказе. И так по кругу десятки раз. Вал бумаг растет, отчетность все труднее и труднее фальсифицировать, начальники на совещаниях орут благим матом: «Отказывайте так, чтобы терпилы не писали жалобы! Отказывайте грамотно! Составляйте бумаги безупречно, чтобы прокуратура к нам не цеплялась! За каждый плохо составленный отказ буду налагать взыскание!» Но для того, чтобы выполнить требование руководства, нужно тратить время на работу, напрягать мозги, составляя те самые «безупречно обоснованные отказы», выуживая из недр памяти жалкие кусочки истинно правовых знаний, а это мало кому под силу. И опять пишутся беспомощные с юридической точки зрения и смехотворные с точки зрения нормальной логики бумаги, которые опротестовываются в прокуратуре…
Да, это была тактика медленного и постепенного, но зато постоянно нарастающего давления, которое рано или поздно должно принести свои плоды. И так много уже сделано, такой длинный и трудный путь пройден, что невозможно допустить, чтобы из-за одного человека все пошло прахом.
Генерал Шарков открыл дверь отцовской квартиры своим ключом.
– Папа, ты дома? – громко крикнул он.
Ответом ему послужил грозный утробный «мяв», изданный рыжим Ганей. Если Олег Дмитриевич был дома, Ганя громко и нахально заявлял о своем неудовольствии появлением «четвертого лишнего», окаянства хватало. Если же хозяин отсутствовал, оба четвероногих, едва заслышав, что пришел не любимый папочка, а кто-то еще, немедленно прятались в самый дальний угол и сидели там, прижав уши и не издавая ни звука.
Сразу же за голосом кота послышались шаги отца, выходящего в прихожую.
– Сынок! – Он крепко обнял Валерия Олеговича. – Ты один, без Лены?
«Сказать или не сказать?» Готового решения у Шаркова не было.
– Как ты? – спросил он вместо ответа. – Как чувствуешь себя?
– Да что со мной будет, – улыбнулся Олег Дмитриевич. – Скриплю помаленьку. А ты как? Выглядишь неважно. Не болен?
«Скажу, – решил Шарков. – Все равно скрыть не удастся. Надо сказать».
– Не болен, но расстроен.
– Что-то случилось? С Олежкой? Или с Маришкой? – встревоженно спросил отец.
– Не волнуйся, с ними все в порядке. Пойдем, чайку выпьем, я тебе расскажу.
Олег Дмитриевич захлопотал над чайником и чашками. Генерал не стал ждать, когда чай будет готов, и выпалил прямо в спину отцу:
– Лена от меня ушла.
Олег Дмитриевич медленно повернулся, в одной руке чашка, в другой сахарница.
– Лена… что? Что она сделала?
– Она ушла от меня, – негромко повторил ге-нерал.
– Почему? Что случилось? На бабе попался?
Валерий Олегович поморщился.
– Ну перестань, папа, какие бабы? О чем ты говоришь?
– Но ведь у тебя были, я точно знаю… И не одна.
– Ну, когда это было… Сто лет назад. Молодой был, глупый. Нет, никаких баб.
– Тогда что? Она себе завела кого-то?
Шарков-младший пожал плечами.
– Говорит, что никого. Просто ей надоело жить со мной. Я ее понимаю. Я стал плохим мужем. Когда-то был хорошим, а стал плохим.
– Глупости не говори! – Отец повысил голос. – Как это ты можешь быть плохим мужем, если ты ей не изменяешь и зарплату приносишь? Какого еще рожна ей надо?
Объяснять и пересказывать свой разговор с Еленой не хотелось. Отец все равно не поймет. И не потому что глупый, отнюдь. Просто потому, что Шарков и сам плохо понимал свою жену, но не считал нужным удерживать ее и уговаривать. Раз она так хочет, раз ей так лучше – пусть будет так. Не может же он признаться отцу, что у него просто не хватает интеллектуального и эмоционального ресурса выяснять тонкости душевной организации Елены и глубину ее запросов, потому что все его мысли заняты только одним: как сделать так, чтобы выжить и при этом не загубить дело всей жизни. Хотелось бы достичь обеих целей, но это весьма и весьма проблематично, и ему нужно делать свой выбор каждую минуту: или программа, или собственная жизнь. Еще несколько дней назад ему казалось, что выбор, пусть и нелегкий, уже сделан и другого решения нет и быть не может. Но уже на следующее утро он поймал себя на мысли: а не отыграть ли назад? Так ли уж правильно я решил? Чем усиленнее он гнал от себя эту мысль, казавшуюся ему самому позорной и трусливой, тем активнее коварный лукавый мозг подсовывал ему оправдания и аргументы в пользу того, чтобы изменить принятое решение, прекратить поиски Пескова и немедленно лечь на операцию. Был и альтернативный вариант: лечь в больницу, спасая свою жизнь, и положиться на то, что Костя Большаков сам разберется со всеми трудностями, которые будут возникать. Может быть, Пескова найдут и обезвредят без всякой помощи со стороны генерала Шаркова…
Валерий Олегович ждал, что отец разволнуется, разнервничается, станет многословно возмущаться и требовать от сына отчета: что тот сделал, чтобы вернуть жену, какие меры принял. Однако генерал ошибся. Старик только спросил:
– Олежка знает?
– Конечно. Лена сама ему сказала.
– И как он отнесся?
– Расстроился, удивился, но не более того. Как еще взрослый сын, живущий своим домом, может отнестись к известию о том, что его стареющие родители разошлись? Не станет же он бегать от Ленки ко мне и обратно и уговаривать нас помириться. Да мы и не ссорились.
Олег Дмитриевич поставил на стол чашки, дробно позвякивающие о блюдца: руки дрожали. Что поделать, возраст… Разлил чай, тяжело уселся на стул и тут же переключил внимание на Ганю и Настю, бесшумно появившихся на пороге.
– Вы мои сладкие, – заворковал он, – вы мои золотые, идите скорее, я вам вкусненького дам. Умнички мои, поняли, что это Валера пришел, вышли к нам, пушистенькие мои сокровища.
Ганя с видом полного осознания собственных правомочий немедленно вспрыгнул на колени хозяина, Настя же, обнюхав ноги генерала и презрительно фыркнув, села слева от Олега Дмитриевича и вперила в него требовательный взгляд зеленых глаз.
– Это у меня рука сыром пахнет, – счастливо рассмеялся Шарков-старший. – Я же в левой руке кусок держал, когда резал, а в правой нож. Настюшка за сыр жизнь отдаст, уж до того любит!
Он отломил крошечную полоску сыра и протянул кошке. Та аккуратно взяла и тут же отошла подальше, чтобы не пришлось делиться с братом.
– Пап, не кормил бы ты их со стола, – укоризненно проговорил Валерий Олегович. – Все ведь говорят, что это вредно.
– Говорят, – согласился отец. – Но сердце-то – не камень. Не могу я не дать им, когда они так смотрят. Что у меня в жизни есть, кроме тебя да этих котов? Внук? Больно я ему нужен, звонит раз в два-три месяца, да и то только потому, что вроде как обязан, а не по интересу и не по зову души. Правнучка? Имела она меня в крупном виду. У нее и родители есть, и бабушек-дедушек полный комплект, даже с избытком, на кой ляд ей сдался такой старый пень, как я? Нет, Валерка, я себя обманывать так и не научился, правду вижу и честно себе в ней признаюсь. А коты у меня старенькие уже, им по четырнадцать исполнилось, не ровен час – покинут они меня. В любой момент могут. Для них это очень солидный возраст. И останешься у меня только ты. Жены нет, других детей не завели. Ты один. И если, не дай бог, с тобой что-то случится, я жить не буду. Ты это помни и учитывай.