Настоятель со старомодной учтивостью потушил сигару, но не успела мадам Рикэр сесть, как он машинально закурил другую. Стол у него был завален прейскурантами скобяных и хозяйственных товаров и клочками бумаги со сложнейшими вычислениями, которые каждый раз давали другой ответ, ибо математик он был плохой и производил умножение весьма запутанным способом сложения, а деление многозначных чисел — путем целой серии вычитаний. Прейскурант лежал открытым на странице, где рекламировались бидэ, которые настоятель принимал за новую модель ножной ванны. Когда мадам Рикэр вошла к нему, он был занят подсчетом, хватит ли у него денег на покупку для лепрозория штук тридцати таких ванночек. Как раз то, что нужно для лепрозных ног!
— Мадам Рикэр! Вот не ожидал! А ваш муж.
— Нет.
— И вы отважились ехать в такую даль одна?
— У меня были попутчики до Перрэнов. Там я переночевала. Мой муж просил меня отвезти вам два бочонка масла.
— Как это любезно с его стороны!
— Ах, что вы! Мы слишком мало помогаем лепрозорию.
Настоятель вдруг подумал, что можно попросить Рикэров купить несколько штук таких вот новых ножных ванн, но он не знал, сколько им будет по средствам. Человеку, не имеющему никакой собственности, всякий, у кого есть деньги, кажется богачом. Сколько же попросить? Одну ванну или все тридцать? Он стал поворачивать прейскурант к Мари Рикэр, но осторожно, так, чтобы казалось, будто его руки просто перебирают бумаги на столе. Насколько легче было бы приступить к делу, если бы она воскликнула: «Какая интересная ванночка, это что-то новое!» — и тогда он бы подхватил…
Но Мари Рикэр поставила его в затруднительное положение, заговорив совсем о другом:
— Как подвигается ваша новая церковь, отец?
— Новая церковь?
— Мой муж говорил, что вы строите замечательную церковь — большую, как собор. И в африканском стиле.
— Откуда он это взял? Вот странно! Будь у меня такие деньги… — Сколько ни пиши на бумажках, все равно не подсчитаешь, во что обошлось бы строительство церкви — «большой, как собор»… — Будь такие деньги, мы бы построили здесь сто домов и в каждом поставили бы по ножной ванне!
Он пододвинул прейскурант ближе к ней.
— Доктор Колэн никогда не простил бы мне, что я трачусь на церковь.
— Странно! Откуда же у моего мужа такие…
«А если это намек? — подумал настоятель. — Что, если Рикэры хотят финансировать?..» Трудно, конечно, поверить, что управляющий маслобойным заводом может так разбогатеть, но вдруг мадам Рикэр получила наследство? Правда, в Люке, несомненно, ходили бы толки об этом, но он ездит в город не чаще, чем раз в год. Он сказал:
— Нам еще и старая наша церковь послужит не один десяток лет. Католиков среди больных не больше половины. И стоит ли строить большую церковь, когда люди все еще ютятся по глинобитным хижинам? Наш друг Куэрри нашел способ сократить стоимость каждого домика на четверть против прежнего. До него у нас все делалось по-любительски.
— Мой муж всем говорит, что Куэрри строит здесь церковь.
— Нет, нет! Мы используем его более разумно. Строительству новой больницы тоже не видно конца. Все деньги, которые мы сможем добыть всеми правдами и неправдами, пойдут на оборудование нового больничного корпуса. Вот я как раз просматриваю прейскурант…
— А где сейчас мосье Куэрри?
— Наверно, у себя, работает, а может, где-нибудь с доктором.
— Две недели назад у губернатора только и было разговоров что о нем.
— Бедный мосье Куэрри!
Черный малыш, совсем крошечный, не постучавшись, отворил дверь и появился в комнате, точно клочок густой тени из ослепительного сияния полдня. На нем ничего не было, и маленький крантик, как стручок, болтался у него под вздутым животом. Он выдвинул ящик письменного стола, за которым сидел настоятель, достал оттуда конфету и удалился.
— Отзывались о нем очень лестно, — сказала мадам Рикэр. — Это верно — про его боя? Что он заблудился в джунглях?
— Да, нечто подобное было. Я, правда, не знаю, что именно у вас рассказывали.
— Будто он пробыл с ним всю ночь и молился…
— Молился? Это не похоже на мосье Куэрри.
— Мой муж в восторге от него. Ему трудно подыскать себе достойного собеседника. Он просил меня съездить сюда и пригласить…
— Примите нашу глубокую благодарность за подарок. То, что мы сэкономим на масле, пойдет… — Он повернул страницу с бидэ еще ближе к мадам Рикэр.
— Как вы думаете, можно мне повидаться с ним?
— Дело в том, мадам Рикэр, что в эти часы он работает.
Она взмолилась:
— Мне важно сказать мужу, что я действительно передала ему приглашение.
Но в словах этих, произнесенных невыразительным голоском, мольбы не слышалось, к тому же настоятель смотрел не на нее, а в прейскурант, где были ножные ванны с каким-то непонятным ему приспособлением.
— Как вам это нравится? — спросил он.
— Что?
— Вот — ножная ванна. Я хочу заказать тридцать штук таких для больницы.
Он поднял на нее глаза, не услышав ответа, и удивился: чего же тут краснеть? Да она прехорошенькая! — мелькнуло у него в голове. Он сказал:
— Вы думаете, что…
Мари Рикэр смутилась, вспомнив двусмысленные шуточки своих более фривольных монастырских подружек.
— Это не ножная ванна, отец…
— А для чего же это?
В ее ответе можно было уловить робкие проблески юмора:
— Спросите лучше у доктора… или у мосье Куэрри.
Она заерзала на стуле, и настоятель расценил это как намек, что ей пора уезжать.
— До Перрэнов путь не близкий, дитя мое. Разрешите предложить вам чашку кофе. Или стакан вина?
— Нет, нет. Благодарю вас.
— А может быть, рюмочку виски?
После стольких лет воздержания он забыл, что в полуденную жару не пьют крепкие напитки.
— Нет, нет, спасибо. Я знаю, отец, вы очень заняты, вам не до меня, но мне бы повидать мосье Куэрри — только на одну минутку — и пригласить его…
— Я передам ему ваше приглашение, дитя мое. Обещаю, что не забуду. Сейчас запишу для памяти.
Он колебался, не зная, какой столбик цифр испортить записью «Куэрри — Рикэр». У него не поворачивался язык сказать ей, что он дал слово оберегать Куэрри от посетителей, «особенно от этого идиота и ханжи Рикэра».
— Нет, отец, не надо! Я обещала повидать его лично, а то муж скажет, что я даже не пыталась это сделать.
Голос у нее сорвался, и настоятель подумал: «Чуть-чуть не попросила у меня записку, как в школу, чтобы свалить на болезнь невыученный урок».
— Я даже не знаю точно, где он сейчас. — Настоятель сделал ударение на слове «точно», лишь бы не солгать.
— Можно, я пойду поищу его?
— Ходить по такой жаре? Нет, нет, кто же вас пустит! Что скажет ваш муж?
— Вот это меня и пугает. Он никогда не поверит, что я сделала все от меня зависящее.
Она готова была заплакать и от этого стала еще моложе, а детские слезы по всякому пустяку можно не принимать всерьез.
— Знаете что, — сказал настоятель, — я попрошу его позвонить вам по телефону… когда линия будет в порядке.
— Я понимаю, он невзлюбил моего мужа, — с грустью проговорила она.
— Дитя мое, это все ваше воображение.
Настоятель был в полной растерянности. Он сказал:
— Куэрри странный человек. Мы, собственно, его почти не знаем. Может, он и нас не любит.
— Он у вас живет. Он вас не сторонится.
Настоятель вдруг рассердился на Куэрри. Люди подарили лепрозорию два бочонка масла. Неужели трудно отплатить им за это небольшой любезностью? Он сказал:
— Подождите здесь. Я пойду посмотрю, у себя Куэрри или нет. Мы не допустим, чтобы вы разыскивали его по всему лепрозорию.
Он вышел на веранду и, свернув за угол, зашагал к комнате Куэрри. Вот комнаты отца Тома и отца Поля, отличающиеся одна от другой разве только выбором распятия да большей или меньшей степенью беспорядка; вот часовня, а вот и комната Куэрри. В ней, единственной во всей миссии, не было никаких символических изображений; да, собственно, в ней ничего не было, даже фотографий — родного человека или родных мест. Несмотря на дневную жару эта комната показалась настоятелю холодной и сумрачной, как могила без креста. Когда он вошел, Куэрри сидел за столом, перед ним лежало письмо. Он не поднял головы.
— Я вам помешал, простите, — сказал настоятель.
— Садитесь, отец. Я сейчас дочитаю. — Он перевернул страницу и спросил: — Как вы обычно подписываете письма, отец?
— Смотря кому пишешь… Иногда «брат во Христе».
— «Toute a toi»[26]. Я когда-то сам так подписывался: «Tout a toi». А сейчас от этого отдает невыносимой фальшью.
— К вам приехали. Я сдержал слово — отстаивал вас до последнего. Мне не хотелось вам мешать, но больше я ничего поделать не могу.
— Хорошо, что вы пришли. Сидеть наедине вот с этим мало приятно. Мне переслали сюда всю мою корреспонденцию. Откуда стало известно, где я? Неужели эту дурацкую газетенку, которая выходит в Люке, читают даже в Европе?
— Приехала мадам Рикэр. Она хочет вас видеть.
— Мадам? Слава Богу, что не мосье. — Он взял со стола конверт. — Вот, смотрите. Она даже разузнала номер почтового отделения. Какая настойчивость! Наверно, обращалась с запросом в Орден.
— Кто она такая?
— Моя бывшая любовница. Я бросил ее три месяца назад, бедняжку. Нет, это чистейшее лицемерие. Мне ее нисколько не жаль. Простите, отец. Я не хотел ставить вас в неловкое положение.
— В неловкое положение меня поставила мадам Рикэр. Она привезла нам два бочонка масла и хочет поговорить с вами.
— Стою ли я такой цены?
— Ее прислал муж.
— Это что, здешний обычай? Скажите ему, что меня этим не соблазнишь.
— Она, бедняжка, хочет передать вам его приглашение, только и всего. Может быть, вы все же выйдете к ней, поблагодарите и откажетесь? Она, по-моему, не решается ехать домой, хочет обязательно сказать мужу, что поговорила с вами лично. Не боитесь же вы ее, в самом деле?