В течение нескольких месяцев после вывода войск продолжалась работа по выполнению решения Трампа о повторном введении экономических санкций и по принятию других шагов по усилению давления на Тегеран в соответствии с его решением выйти из ядерной сделки. По сути, первоначальный план состоял в том, чтобы вернуть в действие все предыдущие санкции, приостановленные Обамой, а затем внести коррективы, чтобы закрыть лазейки, усилить правоприменительную деятельность и превратить кампанию в “максимальное давление” на Иран. 26 июля состоялось закрытое заседание СНБ. Самой интересной частью встречи были усилия Мэттиса преуменьшить общую важность Ирана в международной матрице угроз, с которыми сталкиваются США. Он сказал, что Россия, Китай и Северная Корея являются более серьезными угрозами. Его доводы были расплывчатыми, и я был рад видеть, что Помпео и Мнучин дали отпор, определенных В Стратегии национальной безопасности, одобренной Трампом еще до моего прихода, Иран был обозначен одной из четырех главных угроз. Но протесты Мэттиса против серьезного отношения к Ирану будут преследовать нас вплоть до его отставки в конце 2018 года. Эта встреча была настолько важной, что она просочилась в прессу и была опубликована на следующий день. Тем временем иранская валюта стремительно падала.
В середине августа 2018 года, а затем снова в январе 2019 года я ездил в Израиль, чтобы встретиться с Нетаньяху и другими ключевыми израильскими официальными лицами. Иранский вопрос был жизненно важен для Израиля, и Нетаньяху стал ведущим стратегом по свертыванию иранских программ создания ядерного оружия и баллистических ракет. Он также ясно понимал, что смена режима — это, безусловно, наиболее вероятный способ навсегда изменить поведение Ирана. Даже если это не было заявленной политикой администрации Трампа, это, безусловно, могло произойти, когда последствия санкций усилились. Более того, учитывая мнения арабских нефтедобывающих государств Ближнего Востока, в течение многих лет существовало молчаливое согласие между ними и Израилем о том, что Иран является общей угрозой. Этот консенсус одновременно делал возможным новый толчок к разрешению израильско-палестинского конфликта, которое в стратегическом плане мог бы принести большую пользу Америке. Другой вопрос о том, сможем ли мы максимально эффективно это использовать.
К началу сентября нападения на посольство США в Багдаде и консульство США в Басре, несомненно, на мой взгляд, совершенные проиранскими шиитскими группировками боевиков, выявили новую напряженность внутри Администрации. Многие в правительстве и министерстве обороны сопротивлялись силовым ответам. Нежелание принимать ответные меры, тем самым увеличивая издержки для нападавших и, как мы надеемся, сдерживая их в будущем, отражало последствия политики эпохи Обамы. Даже за двадцать месяцев президентства Трампа не назначил новых людей и не сформировал новой политики. Это можно было понять в начале 2017 года, но то, что бюрократическая инертность сохранялась до сих пор, было чистой халатностью. Дебаты о том, как реагировать на такого рода нападения, продолжались на протяжении всего моего пребывания в должности.
Меня также беспокоило нежелание Казначейства оказывать давление на участие Ирана в глобальной системе обмена финансовыми сообщениями, известной как SWIFT. Республиканцы в Конгрессе были заинтересованы в том, чтобы прекратить дальнейшее подключение Ирана к системе, но Мнучин и Министерство финансов возражали. У них были понятные опасения, но они неизменно настаивали на том, чтобы не менять существующую политику, что является характерным признаком бюрократической инертности. Реальный ответ состоял в том, чтобы еще сильнее давить на Иран и работать над поиском новых способов всестороннего мониторинга Ирана, а не просто давать ему возможность продолжать использовать механизмы мониторинга, которые можно было бы заменить и, возможно, даже улучшить с небольшими усилиями. Сотрудники СНБ и я продолжали настаивать на этом, в основном за кулисами, и добились успеха позже — но в следующем году возникли еще более серьезные препятствия для нашей политики в отношении Ирана.
Глава 4Сингапурский танец
Когда мы приблизились к выходу из злосчастной ядерной сделки с Ираном, внимание Трампа переключилось на ядерную программу Северной Кореи. Чем больше я узнавал, тем более обескураженно и пессимистично смотрел на предстоящую встречу с Кимом. Я глубоко скептически относился к попыткам договориться с КНДР об отказе от программы создания ядерного оружия, которую Пхеньян уже много раз продавал США и другим странам в обмен на экономические выгоды. Несмотря на неоднократные нарушения своих обязательств, Северная Корея всегда уговаривала доверчивую Америку вернуться за стол переговоров, чтобы пойти на новые уступки. И вот мы снова за этим занялись, так ничему и не научившись. Хуже того, встреча легитимизировала Ким Чен Ына, коменданта северокорейского концлагеря.
После восьми лет ошибочной политики Обамы, которые, как я постоянно опасался, включали бы опасные уступки Северной Корее, как это было с Ираном, не говоря уже о провале шестисторонних переговоров администрации Буша-младшего и провале «согласованного рамочного соглашения» Клинтона, я беспокоился из-за рвения Тиллерсона встретиться с Ким Чен Ыном. Помпео сказал мне, что Трамп с самого начала своего правления был увлечен идеей этой встречи. Очевидно было, что возможности ей помешать не имели особых перспектив.
12 апреля, в разгар сирийского вихря, я встретился со своим южнокорейским коллегой Чон Юй Енгом, директором их Управления национальной безопасности. В марте в Овальном кабинете Чон передал Трампу приглашение Кима встретиться, которое тот принял под влиянием момента. По иронии судьбы, позже Чон почти признал, что именно он предложил Киму сделать это приглашение! Все это дипломатическое фанданго было придумано Южной Кореей и касалось скорее ее “объединительной” повестки дня, чем серьезной стратегии со стороны Кима или нашей. С моей точки зрения, понимание Югом наших условий денуклеаризации Северной Кореи не имело никакого отношения к фундаментальным национальным интересам США. На мой взгляд, это был сплошной театр без реального содержания. Я настоятельно призвал Чона избегать обсуждения вопроса о денуклеаризации на предстоящем 27 апреля саммите Север-Юг, чтобы помешать Пхеньяну занимакться своей любимой дипломатической игрой — вбивать клин между Южной Кореей, Японией и США. Я сказал Трампу, что нам нужна максимально тесная координация с Мун Чжэ Ином, чтобы избежать раскола между Вашингтоном и Сеулом. Я хотел сохранить американо-южнокорейский союз и избежать заголовков вроде “Трамп отвергает компромисс, предложенный Южной Кореей”, но он казался равнодушным.
Позже утром я встретился со своим японским коллегой Шотаро Ячи, который хотел, чтобы я как можно скорее услышал их точку зрения. Взгляд Токио на надвигающуюся встречу Трампа и Кима был диаметрально противоположен взгляду Южной Кореи — почти как мой собственный. Ячи сказал, что они считают, что решимость Севера получить ядерное оружие была неизменной, и что мы приближаемся к последнему шансу на мирное решение. Япония не хотела ничего из формулы “действие за действие”, которая характеризовала провальные шестисторонние переговоры Буша-младшего. “Действие за действие” звучало разумно, но оно неизбежно работало на благо Северной Кореи (или любого другого нарушителя режима нераспространения), принося северянам экономические выгоды, но затягивая демонтаж ядерной программы на неопределенное будущее. Предельные выгоды для Пхеньяна даже от скромной экономической помощи (или, например, смягчения санкций) были намного больше, чем предельные выгоды для нас от поэтапной ликвидации ядерной программы. Ким Чен Ын знал это так же хорошо, как и мы. В тот момент Япония хотела, чтобы демонтаж начался немедленно после соглашения Трампа и Кима и занял не более двух лет. Однако, основываясь на опыте Ливии, я настоятельно призвал к тому, чтобы демонтаж осуществлялся только от шести до девяти месяцев. Ячи только улыбнулся в ответ, но когда на следующей неделе Абэ встретился с Трампом в Мар-а-Лаго, Абэ попросил именно об этом — чтобы демонтаж занял от шести до девяти месяцев! Ячи также подчеркнул, что похищение Северной Кореей японских граждан на протяжении многих лет является очень эмоциональной проблемой в общественном мнении Японии и ключевым элементом успешной политической карьеры Абэ. В Мар-а-Лаго и позже Трамп пообещал заняться этим вопросом и добросовестно выполнял его при каждой последующей встрече с Ким Чен Ыном.
Директор ЦРУ Помпео, ставший первым контактером с КНДР со стороны администрации Трампа, уже договаривался о месте и дате саммита, а также о перспективе освобождения трех американских заложников. Ким хотел провести встречу в Пхеньяне или Пханмунджоме, и мы с Помпео согласились, что оба варианта были неприемлимы. Помпео считал Женеву и Сингапур двумя наиболее приемлемыми вариантами, но Ким не любил летать. Шаткие самолеты Северной Кореи все равно не могли долететь ни до одного из городов, а он сам не хотел слишком удаляться от Пхеньяна. У меня забрезжила надежда, что вся эта затея может рухнуть!
В Мар-а-Лаго Абэ подробно рассказал о ядерной программе Северной Кореи, подчеркнув, как и Ячи на нашей предыдущей встрече в Вашингтоне, что нам нужно действительно эффективное соглашение, в отличие от ядерной сделки с Ираном, которую Трамп так часто критиковал и говоря о которой сама администрация Обамы подчеркивала, что оно даже не подписано. Абэ также заявил, что Япония придерживается давней позиции о том, что при обсуждении баллистических ракет мы включаем ракеты малой и средней дальности (которые могут поразить значительную часть родных островов Японии), а также МБР (которые нужны северокорейцам для удара по континентальной части Соединенных Штатов). Аналогичным образом, Япония также хотела ликвидировать биологическое и химическое оружие Севера, что, как я согласился, должно быть частью любого соглашения с Пхеньяном. Трамп спросил Абэ, что он думает о недавнем визите Кима на встречу с Си Цзиньпином в Китай, и Абэ сказал, что это отражает влияние скрытой угрозы Америки применить военную силу и прекращение в соответствии с международными санкциями значительной части поставок нефти из Китая. Абэ подчеркнул, что удар США по Сирии за несколько дней до этого послал сильный сигнал Северной Корее и России. Отец Ким Чен Ына, Ким Чен Ир, был напуган, когда Буш-младший включил Север в “Ось зла”, и военное давление стало лучшим рычагом воздействия на Пхеньян. Я думал, что убедительная презентация Абэ повлияет на Трампа, но эффект оказался ограниченным. У японцев было такое же чувство, что Трамп нуждается в постоянных напоминаниях, это объясняло, почему Абэ так часто совещался с Трампом по Северной Корее на протяжении всего правления его администрации.