е поддаваться внезапному расширению, в том числе необходимость впервые привлечь Китай к переговорам по стратегическим вооружениям, мнение, которое, как я мог видеть, застало русских врасплох. Нам также нужно было охватить тактическое ядерное оружие (чего не было в новом договре) и новые технологии, активно внедряемые Россией и Китаем (например, гиперзвуковые планирующие аппараты), которые находились только на ранних стадиях разработки, когда СНВ-III был подписан в 2010 году. Наконец, нам нужно было подумать о возвращении к концептуально гораздо более простой модели Московского договора 2002 года (согласованного вашим покорным слугой). Там нужно было охватить гораздо больше, но это было хорошее начало. После Женевы я отправился в Киев, чтобы принять участие в церемониях по случаю Дня независимости Украины и встретиться с президентом Петром Порошенко, его премьер-министром и другими официальными лицами. Я проинформировал их об обсуждениях по РСМД, которые непосредственно повлияли на их оборонное планирование. Кто знал, что чуть более года спустя Украина займет столь важное место в политике США?
Вернувшись в Вашингтон, я провел следующие месяцы, готовясь к драматическому шагу по выходу из Договора о РСМД. Чтобы предотвратить утечки, которые взбудоражили бы прессу и внешнеполитический истеблишмент, я подумал, что мы должны придерживаться тихого, незаметного, но ускоренного подхода, а не бесконечных встреч между сотрудниками, которые жили с этим договором всю свою правительственную карьеру и не могли видеть, как он умирает. Трамп, я полагал, был согласен, хотя я никогда не был уверен, что он понимал, что Договор о РСМД регулирует не ядерное оружие как таковое, а только средства его доставки. Я хотел начать выход США из договора (что стало бы важным сигналом для Китая, среди прочих), или, возможно, даже взаимный уход, перед моей следующей встречей с Патрушевым, в Москве, в конце октября. Опыт научил меня, что без крайних сроков, заставляющих действовать, бюрократия может сопротивляться переменам с невероятным упорством и успехом.
Нам также нужно было подготовить наших национальных союзников к распаду РСМД. Многие европейские политические лидеры верили, что они живут после “конца истории” и что нельзя позволить ничему внешнему взбудоражить их довольный континент. Это была хорошая мысль: рассказать об этом России и Китаю, не говоря уже обо всех хороших друзьях Европы в Иране. Пример бесед, которые нам нужно было провести, состоялся 3 октября с министром иностранных дел Германии Хайко Маасом. Маас, социал-демократ, входил в коалицию Меркель и, несомненно, был сторонником РСМД. Я не сказал, как далеко продвинулись наши размышления, но я подчеркнул, что Европа уже находится под растущей угрозой, поскольку Россия продолжает действовать безнаказанно. Я также объяснил, почему мы не будем обсуждать “стратегическую стабильность” с Москвой, имея в виду, что России не нравилось в американской национальной программе противоракетной обороны, о которой мы не собирались вести переговоры, не говоря уже об изменении или отказе.
Лучшая новость пришла, когда мы с Мэттисом завтракали в столовой пару дней спустя (Помпео был в отъезде) после только что завершившейся встречи министров обороны. Он подробно объяснил своим коллегам, что Россия существенно нарушает Договор о РСМД, и, по его мнению, они это полностью понимают. Мэттис рекомендовал Помпео повторить эти аргументы в первую неделю декабря на встрече министров иностранных дел, дав России, скажем, девяносто дней, чтобы вернуться к соблюдению договора, или США выйдут из него. Я подумал, что мы можем позволить себе сделать девяностодневную паузу, поскольку России все равно не сможет в такой короткий срок вернуться к соблюдению. Кроме того, сам договор предусматривал что после уведомления следует шестимесячный период ожидания перед собственно выходом. Таково стандартное положение международных соглашений, в основном такое же, как положение Договора по ПРО, на которое мы ссылались в 2001 году. С таким встроенным периодом ожидания не было причин давать Москве больше времени, чтобы посеять дальнейшую путаницу и неуверенность среди европейцев и я настоятельно призвал отправить уведомление о выходе из Договора и запустить период ожидания.
На одном из наших еженедельных завтраков 11 октября Мэттис, Помпео и я подтвердили, что мы по-прежнему все выступаем за выход. Мэттис, однако, был против взаимного выхода, опасаясь, что это подразумевает “моральную эквивалентность”. Никто из нас не верил, что существует моральная эквивалентность, и, несмотря на точку зрения Мэттиса, взаимный выход даст Трампу что-то, что он мог бы объявить “успехом” в отношениях с Россией, возможно, тем самым ослабив давление, требующее реальных уступок в других областях. В тот день я позвонил Генеральному секретарю Столтенбергу и объяснил, куда мы направляемся. Он подчеркнул, что мы не должны доставлять России удовольствие разделять нас, особенно с Германией. Я согласился, но объяснил Столтенбергу, что выход США из ДРСМД не угрожает Европе. Что угрожало, так это нарушения Россией договора и способность, которой они теперь обладали, поразить большую часть Европы ракетами, не подпадающими под условия Договора. Столтенберг спросил, что мы понимаем под “существенным нарушением” и полностью ли мы отказались от возвращения России к соблюдению. Что касается “существенного нарушения”, я думал, что выступление Мэттиса на встрече министров обороны доказало “существенность” по любому определению. Что касается России, неужели кто-нибудь всерьез полагал, что они уничтожат существующие активы, которые нарушают договор, особенно с учетом растущей ракетной угрозы вдоль ее азиатских границ, которая вероятно, двигала Москвой так же или даже больше, чем то, чего она стремилась достичь в Европе? Столтенберг был настроен оптимистично, полагая, что мы сможем правильно разыграть наши карты по этому вопросу.
17 октября, перед моей встречей с Патрушевым в Москве на следующей неделе, я проинформировал Трампа о том, как обстоят дела, включая всю проделанную нами межведомственную работу, нашу предварительную дипломатию с другими союзниками и другими, а также наш вероятный график выхода из Договора. Начало ему 4 декабря положит Помпео, предъявив России требование: или она будет соблюдать, или мы выходим. Трамп спросил, почему мы должны ждать так долго? Почему нельзя просто уйти? Я сказал, что, конечно, можно, но как только мы объявим о своем намерении выйти, русские, вероятно, сделают то же самое, обвинив нас в нарушении договора, что не соответствует действительности, но может вовлечь нас в серию обвинительных заявлений между Москвой и Вашингтоном. Вместо этого я попросил разрешения передать Патрушеву более простой вариант: обе стороны выйдут взаимно по обоюдному согласию. Такой подход мог бы избавить нас от пустых обвинений и позволит нам объявить о соглашении с Россией по чему-то важному. Трамп, однако, сказал, что не хочет этого делать. Он просто хотел выбраться. Я думал, что взаимный уход был бы более привлекательным путем для Трампа, но нет так нет, как пожелает Президент. Что касается меня, то мне было наплевать на то, что делала Москва.
Я вылетел с авиабазы Эндрюс в субботу. На борту транслировалось выступление Трампа на предвыборном митинге в Элко, штат Невада. Примерно на двадцатой минуте полета, отвечая на вопрос репортера, Трамп сказал, что мы выходим из Договора о РСМД. Моей первой мыслью было: “Ну, это решает проблему”. Это было не то время, о котором договорились Мэттис, Помпео и я, но, очевидно, Трамп решил, что “сейчас” лучше (при условии, конечно, 180-дневного периода ожидания договора). Я немедленно позвонил Сандерс в Вашингтон. Она еще не слышала замечания Трампа, но предложила нам быстро составить заявление насчет его комментария, с которым она была согласна. Затем я позвонил Помпео, который сказал, что это “ужасно”, что Трамп может сделать столь важное заявление, как выход из ДРСМД только в ответ на вопрос репортера. Редкий случай, когда Помпео позволил себе явно критиковать действия шефа. Я не согласился — его ответ ускорял наше расписание, что меня устраивало. Поскольку о решении было объявлено публично, мы могли бы также дать официальное уведомление о выходе, чтобы начать шестимесячное тиканье часов. Я сказал, что мы также должны объявить о немедленной приостановке наших договорных обязательств, что позволит нам начать гонку, чтобы догнать Россию, Китай и другие страны, имеющие ракетный потенциал. Сотрудники СНБ, летевшие со мной в самолете, начали звонить своим коллегам из Министерства обороны и Госдепартамента, чтобы заняться составлением и уточнением заявления. К сожалению, заявление так и не было опубликовано по причинам, которые я даже сейчас не понимаю, но почти наверняка потому, что Мэттис и, возможно, Помпео принялись саботировать публичное заявление Трампа.
После дозаправки в Шенноне, Ирландия, мы отправились в Москву, и я позвонил Столтенбергу в воскресенье утром по европейскому времени. К тому времени он уже слышал о заявлении Трампа. Я объяснил, что произошло, и что теперь мы просто ускорим наши консультации с союзниками и другими странами, потому что мы, очевидно, не могли отказаться от того, что открыто сказал Трамп. Столтенберг был обеспокоен: резолюция НАТО о выходе явно не будет поддержана союзниками единогласно и ему нужно было время, чтобы всех убедить. Это было прекрасно — никто и не рассчитывал, что решение может быть принято так рано. Столтенбергер не был в такой панике, как некоторые европейцы, но он явно нервничал. Я сказал, что отчитаюсь после моих встреч с русскими.
Когда я приземлился в Москве, посол Джон Хантсман встретил меня и сказал, что русские играют на страхе европейцев, что мы бросаем их, так же как во времена выхода из Договора по ПРО. Это не было правдой тогда и не было правдой сейчас. Кто-то должен был сказать: “Держитесь в строю, европейцы”. В любом случае, я все еще не знал, почему Трамп сделал свои комментарии в Неваде или почему заявление, в котором они излагаются, не было опубликовано. По необъяснимой причине моя заместительница Мира Рикардел получила сообщение о воскресной встрече с Трампом в резиденции в четыре часа дня по просьбе Мэттиса. Я позвонил Помпео, который не понимал, почему встреча была срочной, даже после разговора с Мэттисом в субботу. Помпео полагал, что Мэттис попросит вернуться к нашему первоначальному графику для объявления вывода войск, а не для возобновления основного решения. Поскольку Трамп уже фактически сделал это заявление, ни я ни Помпео не видели, как его отменить. Не было никаких сомнений в том, что нам нужно больше дискуссий с нашими союзниками, но сейчас мы находились в принципиально иной позиции, чем до комментариев Трампа. Поэтому почему бы не подать уведомление о выходе, приостановить действие наших договорных обязательств и не начать действовать? Помпео сказал, что именно этого Маттис хотел избежать, что заставило меня задуматься, действительно ли Маттис хотел только замедлить темпы выхода, или он вовсе передумал уходить и теперь пытается выиграть время. Я мог себе представить, что высокопоставленные лица из Вашингтона уже разговаривали по телефону с Мэттисом, и я был заинтригован, что он не потруди