– Хорошо, пап, спасибо, я подумаю об этом.
Однажды вечером, в конце октября, я отрабатывала броски. Тренер уже ушел, и я одна в течение часа бросала мяч в кольцо (или скорее бросалась мячом – сил уже почти не было, и каждый промах все сильнее выводил меня из себя).
– Знаешь, в чем твоя проблема?
Голос – мужской, точнее, юношеский – прозвучал в зале так неожиданно, что я вскрикнула от испуга и выронила мяч. Потом обернулась – в дверях стоял Рома Кокорин – одиннадцатиклассник, капитан школьной сборной. Белая майка «Поло», бежевая ветровка поверх нее, серые брюки, кеды «Лакост». На плече – спортивная сумка «Найки». Волосы мокрые, зачесаны набок – он выглядел так, словно готовился к фотосессии для спортивного, прости-господи, бренда.
– Привет. – Махнул рукой. – Прости. Не хотел напугать. – Улыбнулся. – Обычно я сам ненавижу людей, которые подкрадываются сзади и пугают.
Повисла пауза, и только тут я поняла: он ждет, что я что-то отвечу.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я.
– Зашел душ принять, – показал пальцем себе за спину. – Дома воду отключили, на две недели. Хожу сюда после уроков, моюсь. Тренер разрешил. Кстати, где он?
– Уехал. Жену надо забрать откуда-то, или типа того. Ключи оставил.
– Хм, он теперь всем подряд ключи оставляет? А потом удивляется, что у нас мячи пропадают. – И вдруг спохватился: – Ой, прости, я не имел в виду, что… – Поднял руки, как бы сдаваясь: – В смысле, не хотел тебя обидеть. Язык мой – враг мой. Можно чуть-чуть посмотрю, как ты бросаешь?
– Нет.
Я отвернулась и пошла под кольцо – попить воды. Взяла бутылку и залпом выпила до дна. Меня все еще трясло – нет, ну каков придурок, а? Это он что хотел сказать, что из-за меня мячи пропадают?
Когда я обернулась, Кокорин все еще был там. Не просто «был». Он устроился на трибуне, закинув ноги на лавочку перед собой.
– Тебе ведь известно значение слова «нет»?
– Твоя проблема в том, что ты ищешь кольцо глазами, когда бросаешь.
– Спасибо, сэнсэй, я учту это.
– Кольцо ведь всегда в одном месте, понимаешь? Оно не двигается, тебе не нужно следить за ним. Обрати внимание, как бросают профессионалы во время игр НБА или Евролиги. Чаще всего они не смотрят на кольцо, они просто знают, где оно.
– Это все, конечно, о-о-о-очень круто звучит, но я пока не понимаю, как это можно применить на практике.
Кокорин встал, прошелся по лавочкам и остановился у стены, возле выключателей.
– Взгляни на кольцо и постарайся запомнить его положение в пространстве. Научись видеть его не глазами, а… ну… как бы умом, пространственным мышлением. И теперь начинай двигаться к нему. Давай.
Я стояла не двигаясь.
– Сделай это один раз, и я уйду, хорошо?
Я тяжело вздохнула, взяла мяч, посмотрела на кольцо и начала движение. Когда я уже собиралась прыгать, свет вдруг погас, и от испуга я чуть не подвернула ногу при приземлении.
– Ты охренел, что ли?!
Он щелкнул выключателями, и люминесцентные лампы (защищенные решетками) снова зажглись, мерцая, загудели.
– Ты бы хоть предупредил, что свет выключать будешь!
Он смотрел на меня с искренним изумлением.
– Алё, я подошел к выключателям, как ты думаешь, что я с ними делать собирался? – Я молчала, и он продолжил: – Когда я был в Греции, я тренировался со вторым составом «Панатинайкоса». Именно так они тренируют новичков. Твои глаза – в данном случае – твои враги. Про спортсменов любят говорить, что мы, мол, тупые и не пользуемся головой. Но алё, гараж, любой игровой спорт – это именно игра головой. Мускулов недостаточно. Настоящему мастеру не нужно все время смотреть на кольцо – он и так знает, где оно находится. Ведь кольцо привинчено болтами к щитку, а щиток – к бетонной стене. Никто не сможет сдвинуть их с места, понимаешь?
Пауза.
– Если вся эта штука с вырубанием света действительно так эффективна, почему тогда наш тренер ее не использует на тренировках?
– Здесь люминесцентные лампы. Стробоскопический эффект. Если включать и выключать их по пятьдесят раз в день, они быстро сгорят. У школы нет денег на то, чтобы менять их каждый месяц.
Он вернулся на трибуну, взял сумку, закинул на плечо и направился к выходу:
– Ладно, все, не буду тебе мешать. Бывай.
И я осталась одна. Или, точнее, наедине с неловкостью от того, что, очевидно, была к нему несправедлива.
Фокус с выключением света перед броском внезапно оказался очень эффективен. Следующим же вечером после уроков я попросила подругу Катю помочь мне с тренировками. Мы дождались, когда тренер уйдет, и начали. Сперва получалось не очень: как только вырубался свет, я просто теряла ориентацию в пространстве. Но в мыслях повторяла, как мантру: «Кольцо не двигается, запомни, где оно, и бросай туда».
Через неделю тренировок – едва у меня начало получаться – кто-то донес на меня тренеру, ему рассказали о «странном поведении» света в спортзале после его ухода. Тренер сразу понял, в чем дело. Он не злился и не ругался, он просто попросил «больше не баловаться с выключателями, бюджет школы и бла-бла-бла». Но это было уже неважно, к тому моменту я как раз начала понимать механику упражнения с «неподвижным кольцом», и в «баловстве с выключателями» уже не было необходимости.
Нет, строго говоря, я никогда не хотела играть профессионально. Мама ведь тоже была спортсменкой. Она иногда рассказывала мне, как в юности ходила в школу олимпийского резерва, занималась, прости-господи, синхронным плаванием (забавно, ведь твоя мама тоже была спортсменкой. Пловчихой, да? Похоже, у папса был какой-то пунктик на тему женщин в бассейнах с латексными шапочками на голове. Фетиш). Занятия и тренировки она вспоминала как перманентную пытку. За их весом и рационом строго следили, есть почти не давали – прямо концлагерь, и девчонки по ночам бегали в общагу к пацанам-боксерам. Тех, наоборот, кормили на убой, как этих… ну… блин, неважно, забей. И, в общем, боксеры с удовольствием делились едой с синхронистками. Единственное место во всем спорткомплексе, где ты действительно мог побыть наедине с собой, – это душ. Поэтому подаренные боксерами сушки и булки девочки прятали в полотенца и потом съедали, стоя в душе, под струей. «Я теперь как собака Павлова, – смеялась мама. – Звук бегущей воды провоцирует у меня слюноотделение, во рту появляется привкус размокшей сушки».
Плюс адовый кукольный макияж: накладные ресницы, контуринг, тройные стрелки. Кожа из-за него не дышала, лицо жгло так, словно кислотой плеснули, отсюда вечные прыщи и проблемы с порами. И, в общем, в двадцать мама уже была трехкратной чемпионкой Европы, у нее прям грозди медалей дома лежат, и в какой-то момент поняла, что еще чуть-чуть – и у нее, прости-господи, крыша поедет от всего этого; как раз тогда она и встретила папса. И почти сразу залетела. О расставании со спортом она никогда не жалела, в бассейн с тех пор – ни ногой и не красилась никогда, адский водоотталкивающий спортивный макияж, на протяжении двенадцати лет покрывавший ее лицо и веки, напрочь отбил желание вообще когда-либо прикасаться к румянам, кремам и прочему барахлу из «косметички современной женщины».
О своем знакомстве с отцом мама не любила вспоминать – не знаю почему, тут несколько вариантов.
А. Она ведь знала, что «увела» папса из другой семьи, из-за нее он бросил вас и вашу мать.
Б. Их отношения к тому времени охладели настолько, что оба уже толком не могли вспомнить, как и за что полюбили друг друга и было ли это любовью вообще.
– За что ты полюбила папу? – спрашивала я.
Она смущенно смеялась и отвечала:
– Он казался мне самым умным человеком на свете.
И здесь я ее понимаю – папс действительно умел произвести такое впечатление, проблема в том, что он был совершенно не способен это впечатление поддерживать.
Вот удивительно, правда?
Ему с рождения был дан талант – высокий интеллект, огромный потенциал. И на что он его потратил? На то, чтобы охмурить двух красивых спортсменок – пловчиху и синхронистку, жениться на них, наделать детей – а потом просто свалить. Ну вот как это вообще, а? Это как если бы Бог дал человеку способность видеть сквозь стены, а человек использовал бы ее лишь для… блин, ну не знаю: чтобы подглядывать за женщинами в раздевалке или вот что-то такое.
Я помню, мы были на каком-то приеме. И папсу там вручали какую-то награду. Медаль за заслуги перед образованием, или типа того.
И декан такой говорит ему: «Вы – символ России».
Столько пафоса было, прям хоть окна открывай, проветривай.
Мы с мамой сидели в первом ряду. И она вдруг прыснула от смеха, представляешь? С трудом сдержалась, чтоб в голос не заржать. А ржать она умела, мама – она такая была: Золотой Смех России. Тогда – мне было лет двенадцать, кажется, – я впервые почувствовала, что брак их, того, трещит по швам. «Вы – символ России». Нет, ну ты подумай. В этом даже что-то есть. Красивый, умный, талантливый мужчина, который целыми днями собирает в своем гараже совершенно одинаковые, кривые, неудобные табуретки и там же, в гараже, сажает себе печень дешевой водкой.
Символ России, ага. Один сплошной нереализованный потенциал.
[неразборчиво]
Так, о чем я говорила? Ах да, Рома Кокорин.
В следующий раз я встретила его на вечеринке в честь Хэллоуина. Формат вечеринки: известные киногерои. В том году как раз вышел «Темный рыцарь» Кристофера Нолана, и все тащились от Джокера. Его играл – как бишь его? – а! – Хитман Леджер. Поэтому половина пацанов явилась на вечеринку в зеленых рубашках и с лицами, размалеванными маминой косметикой. Сходство с оригиналом, как правило, было весьма условным и ограничивалось пандоподобными черными кругами вокруг глаз. Все это выглядело очень комично: казалось, я попала на какой-то, прости-господи, кастинг клоунов-панд, или типа того.
Кокорина я заметила сразу. На фоне всей этой толпы бюджетных Джокеров он сильно выделялся. Одет в джинсы, какую-то серую рубашку – так сразу и не скажешь, что это карнавальный костюм, на голове – черная вязаная шапка, на лице – нарисованная черным же фломастером щетина. Он меня – тоже, улыбнулся, махнул рукой, но подходить не стал.