– Он… что? Не-е-ет. Я не знаю. – Я тоже посмотрел на него сквозь окошко. – Вы думаете, это он сам себя?
– Не знаю. Он не хочет говорить. Но я бы посоветовала показать его психологу. Нужен кто-то из родственников.
– Боюсь, все его родственники в Канаде. Он приехал по обмену.
Она тяжело вздохнула, зажмурилась – мешки под глазами, растрепанные волосы. Она давно на ногах, тяжелая смена, понял я. Даже подумал угостить ее кофе, но одернул себя – не время для флирта. Она вложила мне в ладонь блистер с таблетками и свою визитку.
– Это обезболивающее. Первую таблетку можно будет принять только через четыре часа. Здесь мой телефон, если что – звоните.
Когда Реми выписали, уже светало. Мы вернулись домой на троллейбусе, и всю поездку он сидел, отвернувшись к окну, бледный, замученный. После операции он плохо соображал и с трудом ориентировался в пространстве, я за руку, как слепого, довел его до общаги, до комнаты, до кровати. Он опустился на нее, пару минут сидел неподвижно и потом вдруг разрыдался.
– Я такой Шалтай-Болтай, Егор! Такой глупый глупец!
Я сел напротив и молча ждал, когда он заговорит.
– Я совершил такую глупую глупость.
Я достал из кармана таблетки, выдавил одну, протянул ему.
– Вот, возьми. Это притупит боль.
– Нет-нет, – он яростно затряс головой, – боль внутри больше не кочегарит меня! Но это другая боль, не физическая, а душевная боль души.
– Тебе плохо?
– Я сделал глупую глупость.
– Ты ведь не случайно порезался, да? Ты специально себя порезал?
Он поднял на меня заплаканные глаза.
– Что? Нет-нет, я не резал себя лезвием острия ножа. Это не мой нож. Это было лезвие ножа Цыгана.
– Кого?
И тут Реми разрыдался еще сильнее, лицо его сморщилось так, словно он жевал лайм. Он заикался, причитал, говорил почти фальцетом и постоянно вытирал нос тыльной стороной ладони, как маленький ребенок. И он рассказал все: о том, как покупал травку у наркодилера. И взял немного в долг, но не смог вовремя отдать, а потом ввязался в одну «авантюристику» и серьезно попал на бабки.
– Я попал в долговую дыру, – сказал он.
– Реми, твою мать!
– Моя мама не имеет к этому никакого отношения. Это я сам виноват в этой вине. – Он вызывал одновременно жалость и отвращение. – Простите, простите меня, мне так стыдно из-за этого стыда. Я зависим от этой зависимости, хотя знаю, что у нее плохое окончание.
У меня был знакомый с факультета физкультуры. Его звали Гена, фактурой и габаритами он напоминал шкаф – или любой другой предмет мебели в стиле рококо, – мышцы у него росли повсюду и раздувались и наползали на другие мышцы, а те – на другие мышцы, а они в свою очередь – тоже росли поверх этих мышц. С Геной у нас было взаимовыгодное сотрудничество: я помогал ему делать курсовые по техническим дисциплинам, а он был мне вместо старшего брата – не позволял никому особо быковать в мой адрес.
Гена назначил Цыгану встречу «на точке», в переулке за библиотекой, якобы купить травки и колес. Мы пошли туда втроем: я, Гена и его друг, Рома, кандидат в мастера спорта по боксу.
– Он что, прям так один и придет на встречу?
– Ну да.
– Так, может, просто отвалдохаем его, и делов?
– Нет, Ром, мы не будем его «валдохать», – терпеливо объяснял Гена. – Мы здесь просто для устрашения.
– А почему не отвалдохать-то?
– Потому что он наркодилер, Рома. Если пальцем тронем, он завтра целую армию своих к общаге подгонит. У них же типа кодекс и все такое.
Пока Гена объяснял Роме все тонкости переговоров с наркодилерами, из-за угла появился какой-то гусь – это был он, Цыган. Черное кожаное пальто, черные джинсы, черный джемпер, – одет так, словно косплеит одного из персонажей «Матрицы». Главное, что бросалось в глаза, – его геометрически-идеально подстриженная бородка и виски. Смуглая кожа, иссиня-черные волосы, на шее серебряный крест, на запястье – золотые часы.
Его совсем не смутило, что нас трое и что двое из нас – качки. Он шел к нам, словно окруженный аурой бесстрашия. И первое, что меня удивило, – его лицо: он вовсе не был цыганом, обычный русский гусь, лет двадцать максимум, сам еще студент, наверно.
Он подошел к нам и, ухмыляясь, посмотрел на Гену:
– Я же сказал, приходи один, йопт.
– Мы не за колесами. Разговор есть.
– Разговор? Разговоры – это не ко мне.
– Это не займет много времени, – сказал Гена. – Мы пришли тебя предупредить.
– О-о-о! – Барыга явно получал от всего этого удовольствие. – Ну-ка, ну-ка!
– Реми Шубин.
– О! Так вы дружки этого долбоящера? Вписаться за него решили? Три мушкетера. Дай угадаю: Атос, Барбос и… – он ткнул пальцем в меня, – Хуй-знает-кто-с, не помню, как третьего звали. – Вскинул руки. – Я сэкономлю вам время, пацаны: очень ценю такие моменты, настоящая дружба и все такое, но нет. Я не могу простить долг. Я бы рад, но это ведь бизнес. У нас был уговор, он его похерил. Что ж мне прикажете делать? Думаете, мне нравится быть плохим? Это бизнес, пацаны: прощу долг одному, пойдет молва, и остальные должники решат, что меня можно кидать. – Он оглядел меня с ног до головы. – Слушайте, одного не понимаю: вот вы двое быки, пришли угрожать, а этот вот петушок-с-ноготок нахер приперся?
– Сколько он должен? – спросил я.
– Ну не, это врачебная тайна, пацан.
– Сколько?
Он еще раз оглядел меня, задержал взгляд на моих старых, затертых кедах.
– Сто восемьдесят три. Каждую неделю плюс десять процентов за просрочку.
– А что, если я предложу реструктуризировать долг?
Он засмеялся, громко, хрипло, противно. Смеялся он, широко открыв рот, как будто зевал. Зубы кривые и желтые, выглядят так, словно их кто-то там небрежно понатыкал в десны.
– А, я понял, ты типа умный. Умная черепашка-ниндзя. Вы не мушкетеры, вы черепашки! Ты Донателло, этот бык Рафаэль, а он… эммм… Леонардо, и вы впрягаетесь за дурачка Микеланджело. – Он снова захохотал, радуясь собственной шутке; кажется, он был под чем-то.
– Так как ты на это смотришь? – спросил я.
– Что, долг частями отдавать? Не, чувак, я так не работаю. Только все сразу.
– У нас нет таких денег.
– Ну так найдите. Ты же самая умная черепашка на свете, придумай что-нибудь.
Я вздохнул.
– Слушай, тут все просто. Варианта два.
– Ну-ка, ну-ка!
– Первый: ты продолжаешь калечить Реми. Его долг растет, а эффективность падает. Итог: ты не получаешь ничего. Второй вариант: ты соглашаешься на реструктуризацию и получаешь деньги не сразу, но полностью и на выгодных условиях.
– Неа. – Он закачал головой. – Прости, Донателло, но у меня строгие правила. Я не банк, а это не ипотека. Никаких компромиссов. Если гора не идет к Магомету, пусть идет нахуй. Начну заключать сделки, люди решат, что я размяк, дал слабину. Это плохо для бизнеса, сечешь?
Я достал из кармана бумажку с заранее записанным на ней номером телефона. Рука предательски дрожала.
– Боюсь, другого предложения у нас нет. Но если передумаешь – вот мой телефон.
Он не взял бумажку.
– Не передумаю. Еще вопросы есть? – Пауза. – Нет? Я так и думал. Ну бывайте, пацаны. Передавайте привет Микеланджело, в понедельник его долг увеличится еще на восемнадцать тысяч триста рублей. Три сотни, так и быть, я скину, я ж не зверь какой.
Он помахал нам рукой жестом капитана корабля, отправляющегося в кругосветное плавание, и двинулся к выходу из переулка.
– И что, мы ничего не сделаем?
Рома смотрел на меня, я смял бумажку в кулаке и сунул в карман. Мне нечего было ответить.
Зазвонил телефон – неизвестный номер.
– Привет, Донателло. Я тут навел о тебе справки. Можем-таки договориться.
– Эммм, хорошо. На сколько частей делим долг?
– Нет, не так договориться. Я прощу долг. Полностью. Но мне кое-что от тебя нужно.
– …
– Завтра в двенадцать в кофейне. Кудринская площадь. И ради бога, приходи один, оставь этих стероидных клоунов дома.
– Подожди, что за услуга?
Но он уже бросил трубку.
Всю ночь я не мог уснуть. Принял две таблетки сильнодействующего успокоительного, но меня все равно трясло – от страха и от ярости. Зачем я ввязываюсь в это? Какое мне дело? Зачем рискую? И как этот барыга узнал мой номер, если не взял бумажку, там, в переулке?
В кофейню я пришел на полчаса раньше, барыга опоздал, и я час как дурак сидел за столиком в углу и изучал меню.
– Как жизнь, Донателло? – Шутка про черепашек-ниндзя, казалось, нравилась ему все больше с каждым повторением; оно хохотал, широко открыв рот, демонстрируя уродливые волчьи зубы. – А ты чего без кофе? Тут самый вкусный кофе в городе. – Он снимал пальто и одновременно делал заказ. – Два кокосовых капучино, тирамису и, – посмотрел на меня, я молчал, – два тирамису.
Кокосовый капучино? Тирамису? Этот его ванильно-нежный заказ как-то очень плохо клеился с брутальным внешним видом, но официант не удивился – просто кивнул и ушел. Барыга еще пару секунд сражался со своим пальто, рука застряла в рукаве.
– Я знаю, кто ты, – сказал он, сев за стол. – Ты типа из этих светлых умов, которые без калькулятора могут уравнения решать, да? Мне пацаны рассказали, как ты на конкурсе число пи до двухтысячного знака после запятой воспроизвел. Крутой талант. Бесполезный, но крутой. Короче, не суть. У меня к тебе дело. – Он огляделся, как злодей из плохого фильма, проверил, не подслушивает ли кто, потом подался вперед и заговорил низким голосом: – У меня экзамен через неделю – серьезная шняга, смекаешь? Я раньше другого камрада отправлял сдавать, но он… эмм… спекся. К тому же у него были проблемы, рецидивы тупости и проблемы с русским языком, на последнем экзамене чуть не спалился, как твой Джордано Бруно. Пришлось отказаться от его услуг. А ты, как я вижу, шаришь в цифрах. – Он откинулся на спинку стула. – Ну, чего молчишь? Реальный шанс решить все вопросы. Заходишь, решаешь эти свои уравнения и – фигак! – твой друг свободен.