Он очень сильно изменился за эти восемь лет – кожа на лице грубая, словно дубленая, обветренная, обожженная солнцем, глубокие морщины на лбу и в углах рта. Он все еще стригся сам, только теперь уже налысо; привычка же убирать челку с лица осталась, хотя челки уже и не было – поэтому, когда он резко дергал головой, это выглядело как нервный тик. В свои тридцать два он выглядел минимум на сорок.
Через неделю мы уже осматривали помещения для будущего офиса на юго-западе Москвы. Еще через две недели российский офис новостного портала «Осмос» был официально открыт, и, разбивая бутылку шампанского, Грек сломал дверной косяк на входе в свой кабинет. Этот конфуз его нисколько не расстроил.
– Отличная примета! – воскликнул он. – Знаете, говорят: если сломал дверной косяк, значит, косяков на работе больше не будет.
Он ошибался.
Мы с Олей проводили на работе почти все время – иногда даже ночевали там – и, разумеется, оставить Леву одного мы не могли – он ходил на работу вместе с нами. Вот так и получилось, что сын наш вырос в стенах новостного издания. Утром я отвозил его в школу и днем, если няня брала выходной, привозил в редакцию, и он катался на самокате между столами редакторов. Грек называл его «сыном полка».
Маленький, худощавый и хрупкий, ему было шесть, и я всеми силами пытался дать ему свободу, не держать небо над ним, – у меня не всегда получалось, но я старался. Признаюсь, это было нелегко. На шестой день рожденья мы подарили ему самокат – стильный, цвета лайма, из углепластика, с логотипом «Феррари» (не знаю, почему именно «Феррари»). И как любой шестилетний мальчишка, Лева не признавал ограничений скорости, он был в том возрасте, когда «тормоза придумали трусы». Работая в офисе, сидя за столом, я то и дело слышал, как самокат колесами шуршит по ковролину в коридоре, и вдруг – бдыщщь! – с грохотом врезается то в мусорную урну, то в ксерокс, то в кулер. Я тут же вскакивал со стула и начинал озираться, испуганный, встревоженный.
– Расслабься, – говорила Оля. – Все с ним нормально.
– Откуда ты знаешь?
– Сынок! – кричала Оля. – Ты как там?
– Холошо! – отвечал он.
– Видишь?
Лева был маленький и белобрысый и внешне походил не столько на меня, сколько на Егора в детстве. Это нечаянное сходство стало поводом для постоянных шуточек со стороны Грека.
– Нет, ну правда. Вы оба черноволосые и смуглые, а сын у вас, ну истинный ариец. Я бы на твоем месте задумался, Петро.
На эти шутки Оля старалась не реагировать, ей казалось, что если Грека игнорировать, рано или поздно ему надоест. Как же она ошибалась! Во всем, что касалось низкопробного и дурацкого юмора, Грек был неутомим. Он постоянно подкладывал на мой рабочий стол рекламные буклеты типа «ДНК-тест – самый верный способ проверить отцовство» или «Как пережить измену жены». Естественно, эти его выходки не оставались без ответа: мы с Олей знали его слабое место и в качестве ответной меры решили всегда писать его фамилию с ошибками. Когда нужно было отослать ему какой-то документ на подпись, я намеренно коверкал одну букву – и на поверку оказалось, что способов неправильного написания его фамилии даже больше, чем я мог себе представить: «Александр Крек», «Александр Хрюк», «Александур Крюк» и так далее.
– Так, какого хрена? – кричал он, врываясь к нам в кабинет. – Это документ вообще-то! Как можно сделать две ошибки в слове из четырех букв?
Мы с Олей смотрели на ошибку и старательно изображали неловкость.
– Ой, друг, прости, просто я устал очень. Сейчас исправлю.
Когда Грек возвращался в свой кабинет, Оля поднимала ладонь, я давал ей пять. И Грек тут же вновь появлялся возле нашего стола.
– Я так и знал! Я видел через жалюзи. Зачем ты дал ей пять?
Оля закатывала глаза.
И так продолжалось два месяца, он забрасывал нас намеками на то, что Лева не наш сын, а мы делали ошибки в его фамилии. В конце концов ему пришлось признать поражение, ведь постоянно заниматься исправлениями своей фамилии в статьях и документах – это довольно утомительно.
Офис у нас был общий, мы все ютились за столами в одном помещении, отделенные друг от друга фанерными перегородками. Отдельный кабинет был только у Грека. Зачем он ему, мы не знали. Кабинет был почти пуст, из мебели там стояли только стул и стол. За годы работы военным корреспондентом Грек так привык к спартанским условиям жизни, что иногда пугал меня и окружающих своими выходками. На его рабочем столе, например, помимо ноутбука и горсти ручек с карандашами лежал небольшой серый брусок, похожий на хозяйственное мыло. Я как-то пошутил на эту тему:
– Зачем ты держишь мыло на столе? Или это типа символ? Гигиена, чистая журналистика, все такое, да?
– Это не мыло, это пластид, – сказал он, не отвлекаясь от экрана ноутбука.
Я ждал, что он рассмеется, скажет, что это шутка, но он был предельно серьезен.
– В смысле взрывчатка, что ли?
– Подарок Амира.
– Амира?
– Чувак из армии сопротивления в Сирии, ага. Я ему жизнь спас, и по их обычаям он должен был хоть что-нибудь подарить, а у него ничего, кроме пластида, с собой не было. Вот использую его теперь в качестве пресс-папье и ароматизатора одновременно. – Он взял пластид и бросил мне.
Я неловко поймал его. Вероятно, на лице у меня был такой испуг, что он рассмеялся.
– Да расслабься ты. Это же не нитроглицерин, он не взрывается от удара или механического воздействия. Нужен пускатель, разряд тока определенной силы.
Я вертел брусок в руках, разглядывал гравировку на нем.
– А почему он так пахнет? Как будто фиалками. Как мыло.
– По легенде, сепаратисты стали подмешивать ароматизатор, чтобы провозить взрывчатку через блокпосты под видом мыла, ну и кинологов с собаками запутать. Звучит правдоподобно, но не ручаюсь, что это правда.
В тот день я имел неосторожность рассказать про пластид Оле. Уже через минуту она зашла в кабинет к Греку, хлопнув дверью так сильно, что мой компьютер начал перезагружаться.
– Мне плевать, что он «не взорвется»! – кричала она. – Если не унесешь его отсюда, я взорвусь, понял? У меня тут сын за фанерной стеной. Господи, Грек! Хочешь, чтоб за нами полицаи пришли?
И полицаи пришли.
Но не из-за пластида и не за Греком.
Однажды утром, когда я шел на работу, он подошел ко мне прямо на улице, возле входа в метро «Юго-Западная». Представился, показал корочку, «следователь по особо важным делам». Я запомнил только имя. Денис. Еще подумал: какое дурацкое имя. Следователь по особо важным делам Денис. Надо же такое придумать.
– Меня в чем-то обвиняют?
– Пока нет.
У представителей власти в России есть одно свойство – наглый, безапелляционный тон. Они, как истинно кафкианские персонажи, разговаривают с вами так, словно вы уже виновны, просто пока не знаете об этом, – да и знать-то вам не положено.
Мне бы послать его, потребовать повестку, но он застал меня врасплох – на это, как я сейчас понимаю, он и рассчитывал. Наши юристы часто проводили брифинги, где раз за разом пытались втолковать нам, чтобы мы никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда[10] не общались с вертухаями без адвоката, но тем утром, впервые в жизни столкнувшись со «следователем по особо важным делам» лицом к лицу, я просто растерялся.
Он как-то странно смотрел на меня. Я только потом, попрощавшись с ним, покинув комнату для допросов, уже сидя в трамвае, возвращаясь домой, понял – левый глаз у него стеклянный (или я просто додумываю?); и оттого взгляд – как будто застывший, он словно смотрел сквозь меня или пытался вспомнить что-то. А на шее, вокруг кадыка несколько островков черной щетины – плохо побрился. Спешил, наверно.
Он задавал стандартные вопросы: как вы оказались в журнале «Осмос»? Что значит название журнала? Вы согласны с политикой журнала? Почему вы пользуетесь одноразовым телефоном? Зачем так часто меняете номер? Как называется ваша должность? За какие материалы вы отвечаете? Что вы можете сказать о своих коллегах?
Я знал эти вопросы наизусть – нас ведь готовили к этому – и отвечал почти автоматически.
Следователь кивал и смотрел то на экран планшета, то куда-то в верхний правый угол комнаты, мне за спину.
И тут он спросил:
– Ваша мать. Чем она занимается?
– Эммм, она безработная. Раньше работала редактором в издательстве.
Он вскинул брови (точнее, одну бровь; та, что над стеклянным глазом, была неподвижна) – словно бы в удивлении. Хотя, конечно, прекрасно знал ответ.
– Я думал, она – писатель.
Как странно. Я ждал вопросов о редакционной политике, о политике вообще, но на столе лежала книга. Книга сказок. Маминых сказок. «Путешествие камней».
– Смотрите, что у меня есть. Редкий экземпляр. Первое издание. – Он посмотрел на меня. – Первое и единственное. Сколько экземпляров было напечатано?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Около двух тысяч, наверно.
– А, вот тут, на последней странице написано. – Он ткнул пальцем. – Восемьсот восемьдесят экземпляров. Странная цифра. Знаете, я совершенно случайно на нее наткнулся. На книгу, в смысле. Прочитал, мне очень понравилось. Стал искать другие книги вашей матери, но, – развел руками, – оказалось, что она больше ничего не написала. И я задумался: а почему?