азжигании межнациональной розни». В сентябре суд приговорил его к пожизненному заключению и наложил арест на все его имущество. С тех пор на Западе он получил ряд наград в области прав человека (в том числе премии имени Андрея Сахарова и Вацлава Гавела, а также премию от ПЕН-клуба), но это признание не отменяет того факта, что китайское государство заключило его в тюрьму за то, что он заявил об абсолютно очевидном: официальная политика в Синьцзяне ставит ханьцев выше уйгуров и автономии миньцзу не существует. И похоже, что с точки зрения китайского государства уйгуры как народ отказались от гражданских обязательств и, следовательно, от любых прав, которые с ними связаны. Ценой повторного допуска их к китайскому гражданству стало перевоспитание, благодаря которому уйгуры должны превратиться в достойных членов общества. Три зла – сепаратизм, экстремизм и терроризм – будут стерты из их сознания, чтобы они смогли стать достойными гражданами государства-расы, в котором нуждается Китай, единая многонациональная страна. Таков был путь к лагерям политического перевоспитания в Синьцзяне.
У КПК была долгая история патологизации инакомыслия и обращения с ним как с психическим заболеванием, и вот к 2016 году она классифицировала экстремизм как болезнь. Лекарством должна была стать борьба с экстремизмом (цюйцзидуаньхуа), при которой человеческие умы предполагалось «менять при помощи образования» и делать взгляды менее экстремистскими. 29 марта 2017 года правительство Синьцзяна приняло постановление о деэкстремизации, комплекс административных мер «для сдерживания и искоренения экстремизма, предотвращения экстремистских нарушений и обеспечения общественной стабильности и прочного мира и порядка»{445}. Цель состояла в том, чтобы изменить сознание и мнение тех, кто заражен экстремизмом. Как выразился в 2017 году Мэн Цзяньчжу, тогдашний секретарь Центральной комиссии по политическим и правовым вопросам Китая, с помощью «религиозных наставлений, юридического образования, обучения навыкам, вмешательств психологического характера и множества других методов необходимо повысить эффективность изменений посредством образования, тщательно реформируя их в направлении здравомыслия и общего смягчения нрава»{446}. В брошюре, опубликованной правительством префектуры Хотан в апреле 2017 года, этот вопрос излагался несколько иначе: «Трансформация посредством образовательных классов подобна бесплатному лечению в народной больнице для людей, чье сознание поражено болезнью». Борьба с экстремизмом сродни детоксикации, и она должна в целом применяться ко всему обществу. «Нельзя выкорчевать по отдельности все сорняки, притаившиеся в посевах, – сказал один ханьский чиновник. – Чтобы уничтожить их все разом, нужно распылить химикаты… Перевоспитывать этих людей – это как распылять химикаты на посевы. Вот почему это перевоспитание всеобщего характера, оно не ограничивается небольшой группой людей»{447}.
Государство определяет экстремизм настолько широко, что этот термин охватывает большинство повседневных религиозных практик и уйгурские нормы вежливого поведения. Согласно Положению о борьбе с экстремизмом, признаки экстремизма включают в себя «вмешательство в свободу вероисповедания других лиц путем принуждения других к участию в религиозной деятельности», «препятствование общению, обмену или совместному проживанию с лицами других национальностей или других вероисповеданий», «вмешательство в культурную и развлекательную деятельность», «чересчур широкое применение концепции халяля с целью распространения халяля на другие области, помимо халяльной пищи, а также использование идеи того, что нечто не является халяльным, с целью отвергнуть что-либо или вмешаться в светскую жизнь других», «ношение или принуждение других к ношению паранджи, закрывающей лицо» и «распространение религиозного фанатизма посредством ношения недопустимой бороды или выбора имени». В 2015 году ряд уйгурских имен запретили за то, что они слишком исламские, а родителей обязали переназвать детей младше 16 лет, если те носили запрещенное имя{448}. В 2017 году местные власти начали наказывать людей, у которых слишком много детей, поскольку теперь и это тоже считается признаком религиозного экстремизма. Для КПК ислам лишь форма психического заболевания. Это является доказательством (если такое вообще необходимо), что исламофобия – не изобретение Запада{449}.
По обвинению в любом из ряда преступных деяний любой человек может оказаться в лагере, в том числе если у него наличествует криминальное прошлое или его когда-то уже обвиняли в сепаратизме, если он съездил за границу или у него есть там родственники, а также если он контактировал с иностранцами. Поездка в любую из 26 «чувствительных стран» – большинство являются государствами с мусульманским населением, в том числе все независимые государства Центральной Азии, Пакистан, Иран, Турция и арабские государства Ближнего Востока, однако в список вошли также Россия и Кения, – похоже, приведет к тюремному заключению{450}. «Иностранные связи» стали причиной того, что в лагерях оказался ряд уйгуров и казахов, которые даже не являются гражданами Китая. В этом гулаге исчезли и уйгурские женщины, вышедшие замуж за граждан Пакистана{451}. Большинство из них проходили по обвинению в «сильных религиозных взглядах» и «неполиткорректных» идеях. К принудительному перевоспитанию может привести наличие любой религиозной литературы, несанкционированных приложений или религиозных материалов на мобильном телефоне, выражение подозрительных или непатриотических мнений, ношение одежды, считающейся слишком исламской, или неправильной бороды, отказ от употребления алкоголя или соблюдение исламских пищевых ограничений. Программа борьбы с экстремизмом особенно нацелена на интеллектуальную и политическую элиту. Арест Тохти в 2014 году стал предвестником гораздо более масштабной чистки уйгурской интеллигенции, начавшейся в 2017 году. Под арестом оказались писатель и поэт Абдукадир Джалалидин, антрополог Рахиле Давут, поэты Перхат Турсун и Чимангуль Авут, давний глава Кашгарского издательства Маметжан Аблиз Борияр и многие другие, и с тех пор о них ничего не известно. Ташполат Тейип, президент Синьцзянского университета, исчез, когда готовился к поездке в Германию для участия в конференции. Позднее его приговорили к смертной казни, однако на момент написания этой книги приговор был отсрочен. Кроме того, в гулаге исчезли профессиональный футболист Эрфан Хазим, поп-звезда Аблажан Аюп, популярный комик Адиль Миджит, мастер игры на дутаре Абдурахим Хейит и знаменитая певица и музыковед Санубар Турсун{452}.
Показания тех немногих, кому удалось освободиться из-под стражи и выехать из Китая, а также несколько «слитых» в сеть документов дают нам некоторое представление о том, что происходит в этих лагерях. В лучшем случае там занимаются принудительным ежедневным обучением китайскому языку и интенсивной политической идеологической индоктринацией, где заключенные поют песни во славу Китая и КПК и благодарят председателя Си за хлеб насущный. Судя по всему, лагеря переполнены, а наказания – от одиночного заключения до сексуального насилия и пыток – происходят там постоянно{453}. Лечение больного разума, по всей видимости, требует и телесного наказания.
Уйгурское общество, конечно, неоднородно. Городской средний класс – это не то же самое, что сельское большинство. Значительное число людей из первой группы получают всё образование на китайском языке, а не на уйгурском, и есть секуляризованные и неверующие слои населения, которые меньше других заинтересованы в исламских ритуалах. У многих интеллектуалов напряженные отношения с исламом и исламскими элитами. Аппак Ходжа, суфийский шейх, который обратился к пятому Далай-ламе за помощью в восстановлении власти в Алтышаре, может, у обычных уйгуров и считается святым человеком, однако интеллектуалы неизменно видят в нем злодея, который ради личной выгоды пустил в свои земли иностранных завоевателей{454}. Многие секуляризованные уйгуры недовольны новым благочестием, возникшим в 1990-х годах. Есть партийные и государственные кадры и такие люди, как Аблет Муса, создавший плакат, показанный на рисунке 25.2, которые не испытывают симпатии к растущей исламизации уйгурского общества и, вероятно, даже поддерживали антиисламскую программу. Впрочем, агрессия государства настолько повсеместна, что оно даже не особо заинтересовано в расколе уйгурского общества или создании для этого какой-либо платформы. Кампания направлена на наиболее ассимилированную уйгурскую элиту – тех, кто не соблюдает религиозные обряды, свободно говорит по-китайски и представляет собой образцовых граждан нового Китая, – а также на тех, кто предположительно поражен язвой религиозного экстремизма. Наказывают кадры всех уровней. В 2017 году Джалиль Матнияз, глава деревенской партийной ячейки в округе Хотан, подвергся публичному унижению, а также был понижен в должности за то, что не курил в присутствии старейшин (воздержание от курения в этом контексте является основным пунктом уйгурского этикета). Сам этот признак соблюдения этикета сочли признаком недостаточной «приверженности секуляризации»{455}. Халмурата Гопура, президента Департамента инспекции и надзора Управления по контролю за продуктами и лекарствами Синьцзяна и бывшего президента больницы Синьцзянского медицинского университета в Урумчи, приговорили к смертной казни с отсрочкой на два года за проявление «сепаратистских тенденций» и «заговор с целью создания мусульманского халифата» в Синьцзяне к 2030 году