{456}. Галип Гурбан, заместитель главы Промежуточного народного суда в Урумчи, пожаловался центральным властям на массовые аресты в Синьцзяне. Его тоже арестовали – за двуличие{457}. Лидеры прошлого тоже не стали исключением. Над Сайфутдином Азизи, великим человеком, пережившим первые десятилетия правления КПК, сейчас нависла тень, а его книги изъяты из библиотек (а имя Сайфутдин запрещено китайскими властями за то, что оно слишком исламское){458}. Еще актуальнее случай Нура Бакри, председателя правительства Синьцзяна с 2008 по 2014 год (находясь на службе, он осудил беспорядки в Урумчи в 2009 году) и директора Национальной энергетической администрации в Пекине в 2014–2018 годах, которого в сентябре 2018 года арестовали за взяточничество, исключили из партии, а еще через год приговорили к пожизненному заключению. Тот факт, что государство преследует даже прогосударственных уйгурских чиновников, явно смягчает внутренние разногласия в уйгурском обществе.
Чтобы стать по-настоящему патриотичными гражданами, уйгурам нужно говорить на «национальном языке» (как теперь называют китайский), перенять китайскую культуру питания, породниться с ханьцами и отказаться от своих традиционных кодексов чести и уважения. Во многих регионах чиновники разослали циркуляры, требующие от уйгуров вести все общественные взаимодействия на национальном языке, избегать уйгурского приветствия ассаламу алейкум (глубоко укоренившейся в языковом сознании арабской фразы) и использовать вместо этого китайское ни хао, а также не молиться в общественных местах. На встрече в Кашгарском университете в октябре 2018 года студентов призвали «целенаправленно исключить экстремизм из употребления пищи», то есть употреблять в пищу свинину{459}. Государство готово помочь уйгурам в достижении этих целей. В 2014 году оно начало отправлять ханьских государственных чиновников и членов партии в уйгурские дома «с намерением укрепить этническое единство в регионе». Программа называется «Стать семьей», и в ней ханьские кадры выступают в роли старших братьев и сестер в принимающих семьях. В 2017 году программа расширилась, и уже миллион таких «родственников» вселился в дома казахов и уйгуров по всему Синьцзяну. Эти «родственники» проводят в семье целую неделю, в течение которой едят за общим столом, смотрят телевизор, говорят по-китайски, поют патриотические песни… и наблюдают. Употребляют ли их «младшие братья и сестры» свинину и алкоголь? Есть ли у них в доме религиозные книги или предметы? Носят ли женщины покрывала и длинные платья? Не слишком ли длинные у мужчин бороды? Бывает, что «родственники» расспрашивают детей о поведении старших. Можно только представить, насколько разрушительными могут быть такие подселения – не говоря уже о слежке, – поскольку они противоречат уйгурским представлениям о гендерном равенстве и подрывают авторитет родителей в семье{460}. Детей интернированных в лагеря перевоспитания могут отправить в «центры защиты обездоленных детей» (по сути, детские дома), разлучив их с семьей и вовлекая в патриотическое образование исключительно на китайском языке{461}. Они вырастут без какой бы то ни было связи со своей семьей, языком и религией.
Мечети в Синьцзяне давно контролируются, и законом уже запрещено входить туда несовершеннолетним. После 2009 года власти стали ограничивать пост во время рамадана, запретив соблюдать его членам партии, государственным служащим, студентам и несовершеннолетним. Рестораны вынуждали работать в дневное время, а школьников в течение месяца удерживали в школе, чтобы они не постились. В 2016 году государство усилило давление с помощью архитектурной корректировки мечетей, которая началась с проверок мечетей на предмет их прочности. Тысячи мечетей признали небезопасными и снесли. В их число попали некоторые из самых больших и исторически важных мечетей в регионе: мечеть Хейитга XIII века в Керии, одна из крупнейших в Восточном Туркестане, Большая мечеть XVII века в Каргилике и мечеть Ресте XVIII века в Аксу – их все разрушили{462}.
Многие другие мечети закрыли и переоборудовали под какие-то другие нужды, открыв в них художественные галереи или, в одном случае, в новом «Старом городе» Кашгара, – бар (под названием «Мечта Кашгара»){463}. Избежавшие закрытия мечети обязаны вывесить китайский флаг, удалить со стен исламские надписи и заменить их на большие красные растяжки с партийными лозунгами. По утрам в понедельник в мечетях проводится церемония поднятия флага в сопровождении государственного гимна Китая и патриотической песни под названием «Без Коммунистической партии нет нового Китая»{464}. Помимо сноса мечетей, по всей провинции разрушили десятки мусульманских кладбищ. Крупное кладбище в Хотане снесли бульдозером, а на его месте построили автостоянку. Еще одно кладбище в Аксу, где похоронен Лутфулла Муталлип, культовый поэт-модернист, превратили в «Парк счастья» с детскими аттракционами, искусственным озером и гигантскими статуями панд{465}. В июне 2020 года снесли кладбище Булактаг в Урумчи (правда, в этом случае останки предполагалось перенести в другое место){466}. Уйгуров буквально выкорчевывают из их собственной земли.
К 2018 году программа китаизации вышла за пределы Синьцзяна и охватила всех китайских мусульман, включая хуэй-цзу, которые до тех пор вообще не считались угрозой. Мечетям в Нинся и Ганьсу приказали снять полумесяцы и купола, а халяльные рестораны в собственно Китае, которые долгое время были неотъемлемой частью городских ландшафтов, вынудили убрать вывески, указывающие на их халяльный статус. Эта политика опирается на исламофобию среди ханьского населения, набирающую все большую популярность и охватывающую уже более общие, широкие формулировки ислама, которые со специфически китайскими особенностями применяются к мусульманскому населению Китая. Что касается Синьцзяна, то с 2016 года официальная риторика принимает все более резкую форму. В официальном документе, опубликованном в июле 2019 года, утверждалось, что «обращение уйгуров в ислам было не добровольным выбором простых людей, а результатом религиозных войн, в ходе которых он был навязан правящим классом… Ислам не является ни коренной, ни единственной системой верований уйгурского народа»{467}. Теперь уйгуры лишились прав не только на Синьцзян, но и на ислам.
Все это происходит на виду у всего мира, связанного мгновенным обменом информацией. До конца 2018 года китайские власти категорически отрицали существование лагерей, однако тщательная детективная работа ученых и журналистов с использованием спутниковых снимков и Google Earth обеспечила доказательства их строительства{468}. Уйгурские активисты за рубежом используют эту информацию, пытаясь повлиять на международное мнение. Синьцзян в значительной степени выпал из сферы внимания международного сообщества еще до начала нового тысячелетия, но сейчас его все чаще признают важной горячей точкой. До распада Советского Союза основным центром активности уйгурских эмигрантов была Турция. Иса Юсуф Алптекин и Мехмед Эмин Бугра, двое из «трех господ», которые сотрудничали с Гоминьданом в 1940-х годах, переехали туда после победы коммунистов и начали упорную, хотя и не очень успешную кампанию по привлечению внимания международного сообщества к проблеме Восточного Туркестана. После окончания холодной войны уйгурский активизм переместился на Запад. Его флагманом является Всемирный уйгурский конгресс, зонтичная группа со штаб-квартирой в Мюнхене, которая делает все возможное для продвижения интересов уйгуров. С начала тысячелетия уйгурам удалось привлечь внимание международной прессы – отчасти благодаря усердию уйгурской диаспоры. Однако добрая воля Запада несравнима с мощью китайского государства и имеющимися в его распоряжении ресурсами.
КНР агрессивно борется с вниманием мирового сообщества к Синьцзяну (и к Тибету, если уж на то пошло), называя это вмешательством в свои дела. Кроме того, государство преследует уйгуров, которым удалось покинуть страну. Посольства Китая отказываются продлевать паспорта уйгурским гражданам, проживающим или обучающимся за границей, тем самым вынуждая их возвращаться или терять гражданство. Уйгурские семьи, которые ищут убежища в других странах, тоже становятся мишенями. Китайское государство выкручивает руки другим государствам, чтобы те выдавали им уйгуров. Реакция других центральноазиатских государств и мусульманского мира в целом довольно сдержанная. Казахстан, где проживает многочисленное уйгурское население и который служит маяком многим синьцзянским казахам, на короткое время стал центром уйгурской активности. Однако дипломатический вес Китая и его мягкая (и не только мягкая) сила помешали Казахстану стать платформой для уйгурского инакомыслия. К 2019 году правительство Казахстана уже арестовывало уйгурских активистов и в некоторых случаях депортировало их в Китай. Остальные мусульманские страны в основном ответили молчанием (большинство из этих стран в той или иной степени вынуждены принимать помощь от Китая), и единственным источником протеста оставался Запад. Возможности такого протеста добиться каких-либо изменений в китайской политике, разумеется, крайне ограниченны.
В 2018 году китайские власти перестали отрицать существование лагерей и заявили, что это «институты профессионального обучения» и бесплатные школы-интернаты. В 2019 году они приглашали иностранных журналистов на строго контролируемые экскурсии по такого рода объектам. Таким образом, мир увидел видеозаписи уйгурских заключенных, которые занимаются уйгурскими народными танцами, поют песни на китайском языке и рассказывают посетителям о преимуществах заключения. В декабре 2019 года Шехрет Закир, глава уйгурского правительства Синь