Глава 12Автономия по-советски
В 1924 году советское правительство изменило политическую карту Центральной Азии. За несколько месяцев Туркестан, Бухара и Хива исчезли, и на их месте появились республики, каждая из которых носила название национальной группы. Новая конфигурация политической географии Центральной Азии, вероятно, самое прочное наследие советского периода. Без «национально-территориального размежевания» 1924 года Центральная Азия выглядела бы сегодня совсем по-другому. Тем не менее этот процесс тоже понимается неверно. Большинство авторов за пределами бывшего Советского Союза, которые пишут на данную тему, рассматривают это явление как классический пример политики «разделяй и властвуй», в ходе которой Советы якобы разрушили единство Центральной Азии. Сила этого аргумента в его простоте, благодаря которой он и оказался непоколебим. «Намеренная политика "разделяй и властвуй" разрушила потенциал политической солидарности советских мусульман, – гласит типичное предположение такого рода. – Современные государства Центральной Азии обязаны своим территориальным существованием Сталину. Он ответил на угрозу пантюркского и панисламского национализма разделением территорий русского Туркестана на пять республик»{151}. Согласно другому автору, это привело к «искусственному созданию новых национальных образований» по совершенно произвольным критериям, в процессе которого Советы «развлекались тем, что еще больше усложняли проблему»{152}. Жители Центральной Азии представляются здесь лишь жертвами преобразований.
Проблема такого рода нарратива состоит в том, что он абсолютно неверен. В реальности процесс размежевания оказался намного сложнее, чем представлялся в таких упрощенных, необоснованных заявлениях. Национально-территориальное размежевание Центральной Азии произошло в результате политики, которую к 1924 году большевики реализовали во всем своем государстве, и оно отражало их базовые постулаты, касающиеся национальных различий. В 1913 году, когда революция была возможна лишь в теории, Ленин попросил Сталина – грузина по происхождению – сформулировать позицию большевиков по национальному вопросу. Сталин считал существование наций само собой разумеющимся. «Нация, – писал он, – есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»{153}. Европейские националисты тех лет без вопросов согласились бы с таким определением, где история, язык и культура образуют основу национального сообщества. На самом деле Сталин утверждал, что нации временны: они возникли на капиталистической стадии развития и исчезнут с приходом коммунизма. Однако на тот момент они представлялись явлением реальным, и с ними необходимо было считаться. Сталин предложил национально-территориальную автономию как идеальную форму организации многонационального социалистического государства будущего.
Это будущее наступило быстрее, чем можно было себе представить в 1913 году. В 1917 году Сталин оказался народным комиссаром по делам национальностей, и ему пришлось иметь дело с бурной национальной мобилизацией на имперских окраинах России во время Гражданской войны. В ответ на требования различных движений об автономии большевики разработали политику, которая обещала народам страны автономию, но на советских условиях. Администрация, в их представлении, должна быть пролетарской и осуществляться партией, а автономная область должна быть лояльна Советскому государству. Автономные правительства, провозглашенные в Коканде и Алаш-Орде в конце 1917 года, сменились на советские аналоги. Тем не менее советская территориальная автономия действительно открывала возможность создания однородных политических единиц, объединенных общим языком или национальностью. В декабре 1922 года по новой конституции Советское государство превратилось в федеративный союз, основанный на национально-территориальной автономии – последняя существовала на разных уровнях, от республики, входившей в союз, до автономных республик в составе союзных и до более скромных автономных областей и районов малочисленных или «культурно отсталых» национальных групп. К концу 1923 года границы в остальных частях Советского государства изменились в соответствии с национальным принципом: Украина и Белоруссия отделились от славянского центра империи, а по всему Советскому государству провозгласили еще ряд других автономных республик. Центральная Азия стала последним регионом страны, где эта общая советская политика применялась на практике.
При этом перекройка границ не имела ничего общего со страхом перед единством Центральной Азии, поскольку такого понятия не существовало. В последних нескольких главах мы видели множество свидетельств того, что какое-либо единство в регионе напрочь отсутствовало. Для советского правительства проблема была прямо противоположной: Центральная Азия была слишком раздробленной и неоднородной и ею трудно было эффективно управлять. Главная задача советского режима в нерусских регионах бывшей империи – завоевать доверие народа и внушить ему, что советская власть отличается от царской. Для этого советской власти приходилось говорить с нерусскими народами на их родных языках, а эта задача решалась бы много проще, если бы административные единицы были однородны в лингвистическом плане. Тогда сферы, связанные с управление, образованием и пропагандой, можно было регулировать на едином для каждого региона языке. Однако Центральная Азия была разделена на три республики, где говорили на многих языках (Туркестан, Бухару и Хиву). И лингвистический вопрос был не единственным. Во всех трех республиках существовала вполне реальная напряженность между кочевым и оседлым населением, и конфликты проникали в партию. Партийные власти беспокоились о разрозненности местных кадров. Советское руководство Туркестана делилось на казахских и узбекских лидеров. «Национальные отношения здесь необычайно остры, – докладывал Сталину в начале 1924 года Иосиф Варейкис, латышский глава Центральноазиатского бюро, – по той простой причине, что между узбеками и казахами [в партии] идет постоянная борьба за право быть правящей нацией [в Туркестане]»{154}. Для Советов все это было скорее свидетельством фракционности и раздробленности, чем признаком некой угрозы вследствие мифического единства. И потом, Советы создавали эти нации вовсе не из воздуха. Нации, на которые Центральную Азию официально разделили в 1924 году, уже существовали в воображении жителей региона на протяжении нескольких десятилетий. Советское решение о демаркации новых границ в Центральной Азии лишь позволило кристаллизоваться уже существующим национальным проектам. Процесс национального размежевания Центральной Азии – один из нежданных триумфов местных национальных проектов в советских условиях и с помощью советских же институтов.
Размежевание состоялось всего через несколько лет после того, как очень похожий процесс произошел в Центральной Европе. После поражения многонациональной империи Габсбургов в Первой мировой войне ее земли разделили по национальному принципу на несколько однородных государств. Вильсоновский принцип самоопределения дал юридическое основание для создания таких новых образований, как Польша, Венгрия, Румыния, Чехословакия и Югославия, и процесс этот включал в себя проведение новых границ и формирование однородных в языковом плане государств. Советское размежевание Центральной Азии и других регионов основывалась на схожем понимании эффективности национально и лингвистически однородных пространств, хоть политические цели этого процесса были совсем иными. Советская национальная политика решала профилактическую задачу – держать национализм в узде и поставить его на службу строительству социализма; однако ж, так или иначе, данная политика создала однородные пространства и придала вес понятию национального самоопределения.
Когда царь отрекся от престола, Абдурауф Фитрат находился в Бухаре. В 1913 году он вернулся из Стамбула с новым видением мира и четким пониманием необходимости реформ. Фитрат продолжил писать – опубликовал две большие работы по исламской реформе, а также несколько книг поменьше для новометодных школ – и участвовал в деятельности городских тайных обществ. Он по-прежнему выражал надежду на то, что эмир выполнит свой долг монарха и станет инициатором реформ в эмирате. После падения российской монархии Фитрат состоял в тайном обществе, которое попросило Временное правительство подтолкнуть эмира к реформам, и в результате сам пострадал от преследований со стороны монарха. Он бежал в Самарканд, где начал писать для узбекоязычной газеты Хуррият («Свобода»), которую Махмудходжа Бехбуди основал после революции. В своих колонках в Хуррият Фитрат комментировал текущие события, а также опубликовал много стихов, в которых веет духом новых возможностей, вселявших надежду в поэта и его коллег-реформаторов. Своими действиями эмир себя полностью дискредитировал, и все же на Центральную Азию по-прежнему возлагались большие надежды. Фитрат опубликовал три стихотворения под общим названием «Печали Родины». В первом из них говорилось:
О великий Туран, страна львов!
Что с тобой произошло? Каков о тебе сейчас?
Какие дни выпали на твою долю?
О славная колыбель Чингизов, Тимуров, Огузов [и] Аттилы!..
Как ты оказался в яме собственного рабства?{155}
В дискурсе 1917 года, насыщенном ощущениями недавно обретенной свободы, присутствовала обеспокоенность судьбой тюркизма. Родиной, о которой печалится Фитрат, была не только Бухара. Речь о Туране – концепции гораздо более широкой. Это термин иранского происхождения, выражавший противоположность понятию «Иран». В