{198}. Чтобы расплатиться за все это, Цзинь неистово печатал ничем не обеспеченную бумажную валюту, одновременно стараясь извлечь как можно больше доходов из скудных ресурсов провинции. Он повысил уже существующие налоги и ввел новые, в том числе сборы за забой скота и вырубку деревьев. Эти налоги не подкреплялись никакой политической программой, которая могла бы придать им хотя бы видимость легитимности. В Советском Союзе одной из форм извлечения повышенных доходов из сельской местности была коллективизация хозяйств, однако она сопровождалась, с одной стороны, политической мобилизацией во имя светлого будущего, а с другой – насильственным принуждением со стороны ОГПУ. Цзинь, как и Ян, в этом отношении предложить ничего не мог. Он лишь усугубил ситуацию, разорвав договоренности Яна с местными элитами и заменив местных чиновников ханьскими бюрократами, пытаясь максимально расширить свое влияние в обществе. Местное население все это не устраивало.
Одновременно вспыхнуло несколько восстаний. Первое произошло в Кумуле на самом востоке провинции в феврале 1931 года (см. карту 14.1). Кумул был частью Синьцзяна, крепко связанной с китайским государством. Его правители помогли завоевать Синьцзян династии Цин в 1750-х годах, а Цзо Цзунтану – в 1880–1881 годах. В награду им даровали наследственный титул ванов и предоставили право управлять своими владениями так, как им заблагорассудится. В 1884 году, когда Синьцзян стал провинцией, их автономия нисколько не пошатнулась. В числе других привилегий ваны пользовались правом на барщинную работу крестьян-мусульман, которые жили на их земле. Однако в 1930 году, когда умер правящий ван Максут Шах, Цзинь упразднил княжество и конфисковал земли. Если крепостные Максута и ощутили хоть какое-то облегчение от отмены повинностей, то его быстро компенсировало повышение налогов, введенных Цзинем, а также его решение переселить на некоторые земли ханьских крестьян из-за пределов Синьцзяна. В этой обстановке китайский сборщик налогов по имени Чжан принудил мусульманина из деревни под Кумулом выдать за него замуж свою дочь. Подобное оскорбление религиозных и гендерных чувств местных спровоцировало восстание. Пока Чжан и его люди пьянствовали на свадьбе, разъяренные местные жители напали на них и перебили. Затем повстанцы обратили свою ярость на полицейские гарнизоны, а также на новых ханьских поселенцев, убив почти сотню семей и закопав их в тех самых полях, которые те недавно получили. Восстание быстро распространилось, и вскоре мусульманская часть Кумула оказалась в руках повстанцев. Вооруженные силы из Урумчи смогли отобрать у них город, по ходу почти разрушив его, и многие повстанцы отступили в горы. В этот момент к восстанию примкнули придворные Максут Шаха, которые попытались превратить мятеж в политическое движение. Ходжа Нияз, начальник дворцовой стражи, Йолбарс Хан, ордабеги (канцлер), и Бешир Ван, претендент на упраздненный трон, приняли на себя полномочия и вступили в контакт с силами за пределами Кумула. В письме монгольскому правительству они выразили свое недовольство: «Несколько сотен лет мы, народ чантоу, батрачили на китайцев, как собаки и ослы. Теперь же, в последние десять-двадцать лет, тирания китайцев усилилась, и [они захватили] всевозможными способами доходы от наших земель и вод, наши богатства и товары, всюду поставили своих чиновников и разместили войска, и, заставляя нас давать им корм для скота и дрова, еду и средства к существованию, они совершали бесчисленные несправедливости безо всяких границ»{199}. Это был самый что ни на есть антиколониальный язык, без каких-либо экивоков. Обращает на себя внимание термин «народ чантоу». Слово чантоу, что значит «голова в тюрбане», было уничижительным; маньчжурские и китайские чиновники использовали его для обозначения тюрко-мусульманского населения Синьцзяна. Однако оно было в ходу и в Монголии, и, вероятно, именно поэтому авторы письма использовали его. Самоназвание народа еще изменится в ходе восстания, поскольку бо́льшая часть его велась от имени народа Восточного Туркестана. Миссия в Монголии прошла успешно, и повстанцы получили два грузовика с оружием и боеприпасами, что позволило им продолжать борьбу. Больше помощи от Монголии не приходило, поскольку Советы, которые там всем заправляли, особого энтузиазма по отношению к мятежникам не испытывали.
Йолбарс также установил контакт с дунганскими военачальниками из Ганьсу. Эта провинция долгое время была оплотом китайских мусульманских командиров (по фамилии Ма), в чьем распоряжении были плохо обученные, но многочисленные войска. Ма Чжунъин, самый молодой из них, предложил помощь: «Сначала я облегчу страдания уйгуров Хами [Кумула], а затем силой оружия прогоню Цзиня Шужэня», – якобы пообещал он Йолбарсу{200}. Ма вторгся в Синьцзян с разношерстной группой примерно из 500 солдат, однако его силы носили официальное название 36-й дивизии Китайской национальной армии – этот титул присвоила ей Гоминьдан, которая считала Цзиня мятежником. Люди Ма осадили Кумул, однако столкнулись с ожесточенным сопротивлением местного ханьского гарнизона. Тем временем Цзиню удалось организовать ответный удар при помощи сил, состоящих из солдат ханьского генерала Чжан Пэйюня из Или, а также полка, сформированного из белых русских эмигрантов, оставшихся в Синьцзяне. В начале ноября этот полк снял осаду и прогнал повстанцев обратно в горы. Ма отступил в Ганьсу, чтобы оправиться от серьезных боевых ран. На следующий год в Турфане, всего в 200 км от столицы Урумчи, вспыхнуло еще одно восстание. Его организовало тайное общество, состоявшее из местных активистов с джадидскими взглядами. Восстание возглавил Махмут Мухити, чей брат Максут продолжительное время принимал активное участие в деятельности джадидов и был другом и покровителем поэта Абдухалика Уйгура{201}. Однако вскоре власть захватили военачальники. Угодивший в госпиталь в Ганьсу Ма Чжунъин назначил офицера по имени Ма Шимин лидером повстанцев. Ма Фуминг, дунганский комендант турфанского гарнизона, перешел со своими войсками на сторону восстания, а кумульские мятежники поспешили в Турфан, который теперь стал центром сопротивления. Эта коалиция тюркских и дунганских войск во главе с Ходжой Ниязом и Ма Шимином всю зиму 1932/33 года преследовала провинциальные войска и сумела осадить Урумчи. Власть Цзиня – и, похоже, китайская власть в Синьцзяне в целом – оказались на грани краха.
Цзиня спас Советский Союз. Возвышение Японии и ее имперские амбиции встревожили советское руководство. В 1931 году Япония оккупировала Маньчжурию и превратила ее в марионеточное государство. Ходили разговоры о японской экспансии в регионы, находившиеся под управлением ханьцев. Советы опасались, что Япония может аналогичным образом создать туранское государство в Синьцзяне под руководством податливого дунганского военачальника. Сталин прекрасно осознавал геополитическую уязвимость и военную слабость Советского Союза и не хотел рисковать. Советские представления о внешней политике претерпели серьезные изменения со времен торжественного сталинского лозунга о построении социализма в одной стране, когда защита одного социалистического государства означала защиту социализма во всем мире. В советскую внешнюю политику вернулось прежнее геополитическое мышление. К концу 1920-х годов стремление экспортировать революцию на восток осталось в далеком прошлом, и во главу угла стало стремление обеспечить прочные оборонительные кордоны, доступ к природным ресурсам и военное преимущество. В 1931 году Москва продала Цзиню оружие (в том числе два военных самолета) за звонкую монету и заключила с ним секретную торговую сделку. Кроме того, советские пограничники принимали участие в совместных операциях с синьцзянскими войсками как для защиты советской границы, так и для поддержания мира в Синьцзяне. Теперь, когда Урумчи оказался в осаде, советское правительство перевезло туда около 2000 китайских военнослужащих, бежавших на советский Дальний Восток после японского вторжения в Маньчжурию в 1931 году. Эта Маньчжурская Армия спасения прибыла в Урумчи как раз вовремя – и освободила город. Советский Союз спас ханьское правление в Синьцзяне.
Урумчи выжил, а Цзинь нет. 12 апреля 1933 года, вскоре после снятия осады, его свергли в результате государственного переворота. Человеком, который вышел из переворота победителем, был Шэн Шицай (1887–1970), начальник штаба армии провинции. Как и Ян с Цзинем, он правил Синьцзяном от имени Китая и при этом в открытую бросал вызов центральному правительству. Когда Нанкин направил в Урумчи для оценки ситуации Хуана Мусуна, заместителя министра иностранных дел, в качестве «комиссара по установлению мира», Шэн посадил его под домашний арест и освободил с условием, что Нанкин признает за Шэном звание дубана, главнокомандующего вооруженными силами и фактического губернатора. Шэн обратился за помощью к Советам. Одним из первых его шагов после прихода к власти стала встреча с советским консулом в Урумчи. К перевороту, который привел Шэна к власти, Советы не имели отношения, однако его результаты были им безусловно выгодны, и они сразу же поддержали Шэна в его желании зафиксировать сложившееся положение. В сентябре, когда Нанкин послал Ло Вэнъаня, министра иностранных дел, официально закрепить за Шэном статус дубана, он по-прежнему надеялся сместить его с занимаемой должности. Сразу после церемонии Ло обратился к Чжан Пэйюню, ханьскому генералу в Или, и Ма Чжунъину, дунганскому военачальнику, с просьбой помочь сместить Шэна. Чжан согласился и в декабре отправил армию на Урумчи. Однако его наступление остановили советские войска численностью в несколько тысяч человек с танками и самолетами, которые его разгромили. Две недели спустя советские самолеты разбомбили оставшиеся войска Ма, осаждавшие Урумчи, и вынудили их отступить. Шэн довольно бессовестно удержался у власти благодаря советскому вмешательству.