Советский Союз, тоже ощутимо присутствовавший в регионе, выступал решительно против создания еще одного независимого мусульманского государства у своих границ{207}. Советская власть как раз в это время проводила чистку культурной элиты советской Центральной Азии, чтобы на корню пресечь появление националистических движений, и не могла допустить создание независимого государства в Восточном Туркестане. Напрямую Советам вмешиваться не пришлось, поскольку они заручились поддержкой самого Ходжи Нияза, президента ВТР. Осенью он вступил с Советами в переговоры, добиваясь от них поставок вооружения для своих войск{208}. В январе 1934 года он наконец явился в Кашгар и принес с собой одни несчастья. Летом он порвал с Ма Чжунъином, дунганским военачальником, которого пригласил в Синьцзян в 1932 году. Ма сражался с Шэном от имени Нанкина, но потерпел поражение в результате советского вмешательства, как раз в тот момент, когда Ходжа Нияз начал переговоры с Советами. Теперь Ма преследовал Ходжу Нияза до самого Кашгара. В феврале 1934 года дунганские войска Ма разграбили Кашгар от имени Гоминьдана. За нападением на Кашгар последовал погром, в ходе которого большинство магазинов в городе было разграблено и убито, вероятно, до 4500 человек{209}. Лидеры республики бежали в Янгигисар до того, как дунгане прибыли в Кашгар, и попытались восстановить правительство там. Дунгане последовали за ними и захватили город. Сабит Дамулла бежал в Яркенд, а Абдуллу Бугру, одного из хотанских эмиров, казнили люди Ма, выставив его голову перед главной мечетью в Кашгаре. Ходжа Нияз избежал резни в Кашгаре благодаря тому, что уехал на встречу с советскими официальными лицами в Эркеч-Таме, пограничном пункте с Советским Союзом. Там он пообещал сотрудничать с Шэном и отделиться от ВТР. После своего возвращения он приказал премьер-министру Сабиту Дамулле распустить правительство. Сабит Дамулла отказался, и Ходжа Нияз со своими людьми отправился в Яркенд, арестовал его и передал властям провинции Аксу, которые без лишних церемоний повесили его. То был конец ВТР. Шэн избавился от нее без необходимости с ней бороться. Его работу выполнили дунганские войска, изображающие лояльность Нанкину, и сам президент ВТР.
ВТР просуществовала примерно столько же, сколько Туркестанская автономия в Коканде в 1917–1918 годах. И ту и другую можно рассматривать как попытку создания государственности культурной элитой, неподготовленной и недостаточно обеспеченной ресурсами для того, чтобы осуществить такую затею. В случае ВТР интеллектуалов оттеснили на второй план и обошли военные, которые вначале заняли их сторону, а затем стали действовать в соответствии с собственными интересами. История этих республик дает представление о стремлениях их лидеров и о политическом лексиконе (нация, конституция, самоопределение и современность), распространенном среди населения Центральной Азии. Они обе стали символами этих устремлений, и обе оказались очернены режимами, которые их уничтожили. В официальных китайских источниках ВТР занимает место, аналогичное Туркестанской автономии в советской историографии: опасного, в силу потенциальных последствий, прецедента, который по этой причине постоянно подвергался очернению или, что даже лучше, забвению. Однако для уйгуров ВТР представляет собой нечто совершенно иное. Ее провозглашение подтолкнуло Восточный Туркестан к осознанию национальной государственности. Сегодня уйгуры рассматривают эту историю как провалившуюся попытку создания национального государства. Сейчас светло-голубой флаг республики служит символом уйгурского самоопределения и широко используется в диаспоре.
К 1934 году Шэн Шицай взял под контроль бóльшую часть Синьцзяна. Он был совсем не из того теста, что Ян или Цзинь. Шэн родился в провинции Ляонин в Маньчжурии и получил образование не в конфуцианской традиции, а в университетах и военных академиях Японии. Осью его мировоззрения было настороженное отношение к японским замыслам в отношении Китая и ощущение, что Китаю необходимы новые методы усиления власти. Как и все ханьские китайские мыслители, он рассматривал Синьцзян не как колониальное владение Китая, а как неотъемлемую часть страны. Однако, по его мнению, сохранение Синьцзяна требовало необычной тактики. Шэн не терпел вмешательства центрального правительства, не способного оказать ему какую-либо материальную помощь. С момента провозглашения Китайской республики Синьцзян был предоставлен сам себе. Поэтому Шэн обратился за поддержкой к Советскому Союзу, стал говорить на новом политическом языке и обрел новый стиль правления. В отличие от крайне консервативного политического стиля Яна и Цзиня, Шэн ввел в Синьцзян риторику мобилизации и инклюзивности, в значительной степени заимствованную из советской практики. Китайский империализм в Синьцзяне перешел на язык советского антиколониализма.
Советы стремились склонить Шэна на свою сторону. Прошли те времена, когда советское правительство публиковало секретные соглашения и отказывалось от неравноправных договоров, подписанных империей. Ради построения социализма в отдельно взятой стране приходилось использовать все доступные тактики – лишь бы обеспечить национальную безопасность. Синьцзян был важным буфером против возможной японской экспансии, а также важным экономическим ресурсом. В отношениях Советов с Шэном главным была геологоразведка и доступ к природным ресурсам Синьцзяна, которые предполагалось эксплуатировать в интересах советской индустриализации. Советы предложили Шэну два кредита на общую сумму 7,5 миллиона золотых рублей для оживления финансового сектора Синьцзяна и развития его инфраструктуры, а также для закупки советского вооружения. Взамен советские организации получили право на разработку минеральных ресурсов провинции на льготной основе и на безналоговую торговлю в Синьцзяне{210}. За следующие десять лет советские организации запустили ряд горнодобывающих предприятий и реализовали несколько проектов по добыче нефти в северной части Синьцзяна. Кроме того, советские военные разместили вблизи Кумула 3000 военнослужащих и авиационную эскадрилью. По сути, Советский Союз вернул себе экстерриториальные привилегии, которые царская империя вымогала у династии Цин. Синьцзян превратился в советский сателлит.
В провинцию хлынули советские должностные лица. Они укомплектовали собой всевозможные правительственные учреждения и участвовали в создании Бюро общественной безопасности провинции Синьцзян – политической полиции по образцу ОГПУ. Многие из этих чиновников были гражданами Китая, ханьцами или туркестанцами, которые жили в Советском Союзе в изгнании. Советская Центральная Азия сыграла важную роль в расширении советского влияния: центральным комитетам коммунистических партий Узбекистана и Казахстана регулярно поручалось обеспечивать материально-техническую и кадровую поддержку советской миссии в Синьцзяне. Шэн начал отправлять большое количество студентов в учебные заведения советской Центральной Азии. Так родилось поколение мусульманских интеллектуалов Восточного Туркестана, которые знали русский язык гораздо лучше китайского и ощущали свое родство с Советским Союзом. Получившие образование в Ташкенте в 1930-х годах уйгуры, которых еще называют ташкентчилар (ташкентцы), сыграют огромную роль в политике Синьцзяна в следующие двадцать лет.
Шэн стремился втереться в доверие к Сталину. В июне 1934 года он написал Сталину длинное письмо, в котором хвастался тем, как долго изучал марксизм и как твердо верит в социализм. Гоминьдан основан на «совершенно несостоятельном учении, не имеющем философской или научной основы, – писал Шэн. – Поэтому остается лишь один способ спасти Китай и Синьцзян: свергнуть кровожадное, распутное нанкинское правительство, создать правительство советское и бороться с империализмом общим фронтом с СССР под руководством Коминтерна»{211}. Кроме того, он выразил желание вступить в Коммунистическую партию Советского Союза. Сталин счел письмо «удручающим», поскольку «его мог написать только провокатор или безнадежный "левый", не имеющий ни малейшего представления о марксизме»{212}. Позднее он поручил Гарегину Апресову, советскому консулу в Урумчи, передать Шэну, что «советизация Синьцзяна в какой бы то ни было форме… не входит в наши планы, и мы считаем идею советизации Синьцзяна… опасной». Это объяснялось тем, что «мы считаем территориальную целостность Китая целесообразной и желательной не только с точки зрения интересов Китая, но и с точки зрения интересов СССР»{213}. Сталин готов был сотрудничать с Шэном, но не потерпел бы от него никаких глупостей.
Лесть Шэну не помогла, однако он все равно многое заимствовал из советского политического репертуара – как по форме, так и по содержанию. Риторика власти изменилась. Переворот 12 апреля 1933 года, в ходе которого был свергнут Цзинь, стал «революцией», и язык прогресса, единства и антиимпериализма получил дальнейшее распространение. Однако одной лишь сменой лексики изменения не исчерпывались. Шэн создал официальную культуру советского образца, основанную на политической мобилизации. В Кашгаре его правительство захватило газету ВТР «Жизнь Восточного Туркестана» и возобновило ее выход, но уже под названием «Новая жизнь». В первом номере читателей оповещали, что «новое правительство, созданное в стране, – это цивилизованное правительство, стремящееся к объединению на равных правах и справедливости для всех детей родины, в том числе уйгуров, ханьцев, монголов, дунган, киргизов и казахов. Заботясь о правах и воспитании человечества, оно устранит отчужденность и приведет к дружбе народов, работая ради всеобщего блага и удобства»