{214}. Лексика равноправия, «детей родины» и «дружбы народов» была для Синьцзяна новой и коренилась в советском дискурсе. Шэн выпустил административный план – «Восемь великих прокламаций» и обозначил девять задач, которые в конечном итоге сводились к шести великим стратегиям: антиимпериализм, мир, этническое равенство, прозрачное правительство, строительство и дружба с Советским Союзом{215}. В августе 1934 года Шэн создал организацию под названием Синьцзянский народный антиимпериалистический союз. Предполагалось, что он «объединит все слои общества [и] все национальности и реализует шесть великих стратегий нового правительства», «будет вести решительную борьбу против разного рода империалистов и других лакеев, которые хотят разделить народы Синьцзяна и разрушить мир в регионе», а также «поспособствует строительству нового Синьцзяна»{216}. Союз устраивал «антиимпериалистические учебные курсы» для чиновников, учителей и военных, а также общественные собрания и часто размещал на улицах лозунги, стенгазеты и листовки{217}. Антиимпериалистическая мобилизация должна была удержать Синьцзян в составе Китая и сделать его образцом для остальных регионов страны{218}. По мнению Шэна, чтобы достичь этого, нужно было признать тот факт, что Синьцзян населяет множество народов, и предоставить им всем языковые и культурные права.
В 1934 и 1935 годах Шэн организовал два съезда народных представителей в Урумчи. На втором из них официально признали такую категорию, как национальность. Власти ВТР заявляли, что служат «своему тюркскому народу». Второй съезд народных представителей, в свою очередь, признал четырнадцать национальностей, проживающих в Синьцзяне. К ним относились ханьские китайцы и дунгане, маньчжуры, монголы и небольшие тунгусские группы сибо (маньчжурской группы, поселившейся в Илийской долине при династии Цин) и солон, а также группы иммигрантов, такие как татары, узбеки и русские. Мусульманское население Восточного Туркестана (народ ВТР) теперь рассматривалось как многонациональное общество, состоящее из уйгуров, казахов, киргизов, таджиков и таранчи. За исключением последних, эта классификация соответствовала советским категориям. Таким образом, термин «уйгур» стал частью официальной терминологии для обозначения оседлого тюркоязычного населения провинции. Он уже давно вошел в обиход восточнотуркестанской диаспоры в советской Центральной Азии и прогрессивной интеллигенции в Синьцзяне, но еще не был принят властями Урумчи, которые продолжали использовать уничижительный термин чантоу. Теперь эта группа населения официально именовалась уйгурами, и у слова появилась стандартная транскрипция из китайских иероглифов{219}.
Это была та же советская национальная политика, только без каких-либо упоминаний об автономии или коренизации. Шэн и впрямь назначил нескольких местных жителей на видные посты (например, Ходжа Нияз стал заместителем председателя провинции), но никаких обязательств по воспитанию местной политической элиты на себя не брал. Абдугафур Дамла, главный кади Кашгара, высказался прямо: «Да, вы составляете 90 % населения Синьцзяна, но не рассчитывайте, что должности вы будете занимать пропорционально. Должности достанутся тем, кто получает образование и служит правительству»{220}. Тем не менее признание национальности как категории ознаменовало серьезный сдвиг в официальной политике. Эта категория породила новый взгляд на Синьцзян и его народ. Ключевой особенностью новой политики стало создание финансируемых государством «просветительских ассоциаций» и культурных клубов, которые пропагандировали различные языки и публиковали материалы на них. Уйгурская ассоциация просвещения, созданная в августе 1934 года, открыла филиалы по всему Синьцзяну, аналогичные ассоциации появились и для казахов и монголов. Ассоциация уйгуров выпустила первую в Урумчи газету на уйгурском языке Синьцзян газити («Синьцзянская газета»). Просветительские ассоциации создали сеть школ на местных языках. Если Ян активно подавлял современное мусульманское образование, то Шэн сам руководил созданием первой в истории провинции сети государственных учебных заведений. Все это сопровождалось резким ростом книгоиздания на уйгурском языке. Основную часть нового материала составляли речи и воззвания Шэна, а также новые законы и правила, однако появлялись и буквари, и учебники для школ, и полезные книги (вроде руководств по шелководству и бухгалтерскому учету), и книги по истории. В Восточный Туркестан наконец-то пришла печатная культура.
Несмотря на уничтожение ВТР, Шэн по-прежнему не контролировал юг. Дунганская армия Ма Чжунъина, вроде как лояльная Гоминьдану, все еще действовала. Совершив поступок, которому так и не найдется объяснения, Ма отправился в Эркеч-Там на встречу с советскими официальными лицами и не вернулся. Его судьба до сих пор неизвестна. Скорее всего, Советы арестовали его и взяли в заложники для будущих переговоров с дунганами, которых они хотели заставить сотрудничать с Шэном{221}. Последователи Ма во главе с его шурином Ма Хушанем отступили в Хотан, оккупировали его и управляли им как военной колонией следующие три года. Ма Хушань ввел чудовищно высокие налоги и насильно рекрутировал крестьян в свою армию в надежде однажды победить Шэна. Ему нравилось, когда его называли падишахом (королем), несмотря на то что сам он заявлял о своей верности Нанкину. Этот маленький уголок Синьцзяна, который современные обозреватели иногда называют Дунганистаном, оставался вне досягаемости Шэна, однако, как справедливо заметил Эндрю Форбс, то был лоялистский «бастион китайского колониализма, а не мусульманского сепаратизма в Синьцзяне»{222}. Кашгар оккупировал небольшой отряд, верный Шэну, который назначил Махмута Мухити заместителем командующего Южным военным округом Синьцзяна. Мухити долгое время был джадидским активистом в Турфане. Он был одним из организаторов Турфанского восстания против Цзиня Шужэня. С тех пор он работал с Ходжой Ниязом, что и послужило причиной его назначения. Мухити продолжал править Кашгаром довольно автономно, чему способствовала его удаленность от Урумчи.
Однако к 1937 году эти отношения испортились. Мухити, недовольный симпатиями Шэна к Советам, спровоцировал крупномасштабные уличные демонстрации в Кашгаре{223}. Когда ситуация ухудшилась, Мухити бежал в Индию. Его внезапный отъезд привел к восстаниям в рядах войск, которые он контролировал в Яркенде и Янгишаре: они казнили всех обучавшихся в Советском Союзе чиновников (или тех, кого подозревали в симпатиях к СССР) и создали свое собственное тюркское правительство. В этот момент со своими войсками явился Ма Хушан, самопровозглашенный король Дунганистана. Его цели по-прежнему неясны: он утверждал, что «подавляет восстание» от имени националистического правительства в Нанкине; он поддерживал контакты с Советами, обещая сохранить на юге мир и стабильность; он заявил британскому консульству, что «действует в сговоре с турками с целью свержения правительства в провинции и замены его исламским правительством, верным Нанкину»{224}. В этот момент Советы вмешались в ситуацию с позиции силы. 1 сентября Ошский и Нарынский полки Красной армии, располагавшиеся в Киргизии, присоединились к войскам Шэна, с воздуха их прикрывали советские ВВС. Дунганские войска были разбиты, и Советы оккупировали Кашгар, Яркенд, Янгигисар и Хотан. Воздушная бомбардировка была беспощадной (некоторые эмигрантские источники оценивают число погибших в 80 000 человек), а политические последствия были еще более кровавыми. Политическая полиция Шэна арестовала и казнила тысячи дунганских и тюркских солдат{225}. Советская власть наконец поставила Шэна во главе всего Синьцзяна. Шэн тут же развернул чистку в весьма советском стиле, направленную против «предателей», «пантюркистов», «врагов народа», империалистических шпионов и японских агентов. Эта волна арестов и казней унесла тысячи жизней, в том числе значительную часть уйгурской и дунганской интеллигенции. Ходжу Нияза, президента и предателя ВТР, который с 1934 года служил заместителем Шэна в Синьцзяне, теперь обвинили в том, что он японский агент, и казнили. Нескольких русских белогвардейских генералов, которые помогли Шэну прийти к власти в 1933 году, тоже казнили. После этого Шэн прекратил слабые попытки создать видимость назначения на правительственные должности представителей местного населения и сделал правительство полностью ханьским. Альянс с Советами позволил Шэну установить партнерские отношения с китайскими коммунистами, многих из которых отправляли на работу в Синьцзян. Однако Шэн оставался начеку и пытался освободиться от их влияния. В 1938 году, когда угроза войны в Европе усилилась, Шэн нанес визит в Кремль, где его трижды принимал сам Сталин. Теперь Шэн стал достаточно ценным активом, и Сталин согласился принять его в Коммунистическую партию Советского Союза. По возвращении Шэн попросил Москву «удовлетворить просьбу о том, чтобы Коминтерн приказал должностным лицам Коммунистической партии Китая в Синьцзяне ликвидировать партийную организацию и отменить тайные собрания ячеек». Свою просьбу он обосновал тем, что «культурно отсталые народы Синьцзяна [то есть его коренное население] узнают о прибытии в Синьцзян китайских коммунистов, и это даст возможность империалистическим агентам распространять слухи и провокации»{226}