. Таким образом, даже гражданская война в Таджикистане не ослабила хватку позднесоветской элиты. С другой стороны, независимость обеспечила очередной период стабильности наверху, сравнимый с периодом Брежнева, поскольку с 1992 по 2006 год всеми пятью странами руководили одни и те же люди. С тех пор существенной смены элит так и не произошло (см. таблицу 22.1).
Китайское правительство извлекло из распада СССР свои собственные уроки. Согласно китайскому анализу, наиболее важным фактором, стоявшим за распадом Советского Союза, была мобилизация национальностей. Конституция предоставила республикам слишком много власти, а политика коренизации выдвинула на руководящие посты слишком много чиновников из числа нацменьшинств{390}. Подобного развития событий в КНР допустить было нельзя. Китай никогда не был федеративным государством, и территориальная автономия там, даже теоретически, была намного более ограниченной, чем в Советском Союзе. После 1991 года уменьшилась и она. Прежняя политика укомплектования органов местного самоуправления представителями национальных меньшинств сошла на нет, и к 2001 году в органы местного самоуправления достаточно было включать разумное количество должностных лиц из числа меньшинств – но и эти минимальные цели практически не достигались. Термин миньцзу подвергся пересмотру. Он был заимствован китайским языком из японского в начале XX века для обозначения понятия «национальность» и употреблялся в пропитанных советским духом дискурсах национальной государственности и автономии. В официальных китайских документах он переводился как «национальность». В 2000-х годах его стали переводить уже как «этническую принадлежность». Разница весьма существенная. «Этническая принадлежность» не имеет никакого отношения к правам групп и каким бы то ни было притязаниям на территорию или политические права. В американском обиходе «этническая принадлежность» вызывает гордость своим происхождением, не имеющим абсолютно никакой связи с историческими или политическими правами в том смысле, в каком с ними связано слово «национальность». Уйгуры как этническая группа в Китае теперь считаются эквивалентом, к примеру, американцев китайского происхождения в Соединенных Штатах – группы, которая может гордиться своей общностью и наследием, но не может претендовать на территорию или автономию.
Формула «55 + 1 = 1» обрела новую форму. Отношения между ханьцами и 55 группами меньшинств всегда были асимметричными, но на рубеже тысячелетий акцент все больше смещался в сторону единства, а 55 групп стали в значительной степени декоративными. Национальный музей Китая в Пекине полностью посвящен истории ханьского Китая и сосредоточен на достижениях «китайских предков». Остальные 55 миньцзу отправились в Музей народов Китая (Zhōnghuá Mínzú Bówùguǎn) на окраине города, где у каждой национальности есть свой собственный павильон, в котором представлены копии архитектурных сооружений, традиционных для каждой группы. Каждая группа описана на табличках абсолютно без каких-либо подробностей и крайне снисходительным тоном. Например, «тибетцы внесли большой вклад в человеческую цивилизацию, занимаясь животноводством и разведением яков в высокогорье», тогда как уйгуры – «исключительные мастера по части строительства канав и каналов для обслуживания своих сельскохозяйственных оазисов. Также [у них] хорошо развиты ремесло и торговля». Изображения уйгуров в фольклорных костюмах, как правило, играющих на народных инструментах, поющих или танцующих, можно встретить по всему Синьцзяну, и это, пожалуй, единственный образ уйгуров в китайской иконографии. Советы, возможно, и придумали, как можно представлять образ национальности через фольклор, однако именно в Китае уравнение национальности с застывшими этнографическими стереотипами стало расхожим явлением. В лучшем случае такое видение национальной идентичности подчеркивает причудливые и экзотические черты, в худшем случае – представляет национальность отсталой по своей сути. В Музее народов Китая 55 этнических групп представляются взору ханьцев существами экзотическими (иностранных посетителей очень мало).
Такое переосмысление национальной политики сопровождалось еще более твердой, чем прежде, решимостью интегрировать Синьцзян в КНР. В 1990-е годы в экономику региона были вложены значительные инвестиции. После прекращения дружбы с Советским Союзом в 1962 году КПК забросила транспортную инфраструктуру Синьцзяна, и она так и осталась недостаточно развитой. В том случае если бы Советы вторглись в регион, их не ждали бы здесь хорошие дороги и эффективная железнодорожная сеть. В постсоветскую же эпоху китайское государство принялось развивать регион. Стратегия развития Западного Китая (cибу да кайфа), принятая в 2000 году, представляла собой амбициозную попытку направить государственные инвестиции, заграничных специалистов, иностранные займы и частный капитал на запад КНР. В Синьцзяне инфраструктура развивалась ударными темпами. В 1965 году в Синьцзяне было 368 км асфальтированных дорог, к 1999 году – уже 30 000 км, а к 2008 году – до 146 000 км{391}. Многочисленные города теперь соединяют друг с другом первоклассные автобаны: от Кашгара до Яркенда можно доехать за два с половиной часа (сто лет назад такое путешествие заняло бы пять дней). Железная дорога наконец-то связала Алтышар с севером, а север теперь как никогда связан с самим Китаем. В настоящее время здесь строится высокоскоростная железная дорога, которая сократит время в пути между Пекином и Синьцзяном до пятнадцати часов. Расстояние, столь долго отделявшее Синьцзян от Китая, удалось преодолеть.
Политику в регионе теперь определяет лозунг «Ускорить экономическое развитие и сгладить национальный вопрос» (Цзякуай цзиндзи фачжань, даньхуа миньцзу вэньти){392}. В 1955 году Сайфутдин Азизи утверждал, что автономия предоставляется народам, а не горам и долинам. Однако Стратегия развития Западного Китая направлена исключительно на горы и долины и намеренно обходит стороной любые национальные вопросы. Таков результат длительного процесса интеграции Синьцзяна в состав Китая посредством преобразования его демографии. Как мы помним, династия Цин планировала заселить «новый доминион» поселенцами-ханьцами, но так и не смогла исполнить свое намерение. И только после того как Синьцзян оккупировали коммунисты, это заселение началось всерьез. В первые тридцать лет коммунистического правления подавляющее большинство поселенцев были демобилизованными солдатами, либо «сосланными» (сяфан) в ходе программ переселения, либо мобилизованными для решения революционных задач. К 1978 году ханьцы составляли уже 42 % населения Синьцзяна, по сравнению с 6 % в 1949 году. В эпоху реформ этот поток обратился вспять, поскольку многие китайцы, которых переселили в провинцию насильно, вернулись в коренной Китай. К 1990 году доля ханьцев в населении сократилась до 37,5 %, а официальные прогнозы того времени предсказывали снижение до 25 % к 2030 году{393}. С этого момента, чтобы опять привлечь ханьских мигрантов в Синьцзян, государство стало прибегать к новым стимулам: праву собственности, налоговым льготам и предоставлению гарантий трудоустройства. Логика проста: если Китай – единое многонациональное государство, то все его граждане обладают равными правами на всю его территорию. У уйгуров, например, не больше прав на Синьцзян, чем, скажем, у ханьцев из Хайнаня, а правительство Китая может переселять людей без учета их национальности. Переселение ханьцев в Синьцзян возобновилось после затишья в 1980-х годах и с тех пор продолжается (рис. 22.2). В любом случае в результатах переписи масштабы присутствия ханьцев в регионе занижены, поскольку она не учитывает ни военнослужащих, дислоцированных в регионе, ни «плавающее население» – сотни тысяч людей, которые проживают не там, где зарегистрированы (хукоу){394}.
Рис. 22.2. Демографические изменения в Синьцзяне начиная с 1949 года
Источники: Приблизительная оценка на 1949 год: James A. Millward, Eurasian Crossroads: A History of Xinjiang (New York: Columbia University Press, 2007), 306–307; 1953: Michael Freeberne, "Demographic and Economic Changes in the Sinkiang Uighur Autonomous Region,"Population Studies 20 (1966): 108; 1964 and 1982: Stanley W. Toops, "The Demography of Xinjiang," in Xinjiang: China's Muslim Borderland, ed. S. Frederick Starr (Armonk, New York: M. E. Sharpe, 2004), 246); цифры за каждые два года, 1950–1976: Ren Qiang and Yuan Xin, "Impacts of Migration to Xinjiang since the 1950s," in China's Minorities on the Move: Selected Case Studies, ed. Robyn Iredale et al. (London: Taylor and Francis, 2003), 91–92; остальные годы: Xinjiang Statistical Yearbook 2017 (Beijing: China Statistics Press, 2017), table 3–8
Ханьцы распределены по Синьцзяну неравномерно. Провинцию можно поделить на три зоны. Первая – северная (Джунгарский бассейн, где исторически сложилось, что коренное население вело кочевой образ жизни) – долго привлекала ханьцев. По сути, Урумчи, столица Синьцзяна, – это китайский город с уйгурским кварталом, и здесь есть районы, где ханьцы составляют подавляющее большинство населения. Например, город Шихэцзы, основанный как бинтуаньская база в 1950-х годах, более чем на 90 % населен ханьцами. Вторая зона – восточная – включает в себя оазисы Кумул и Турфан, имеет самую протяженную границу с собственно Китаем и многочисленное ханьское население. Третья – южная, то есть Алтышар и его старые города, – настоящее сердце уйгурской земли, по-прежнему остающееся в основном уйгурским регионом. Ханьские поселенцы на юге в основном проживают в городах, и даже там они составляют меньшинство, пусть даже обладают политической и экономической властью. Конечно, есть и исключения. Население города Корла, центра новой нефтяной промышленности в Синьцзяне, на две трети состоит из ханьцев, которые доминируют в этой отрасли. Как и русские в советской Центральной Азии, ханьские иммигранты в Синьцзяне привозят с собой свой язык и культуру. Они никогда не испытывали необходимости, не говоря уже о желании, изучать какой бы то ни было м