естный язык. Вместо этого они оправдывают свое присутствие в Синьцзяне с помощью ряда героических нарративов: они-де отстраивают Синьцзян, приобщают его и его отсталые народы к современной цивилизации и обеспечивают стабильность в регионе, имеющем для родины стратегическое значение{395}.
Как и следовало ожидать, прекращение политики миньцзу не приветствовали ни уйгуры, ни другие коренные жители Синьцзяна. Как мы уже видели, уйгуры, в частности, всегда скептически относились к режиму КПК. Постепенное лишение миньцзу прав, и без того довольно ограниченных, вызывало недовольство, которое изредка выплескивалось в эпизоды насилия, но под крышкой бурлило всегда, как мы еще увидим это в главе 23.
Накануне своего избрания президентом независимого Узбекистана в декабре 1991 года Ислам Каримов пережил неприятное происшествие. В городе Наманган группа под названием «Адолат» («Справедливость») потребовала, чтобы он встретился во время предвыборной кампании с ее членами. «Адолат» был одним из множества неформальных объединений, возникших в эпоху перестройки. Отчасти это была политическая организация, отчасти – сообщество бдительных миротворцев, которые, как сообщается, помогали местной полиции поддерживать в городе порядок. На встрече с лидерами группы Каримов оказался среди большого скопления людей, которые предъявили ему длинный перечень требований, от непосредственных и конкретных до далеко идущих и абстрактных. Так, члены «Адолата» хотели превратить здание, где размещался городской комитет Коммунистической партии, в исламский центр, узаконить исламские партии, а Узбекистан объявить исламским государством. Каримов пытался отделаться какими-то отговорками. В это же время в соседнем Таджикистане крупным игроком на политической арене стала Партия исламского возрождения, которая сыграла свою роль в гражданской войне. В свете всех этих событий исламская угроза прочно закрепилась в повестке безопасности региона сразу же после обретения независимости.
Новая Центральная Азия появилась на мировой арене в тот момент, когда ислам пришел на смену коммунизму как новая идеологическая угроза установившемуся мировому порядку. Близость к Афганистану, эпицентру джихадистской активности в мире, сделала страх перед радикальным исламом вполне обоснованным для пяти новых республик. В этом вопросе сошлись интересы многих сторон: политических элит Центральной Азии, их китайских коллег, лидеров постсоветской России и западных наблюдателей – у всех были причины опасаться радикального ислама. Позицию центральноазиатских элит легко понять. Как люди советские, они полагали саму идею вмешательства религии в политику неестественной. Они питали отвращение ко всякой оппозиции, однако оппозиция, выраженная в религиозных терминах, казалась им отвратительной особенно. Китайские лидеры придерживались тех же взглядов. Позицию западных держав объяснить немного сложнее. До 1989 года, пока советские войска находились в Афганистане, на Западе была широко распространена поддержка афганских моджахедов. Теперь, менее чем через три года после вывода советских войск из Афганистана, взгляды эти поменялись. Ислам быстро превратился для многих в нового идеологического врага. Одно дело, когда ислам угрожал Советскому Союзу, но совсем другое – когда он угрожает постсоветскому порядку. Мусульмане Советского Союза не создавали государству особых проблем, но когда, в постсоветскую эпоху, они выдвинули свои требования, то обнаружили, что им не рады.
Как бы там ни было, «Адолат» и его активисты оказались в религиозном ландшафте постсоветской Центральной Азии изгоями. Возрождение ислама в горбачевскую эпоху было в первую очередь связано с возрождением моральных и духовных ценностей, восстановлением исламского образования, знаний и ритуальных практик, которые были забыты на протяжении жизни трех предыдущих поколений. Подавляющее большинство жителей Центральной Азии считали отсутствие ислама в общественной сфере нормальным и естественным, а возвращение к религии было вопросом восстановления традиционных ценностей. Однако государства Центральной Азии проявляли низкую терпимость к оппозиции и еще меньшую – к исламскому дискурсу в общественной жизни. Каримов изгнал «Адолат» из страны и развернул кампанию против «религиозного экстремизма». Активисты «Адолата» оказались в Афганистане, где еще больше радикализовались и создали джихадистскую организацию под названием «Исламское движение Узбекистана» с целью свержения Каримова и создания в Узбекистане исламского государства. Вероятно, именно это движение стоит за взрывами в Ташкенте 16 февраля 1999 года, в результате которых погибли шестнадцать человек и был поврежден ряд правительственных зданий. Несколько месяцев спустя вооруженная банда участников этого движения проникла в Баткенский район Киргизии из Таджикистана и захватила несколько заложников. Повстанцы потребовали выкуп и пропуск на территорию Узбекистана, где намеревались вести джихад против «тиранического правительства Узбекистана и его марионеток Ислама Каримова и его приспешников». Повстанцы получили выкуп и ушли, а на следующее лето вернулись. В плане захватов территории или количества жертв многого они не добились, однако сформировали повестку в области безопасности в регионе{396}.
Затем последовали события 11 сентября и глобальная война против терроризма, в ходе которой мировая политика стала черпать понятия из нового словаря. Противостояние терроризму и религиозному экстремизму отныне сделалось универсальным языком для защиты своей позиции на стороне Разума, Просвещения и Секуляризации. Теперь борьба с терроризмом обеспечивает прекрасное алиби для репрессий несогласных при авторитарных режимах. Режимы Центральной Азии этот новый язык с готовностью приняли, как и китайское правительство. После трагедии 11 сентября они используют обвинения в терроризме и экстремизме как повод для преследования своих противников самого разного толка.
Глава 23Национализирующиеся государства в глобализированном мире
Западные эксперты, которые засвидетельствовали появление на сцене центральноазиатских государств в качестве суверенных субъектов, настаивают, как правило, что те изначально искусственны, слабы и не в состоянии выстроить последовательную политику. Наблюдатели эти предполагали, что новые государства, по сути, порождение советской власти, не пользующееся никаким доверием со стороны граждан. В действительности же все было не так. Когда республики стали независимыми государствами, они существовали уже более шестидесяти лет, и в них накопился огромный запас национальной легитимности. Нация стала фундаментальной категорией советской жизни, и бóльшая часть споров в эпоху перестройки была сосредоточена на национальных интересах. Элиты коммунистической партии обладали всеми возможностями для того, чтобы взять на себя роль руководителей государства. На протяжении всего брежневского периода они были де-факто лидерами нации, а в свете антикоррупционных кампаний Андропова и Горбачева они предстали еще и жертвами советского гнета, выбранными по национальному признаку. Они кооптировали повестки национальных движений, которые в 1989–1991 годы находились в оппозиции к ним, а после провозглашения независимости стали позиционировать себя в качестве отцов-основателей новых государств. С 1991 года во всех странах Центральной Азии именно национальность стала основой легитимности правительств, которые эксплуатировали ее для формирования солидарности и сплоченности. Многие из местных национальных идей, как мы уже видели в этой книге, возникли еще до Советского Союза, а с его приходом выкристаллизовались вокруг институтов и порядков Советского государства. С момента обретения независимости государства Центральной Азии стремились трансформироваться в полностью национальные, во многих отношениях пытаясь выполнить давние обещания большевиков – теперь уже без ограничений, наложенных центром. Даже отвергнув политику советской эпохи, они действовали очень по-советски.
После провозглашения независимости все страны Центральной Азии стали действовать как национализирующие государства, то есть государства, которые обещают работать на благо титульной нации{397}. Они стремятся продвигать национальный язык и культуру, обеспечивать экономическое благополучие титульной нации, исправляя таким образом ошибки советского прошлого. В XX веке в Европе и за ее пределами национализирующие государства были обычным явлением. Современная западная либеральная мысль презирает национализм, приравнивая его к шовинизму, и взгляд этот она разделяет с советским режимом, при котором слово «национализм» считалось бранным. На протяжении почти всего послевоенного периода западные либералы поют осанну постнациональному миру, где нации и национализм остались в прошлом. Однако либеральный мировой порядок строится на существовании принадлежащих нациям территорий, которые охраняются паспортами и визами, и национальное государство остается способом политической организации по умолчанию. Постсоветскую историю независимых государств Центральной Азии лучше всего рассматривать в этом контексте.
Иностранные обозреватели удивлялись, когда статую Карла Маркса на главной площади Ташкента сменила статуя Тимура, сделавшегося основополагающей фигурой узбекской национальной государственности. Они явно не знали, что Тимур занимал центральное место в узбекской самоидентичности в современную эпоху, еще до русской революции. Советы относились к Тимуру без особого энтузиазма, поэтому его возвращение – признак разрушения советских табу. Вместе с ним вернулся и культ эпохи Тимуридов. Ташкент украсили новые здания в неотимуридском стиле – белокаменные сооружения, увенчанные бирюзовыми куполами. Здания эпохи Тимуридов восстанавливали по всей стране, выделяя на это значительные средства. Мавзолей Тимура в Самарканде поражает посетителей обновленной позолотой внутри купола, а мечеть Биби-Ханым на другом конце города, возводившаяся по заказу Тимура, но так и не достроенная, обрела невиданную прежде славу. За четверть века независимости государство также отметило многочисленные юбилеи: годовщину основания Бухары (2500-летие), Самарканда (2750-летие), Маргилана (2000-летие) и Ташкента (2200-летие); тысячелетие народного эпоса об Алпамыше и 2700-летие «Авесты», священного текста зороастрийцев, а также юбилеи исламских ученых прошлого. Очевидно, что в современном Узбекистане к прошлому относятся с большим вниманием и уважением. Ислам Каримов, президент страны, превратил советский лозунг о построении коммунизма в призыв построить великий Узбекистан будущего (