На пути к программе «перевоспитания», занявшего несколько десятилетий, с 1989 года, было несколько важных вех. В 1990-е и 2000-е годы некоторые массовые протесты перерастали в беспорядки и нападения на полицейские участки и другие государственные учреждения. Достоверных свидетельств очевидцев ни одного из этих инцидентов не было, и даже сам факт этих инцидентов оспаривается, однако, так или иначе, государство отреагировало на них определенным образом. Первый такой эпизод произошел в небольшом городке Барин недалеко от Кашгара в апреле 1990 года, когда несколько сотен человек на три дня заняли здания местных органов власти. По-видимому, основной причиной протеста послужил новый закон, ограничивающий количество детей в городской уйгурской семье до двух, а в сельской – до трех. Предполагается, что повстанцы произнесли шахаду, исламское исповедание веры, и призвали к джихаду, после чего их расстреляла полиция{429}. Еще одна крупная акция протеста состоялась в феврале 1997 года в тысяче километров к северу, в городе Кульдже. Несколько сотен людей, протестовавших против ареста тридцати человек из мечетей и частных учебных групп, устроили стычки с полицией, и в ходе столкновения полиция открыла огонь и убила несколько человек. В промежутке между этими двумя крупными эпизодами произошел ряд мелких беспорядков, взрывов и перестрелок между полицией и местными жителями.
Правительство отвечало решительными репрессиями, которые зачастую приводили к еще большему насилию. Кроме того, правительство стало использовать новую лексику для описания недовольства уйгуров. До середины 1990-х годов китайское государство считало причиной недовольства пантюркизм, а теперь заговорило о сепаратизме, религиозном экстремизме и терроризме как о взаимосвязанном наборе «трех зол». В июне 2001 года Китай заставил Шанхайскую организацию сотрудничества ратифицировать конвенцию по борьбе с этими тремя явлениями. Три месяца спустя Соединенные Штаты начали свою глобальную «войну против терроризма», по факту санкционировав еще более широкое применение такого рода лексики. Война ведется на основе абстрактного существительного («терроризм»), и в однополярном мире враги, то есть «террористы», представляются врагами глобального порядка и всего человечества. Соединенные Штаты щедро и не особо заботясь о точности лепят ярлык «терроризм» на кого ни попадя – достаточно того, чтобы это не было целое государство и чтобы этот деятель выступал против них. Многим режимам в мире обозначение врагов как террористов (или экстремистов) сыграло на руку. Режим Ислама Каримова в Узбекистане оправдывал свои репрессии против оппозиции как раз такими ярлыками, а уж для Китая, очень быстро перенявшего американскую лексику войны, этот термин стал подарком судьбы. В ноябре 2001 года представительство Китая при Организации Объединенных Наций заявило, что «элементы из так называемого "Восточного Туркестана"», представляющие интересы «более чем 40 организаций», получали помощь от Усамы бен Ладена и движения «Талибан»[16] в Афганистане и «в разной степени участвовали в террористическом насилии» на китайской земле в 1990-е годы{430}. Через год правительство США включило одну из этих организаций, Исламское движение Восточного Туркестана (ИДВТ)[17], в свой список международных террористических организаций. С тех пор китайское государство возлагает вину за большинство беспорядков в Синьцзяне на ИДВТ и другие «восточно-туркестанские элементы» и беззастенчиво демонизирует любое недовольство уйгуров, именуя его не иначе как терроризмом и религиозным экстремизмом.
До 2001 года в Афганистане существовала небольшая община уйгуров, но едва ли найдутся основания полагать, что они как-то связаны с «Аль-Каидой»[18] и другими террористическими сетями{431}. Ученым Синьцзяна ИДВТ на тот момент было совершенно неизвестно. Однако организация приобрела определенную известность, когда 22 уйгура при помощи американских войск были перевезены в американский лагерь для военнопленных в заливе Гуантанамо на Кубе. (И даже в корне ошибочный квазиправовой процесс, имевший место в Гуантанамо, показал, что эти уйгуры никакие не «вражеские боевики», и через много лет заключения их освободили{432}.) Затем, в 2008 году, другая группа, Исламская партия Туркестана (ИПТ)[19], привлекла внимание всего мира, выпустив видеообращение с угрозой нападения на Олимпийских играх в Пекине. ИПТ была каким-то образом связана с «Аль-Каидой»[20] – правда, главным достижением этой организации было производство видеороликов и публикация журнала на арабском языке (то есть она явно ориентировалась на арабский мир, а не на уйгуров). Нет особых оснований полагать, что у партии была возможность действовать на территории Китая.
Начало гражданской войны в Сирии в 2011 году изменило ситуацию. Эта война обладает некоторым тревожащим сходством с войной в Афганистане, которую застало предыдущее поколение: значительная часть страны превратилась в убежище для джихадистов со всего мира. К 2017 году на полях сражений находилось значительное количество бойцов из Центральной Азии, среди которых, согласно оценкам, было от 3000 до 5000 уйгуров. В результате преследований со стороны китайского государства в изгнании они обратились к радикализму. Тем не менее по-прежнему мало оснований полагать, что иностранные организации могут оказать какое-либо влияние на события на территории Китая или что все уйгурские беспорядки являются частью единой стратегии, продиктованной из-за рубежа. Скорее всего, причина кроется в самом Синьцзяне и той политике, что проводит там КНР.
В июле 2009 года в Урумчи несколько дней продолжались беспорядки. Цепочка событий началась за тысячи километров оттуда, в городе Шаогуань на юге Китая. Фабрика игрушек «Сюри» (Xuri) трудоустроила несколько сотен уйгурских рабочих в рамках программы трансфера рабочей силы, поощряемой центральным правительством. У программы, которая на тот момент была развернута на протяжении уже нескольких лет, существовали критики, которые указывали на абсурдность идеи посылать уйгурских рабочих куда-либо еще в Китае, поскольку в Синьцзяне их место занимали ханьцы, приехавшие на заработки. В Шаогуане недовольный ханьский рабочий по имени Чжу распустил ложный слух, и шестерых уйгурских мужчин обвинили в изнасиловании двух ханьских женщин. 26 июня ханьские рабочие, вооружившись арматурой и мачете, ворвались в общежитие уйгуров. В результате последовавшего кровавого конфликта сотни людей получили ранения и, по официальным данным, двое уйгуров погибли. Число погибших, по всей вероятности, было намного выше. Кто-то записывал видео нападения на мобильные телефоны, и видеоролики попали в интернет, где быстро разошлись среди уйгуров. Эти видео и вялая реакция местных властей (полиция долго ехала на место нападения и потом еще десять дней мешкала с арестами) вызвали в Синьцзяне бурю возмущения. Старшеклассники и студенты университетов организовали в соцсетях протестную демонстрацию против убийств, чтобы добиться справедливости для жертв. На митинг в Урумчи съехались уйгуры со всей провинции. Протест 5 июля начался мирно, многие демонстранты размахивали китайскими флагами, но вскоре сама полиция атаковала протестующих. По мере распространения беспорядки приобретали явный этнический характер: группы уйгуров уничтожали ханьские предприятия и нападали на ханьцев. Бои продолжались всю ночь. Два дня спустя ханьские дружинники предприняли контратаку на уйгурские кварталы, открыто заявляя о кровной мести и выражая недовольство реакцией государства в первый день беспорядков. Число погибших уйгуров по-прежнему неизвестно. Китайские правительственные источники говорят о 197 погибших и более 1700 раненых, а кроме того, пострадал 331 магазин и 1325 автомобилей. Уйгурские группы за границей оспаривали эти цифры, утверждая, что на второй день беспорядков было убито по меньшей мере 400 уйгуров{433}.
Беспорядки в Урумчи имели прямое отношение к недовольству уйгуров и не имели ничего общего с исламским экстремизмом. Тем не менее они ознаменовали поворотный момент во взглядах государства на ситуацию в Синьцзяне. Урок, который оно, как видно, извлекло, состоял в том, что усилия по интеграции уйгуров в Китай провалились. Урумчи, по сути, ханьский город, и тамошние уйгуры относятся к одним из наиболее интегрированных в КНР. Если такой конфликт мог произойти там, то остальная часть Синьцзяна, похоже, вообще безнадежна. В последующие месяцы аресту подвергли тысячи людей, а 24 в итоге приговорили к смертной казни. Подавляющее большинство арестованных и все приговоренные к смертной казни были уйгурами. Власти фактически ввели локдаун по всей провинции: международную телефонную связь и обмен текстовыми сообщениями заблокировали до января 2010 года, а интернет отключили на десять месяцев. К тому времени, когда связь восстановили, все основные сайты на уйгурском языке оказались закрыты, а их администраторы попали в тюрьму на сроки от трех до десяти лет. Установился новый режим наблюдения: повсюду появились контрольно-пропускные пункты, полицейские посты и вооруженные патрули (состоящие в основном из ханьских войск). Со временем присутствие государства в сфере безопасности стало повсеместным. Через год после беспорядков в провинции установили 40 000 камер наблюдения высокой четкости с антивандальными защитными корпусами{434}. Кроме того, государство сосредоточило усилия на контроле за исламскими религиозными практиками и любыми проявлениями вероисповедания. Власти начали следить за тем, кто и с какой целью посещает мечеть, устраивали обыски частных домов в поисках запрещенной исламской литературы, запретили женщинам носить паранджу и следили за длиной бороды у мужчин. Любое проявление исламской веры или попытка соблюдения мусульманских обрядов квалифицировались как экстремизм.