Встав во главе города и уезда, новый воевода должен был (в нашем случае) при появлении слухов о приближении татар «по вестем от себя по городом посылати в подъезды и для языков голов с сотнями. И у выходцов и у языков роспрашивати, сколко людей и каковы люди и куды на которые городы идут. Да по тем вестем посылати от себя ратных людей и велети им над ними, прося у Бога милости, промышляти, сколко Бог помочи даст. Да про то про все подлинно писати к бояром и воеводам и из языков лутчих для подлинных вестей присылати наскоро на подводах». Если же неприятель подойдет к самому городу, то наместник должен был «сбирати ратных людей с дворцовых сел с… уезда и с иных уездов, которые близко подошли, со всяким оружием, и укрепя осада и росписав по городу голов по местом и устроя с приходныя стороны наряд, и приказати город, кому всякими делы промышлять, а самому со всеми людми на тех людей ходить». Если же неприятель собирался подойти к городу в «великой силе», то воеводе предписывалось «сесть в осаду», «а на вылазку и для помочи к приступным местом написати за собою лутчих резвых людей».
Естественно, что предметом особой заботы городового воеводы должны были стать городские укрепления, «крепости», которые он должен был тщательно осмотреть и привести в порядок. «Рвы старые почистить и новые поделати, – отмечалось в наказах, – чтоб рвы были добре глубоки и круты», «крепости у города и у острога, которые погнили или какими иными делы порушились, и ему те крепости поделывати. А где крепостей не сделано, а по тамошнему делу они надобны, и… те крепости делати вновь».
И конечно же воеводе должно было внимательно следить за развитием событий с тем, чтобы «изгоном ратные люди уезду и городу и острогу, и посаду какого дурна не учинили», помогая в случае необходимости соседям посылкой от себя ратных людей.
На плечи воеводы ложилось также и поддержание порядка в городе и уезде, «в служилых и в посадцких, и во всяких… людех… росматривати, чтоб ни в ком шатости никаковы и лихих заводов и самоволства не было, и во всяких бы чинех никто никакими людми, кому бояря и воеводы не укажут, не владел. А где сведает в ком какое умышленье или завод злой, или кто учнет в каком чине самоволство чинить или самоволством без боярского указу чем владеть, и… тех людей от того унимать, розсматривая по делу, как бы от того унять». При этом наместнику строжайше наказывалось, чтобы он и назначенные им люди, «головы добрые из дворян, кому мочно верити», коим «в судебне во всяких делех и управа им чинити безволокитно… прямо, а посулов и поминков не имати», а «по дружбе и по посулом никому ни в чем не норовити и по недружбе не мстити».
Естественно, воевода и назначенные им головы должны были бдительно следить за порядком в городе, «береженье от огня и от всякого лиха держати великое», по ночам «ездить возле города и голов от себя посылати, и по городу с фонарем от собя посылати». И в завершение инструкциинаказа воеводе предписывалось, чтобы он «о всяких земских и о ратных делех» действовал по данному ему наказу, и, что интересно, «посмотря по тамошнему делу, как будет пригоже», не забывая при этом «о всем подлинно о земском о всяком укрепленье писати подлинно… почасту», чтобы царю и великому князю «было ведомо» и его «ежечас без вести не держати»236.
Но вернемся к днепровской «посылке» Матвея Ржевского. Итак, отправившись по государеву указу «на Днепр», бывший стрелецкий голова, сам того не подозревая, оказался одним из главных действующих лиц в очередном витке русско-крымского противостояния, начавшемся в 1552 г. «Посылка» бывшего стрелецкого головы, на первый взгляд, имела достаточно ограниченный характер. Перед ним была поставлена задача провести глубокую разведку и выяснить намерения хана на кампанию 1556 г., и как будто ничего более. Примечательно, что это назначение Матвея Ржевского не нашло отражения в разрядных записях – ни в официальном Государевом разряде, первая редакция которого была составлена как раз в 1556 г.237, ни в частных разрядных книгах. Но эта экспедиция имела далекоидущие последствия. Дело в том, что на волне послеказанской эйфории Иван Грозный и его советники стали вынашивать планы если не завоевания Крымского «юрта», то, по меньшей мере, возведения на бахчисарайский престол «своего» хана. Как писал Иван в 1555 г. новому бию Больших Ногаев Исмаилу, его царская мысль состоит в том, «чтоб мне крымсково самому ити, а вы б (то есть Исмаил. – В. П.) со мною послали детей своих и племянников. А с теми тысеч пять или шесть (воинов. – В. П.)…». И если бы это предприятие увенчалось бы удачей, продолжал московский государь, соблазняя Исмаила открывающимися перспективами, то «мы б Дербышева сына Янтемира царевича (сына астраханского «царя» Дервиш-Али. – В. П.) и ваших детей и племянников на том юрте (то есть в Крыму. – В. П.) оставили…»238. Но на пути реализации такого плана стояла сама природа – между владениями Ивана IV и «островом Каффы» (как назвал Крым в конце XV в. венецианец Иосафат Барбаро) лежали сотни верст безлюдной степи, защищавшей владения крымского хана от русских ратей лучше самых мощных рвов, валов и бастионов. И если Москва могла относительно легко достичь Казани и Астрахани по рекам, перебросив под их стены водой артиллерию, пехоту и все необходимые припасы, – как писал американский историк У. Мак-Нил, «московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки…»239, то с Крымом такой вариант не проходил. В середине 50-х гг. XVI в. надежной водной коммуникации, подобной волжской, обладание которой позволило бы русскому государю перебросить легко и быстро, без особых затрат и потерь, артиллерию, пехоту и необходимые припасы к самым владениям крымского «царя», у русских еще не было. А без нее всякие планы подчинения Крыма московской воле оставались несбыточными.
Но вернемся к экспедиции Матвея Ржевского. Действуя согласно царскому наказу, он «собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати» намерения крымского «царя». Обращает на себя внимание фраза «суды поделал». Учитывая ограниченное время, которое было у нашего героя на строительство речных стругов, вряд ли отряд казаков в его подчинении был многочислен.
Сплавившись по полноводному Пселу до Днепра, а там относительно легко и безболезненно преодолев в половодье знаменитые пороги, Ржевский и его казаки спустились в низовья великой реки, к Мамаеву лугу, туда, куда в минувшем году должен был прибыть со своими людьми воевода И.В. Шереметев Большой в рамках начавшегося наступления на Крым. Отсюда в мае Ржевский прислал Ивану весть о том, что «выбежавшие» из Крыма полоняники показали – хан вышел на Конские воды со всеми своими людьми и готовится идти на «государеву украйну». Эти сведения подтвердил и другой беглец из Крыма, путивлянин Д. Иванов240.
Эти новости имели далекоидущие последствия. Прежде всего доставленные сведения о намерениях хана привели в действие московскую военную машину. В диспозицию полков, заблаговременно расставленных на «берегу», вдоль Оки, были внесены изменения, а сам «царь и великий князь приговорил з братиею и з бояры, что ити ему в Серпухов да туто собрався с людми да ити на Тулу и, с Тулы вышедши в Поле, дождатися царя и делати с ними прямое дело, как Бог поможет». 18 июня 1556 г. государь со своим двором, князем Владимиром Андреевичем и казанским «царем» Семионом выступил в Серпухов241.
По прибытии на место Иван IV устроил большой смотр всего своего воинства, приказав воеводам и своему двоюродному брату «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает государь свое воинъство, хто ему как служит, и государьское к ним по тому достоинству и жалование»242. Надо полагать, царь остался доволен тем, что увидел лично, и тем, что ему донесли его воеводы, – и в самом деле «множество воинъства учинишася», раз после этого смотра царь и бояре приговорили «ити за реку».
С целью провести рекогносцировку походного маршрута и присмотреть места для расстановки полков за Оку на реку Шиворонь, что южнее Тулы, был отправлен с отрядом воинов окольничий Н.В. Шереметев.
Тем временем, пока шли все эти приготовления, с юга поступили новые известия. Отправленные вниз по Дону служилые люди Данило Чулков и Иван Мальцев прислали девять пленных татаринов, взятых в плен под Азовом. Пленные показали, что Девлет-Гирей действительно собрался и вступил в поход на государеву «украйну» и выслал вперед своих разведчиков, которым удалось взять в полон «мужика в Северских вотчинах». Пленника допросили, и он рассказал, что Иван IV знает о намерениях хана и уже ждет его на берегу. «Прямое дело» с главными силами русских отнюдь не входило в планы крымского «царя», он и его советники еще не забыли прошлогодний урок, потому хан и отказался от своего первоначального намерения и решил, чтобы не возвращаться несолоно хлебавши домой, сходить за ясырем на Северный Кавказ «и с того сытым быть». Однако не дошел хан и до Азова, как к нему пришли известия о том, что-де «видели многых людей рускых на Днепре к Ислам-Кирмену, и царь по тем вестем воротился в Крым». Прибывший 20 июня в Серпухов от черниговского воеводы И.И. Очин-Плещеева бежавший из плена черниговский сын боярский Моисей Дементьев (не из тех ли детей боярских, что попали в плен под Судьбищами?) уточнил сведения, сообщенные пленными крымцами. Оказывается, хан с весны шесть недель стоял на Овечьих водах, ожидая сведений от своих разведчиков, а когда узнал, что русские ждут его, «поворотил со всеми людьми на Черкасы. И как пришол царь под Азов, и тут за ним ис Перокопи прислали, что царя и великого князя люди идут Днепром под Ислам Кирменю». Хан поспешил домой, куда и вернулся 16 апреля, отправив «мурзы дву или трех с малыми людьми языков добывати и про царя и великого князя проведывати»243.
Кем были эти «царя и великого князя люди», появление которых в низовьях Днепра вынудили хана отказаться от своих намерений и поспешно укрыться за укреплениями Перекопа? Ответ на этот вопрос в Москве (уже догадывавшиеся о причинах перемены в настроении хана) узнали 22 июня. В этот день «Дьяк Ржевской в Серпухов прислал к царю и великому князю з Днепра ис-под Ислам Кирмены дву казаков рославца да туленина Якуша Щеголева з грамотою, а в грамоте писал, что ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки, и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли»