«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в. — страница 36 из 66

я в себя несколько военных конфликтов, связанных друг с другом), она оказала огромное воздействие и на русское государство, и на русское общество, и не случайно. «Правление Ивана раскрыло в драматической и даже страшной форме всю парадоксальность попыток создать мировую империю на незащищенной и неблагодатной земле северо-востока Европейской равнины. В военном плане Московия становилась ведущей державой. В экономическом – была весьма многообещающей благодаря своим богатым людским и территориальным ресурсам (хотя это утверждение по отношению к России XVI и даже XVII вв. довольно сомнительно. – В. П.). Однако уровень ее технического развития оказался слишком примитивен для мобилизации всех этих ресурсов, а расслаивающаяся, ограниченная и патримониальная природа унаследованной Русью социальной структуры препятствовала объединению ее сил…» – писал британский историк Дж. Хоскинг532. С этим утверждением можно поспорить, однако представляется, что главное подмечено им достаточно точно – молодое Московское царство надорвалось в попытке поднять оказавшийся неподъемным для себя груз. Стремление выиграть Ливонскую войну, которая быстро переросла свои локальные рамки, при продолжении противостояния с Крымом, обострение которого приходится как раз на время правления Ивана Грозного, ускорило наступление в России всеобъемлющего политического, социального и экономического кризиса (связанного не в последнюю очередь с ухудшением природно-климатических условий, существенно усложнивших ведение сельскохозяйственных работ, и не только на Руси).

Его последствия, усугубленные рядом ошибок, допущенных при правлении преемников Ивана Грозного, полностью преодолеть так и не удалось, и в начале XVII в. произошел взрыв, поставивший страну на грань гибели.

Но, как ни странно, полноценного исследования по истории Ливонской войны в отечественной, да и в зарубежной, историографии, по существу, до сих пор нет. Исследованию подвергались отдельные страницы ее истории, но попыток составить из отдельных фрагментов мозаики целостное полотно практически не было. Единственной отечественной работой, в которой была сделана такая попытка, является вышедшая более полустолетия назад книга В.Л. Королюка «Ливонская война», носящая, к сожалению, в большей степени научно-популярный, чем научный, характер533. Действительно, есть все основания согласиться с мнением петербургского историка А.И. Филюшкина, который с горечью писал, что «среди войн, которые вела Россия на протяжении своего существования, Ливонская – одна из самых незнаменитых»534.

И вот в этой одной из самых незнаменитых из знаменитых войн России предстояло принять участие стрелецкому голове Тимофею Тетерину со своим прибором. История Ливонской войны (или, как весьма обоснованно предположил А.И. Филюшкин, Балтийских войн535), как это обычно бывает, началась задолго до того, как прогремели первые залпы пушек. И снова процитируем А.И. Филюшкина, который писал, что «в середине XVI века сошлись несколько факторов, из-за которых передел балтийского мира стал неизбежен». Это и упадок немецких рыцарских орденов, обосновавшихся в Прибалтике и Пруссии, и стремительное ослабление некогда могущественного союза северогерманских городов – Ганзы, и освобождение из-под власти Дании Швеции с Норвегией, и стремление Польши и Литвы, объединенных личной унией распространить свою власть и влияние на орденские владения, и желание России поставить под свой контроль отлаженную веками систему посреднической торговли, которую вели прибалтийские города, обеспечив тем самым себе беспрепятственный доступ на рынки Северной Европы и к западноевропейским технологиям, прежде всего военным и, как это принято сегодня говорить, «двойного назначения». «Все эти желания и чаяния всех стран Балтийского региона предполагали одно и то же: Ливонский орден должен прекратить существование и послужить во благо других государств своими территориями, городами, деньгами и прочими ресурсами и богатствами», – завершал свою мысль историк536. Ослабевшая, раздираемая внутренними противоречиями и смутой Ливонская конфедерация (назовем ее так, поскольку, помимо ордена, здесь важную роль играл рижский архиепископ и епископ Дерпта) уже не могла противостоять желанию соседей полакомиться ею и была обречена.

Эскалация конфликта разворачивалась постепенно, но неумолимо, шаг за шагом наращивая темпы. В 1551 г. истек срок очередного русско-ливонского перемирия, однако переговоры о подписании нового соглашения начались только в 1554 г. Они закончились тем, что перемирие было продлено на 15 лет при условии, что ливонцы не будут препятствовать транзитной торговле и проезду иностранных специалистов, приглашенных служить московскому государю, восстановят православные церкви, что были разрушены в ходе Реформации в ливонских городах, не будут заключать союз с Литвой и Польшей против России, и, last but not least, выплатят Москве немалую, «со всякие головы по гривне по немецкой», «юрьевской дани»537.

Между тем еще в 1552 г. король Польши великий князь Литовский Сигизмунд II обговорил со своим вассалом герцогом Пруссии Альбрехтом Гогенцоллерном (кстати, последним магистром Тевтонского ордена, в 1525 г. ловко приватизировавшим прусские владения Тевтонского ордена и присягнувшим на верность отцу Сигизмунда уже в качестве новоиспеченного прусского герцога) план захвата Ливонии, чтобы та не досталась московитам. И при первой же возможности Сигизмунд попытался реализовать этот план. Вмешавшись на стороне своего ставленника рижского архиепископа Вильгельма Бранденбургского во внутриливонскую так называемую «войну коадъюторов» 1556 г. (которая стала де-факто очередной, наряду с русско-шведской войной, фазой войны за Ливонское наследство), он навязал ордену Позвольский мир538.

Среди его статей были две в особенности задевавшие интересы Москвы – согласие ордена на союз с Польшей против Москвы и обязательство ордена содействовать Польше в недопуске в Россию иностранных специалистов. И здесь уже не так уж и важно, полагали ли в Москве факт заключения этого договора тем самым casus belli, что открыл путь к войне, или нет. Позвольские соглашения и открытое вмешательство Польши и Литвы в ливонские дела, проволочки ливонцев с выплатой той самой «юрьевской дани», усиливавшаяся внешнеторговая блокада Русского государства (это отдельная история, еще не нашедшая своего историописателя) – все это, да и не только это, делало войну неизбежной. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Ивана Грозного, стали переговоры, проходившие в Москве в декабре 1557 г. между ливонскими послами и представлявшими русскую сторону окольничим А.Ф. Адашевым и дьяком И.М. Висковатым.

Переговоры эти проходили в достаточно напряженной обстановке – Адашев и Висковатый настаивали на выполнении условий соглашения 1554 г., тогда как ливонцы всячески старались уменьшить размеры дани, которую они были готовы выплатить. Иван демонстративно поигрывал «мышцей бранной», и, надо полагать, вряд ли случайно англичанин, о котором мы писали выше, оказался на ежегодном смотре московской артиллерии и стрельцов. Правда, ливонские послы на самом смотре не присутствовали, но были осведомлены о нем. Как писал член посольства Т. Хернер, расставшись с Адашевым и Висковатым, он и другие члены посольства, возвращаясь на выделенное им московское подворье, обратили внимание, что «перед царским дворцом сидело на конях множество военачальников Г. Вел. Князя. Вслед за нами отправился в поле на коне Вел. Князь, сопровождаемый огромной толпой стрельцов; наш же пристав не позволил нам смотреть на Вел. Князя и его толпу, но понуждал (нас) ехать прямо на подворье. После сего через час времени Вел. Князь приказал открыть пальбу из больших и малых орудий, которая продолжалась целый день»539.

Гром пушек, которому незадачливые ливонские послы внимали на протяжении целого дня, вкупе с известиями о том, что на границе Ливонии собралось огромное московское войско (по словам Висковатого – не много и не мало, а целых 200 тысяч540), был более чем недвусмысленным намеком о тех печальных перспективах, которые ожидали в очень скором будущем скупых ливонцев, отказывавшихся платить по предъявленному счету. И выходит, что Тимофей Тетерин и его стрельцы стали, сами того не осознавая, частью большой дипломатической (и не только) игры.

Сбор рати «на маистра Ливонского и на всю землю Ливонскую» начался еще в ноябре 1557 г., когда Иван Грозный отправил в Новгород воевод во главе с князем М.В. Глинским и Д.Р. Юрьевым, «людей с воеводами со всеми ноугороцкими и псковскими всеми и из московских городов выбором многих», а также бывшего казанского царя Шигалея и двух татарских «царевичей» Кайбулу и Тохтамыша, с татарами, черемисой и даже «черкасских князей Ивана Маашика з братиею» – воистину нашествие «двунадесят язык»!541 Интересно сравнить то, как описывали эту рать сами ливонцы, с теми сведениями, что сохранились в русских документах. Согласно донесениям с мест и показаниям пленных, они оценивали численность царского войска примерно в 21–23 тысячи людей, в том числе 3 тысячи татар и 1 тысяча пеших, большей частью на конях. Тяжелой артиллерии у русских не было, лишь 3 дюжины telhakenn или röre (гаковниц, легких орудий, фальконетов?), вооружение воинов составляли копья, луки и сабли, а в качестве защиты многие имели кольчуги.

Согласно же русским разрядам, войско, собравшееся в поход против ливонцев из Пскова, состояло из пяти полков (Большого, Передового, Правой и Левой рук и Сторожевого) под началом 10 воевод, под которыми «ходили» 38 сотенных голов (соответственно 13, 8, 7 и по 5), а также упоминавшихся выше татар, черемис и «пятигорских черкас». В войско были включены по меньшей мере два стрелецких прибора – Тимофея Тетерина и Григория Кафтырева542. Эти сведения, при сравнении их с данными Полоцкого разряда 1562/63 г., позволяют примерно представить, какой была численность царской рати. Так, в том же Полоцком походе участвовало почти 400 выборных дворян и около 3,3 тысячи новгородских и псковских детей боярских и «земцев»