600. Князь Андрей трижды отправлял вдогонку за «маистровыми» людьми из Юрьева своих ратных, потрепавших отступающих немцев, и в третьей «лехкой» рати одним из голов был Тимофей Тетерин (надо полагать, со своими стрельцами). Он и его товарищи «дошли последних людей (ливонцев. – В. П.) да их побили, а живых взяли дватцать три человека». Сведения, сообщенные языками, оказались чрезвычайно важны – согласно им, «маистр» решил осадить Лаис, который обороняли 100 детей боярских и 200 стрельцов. Отправив им на помощь 100 стрельцов под началом друга Тимофея стрелецкого головы А. Кашкарова, юрьевский воевода сумел не допустить падения Лаиса и, более того, сорвать все планы Кетлера. Как писал Рюссов, «магистр подошол к Лаису, осадил этот замок, построив батареи и окопы, обстреливал его и два раза ходил на приступ, но оба раза проиграл. В этих двух приступах убито несколько сот отборных кнехтов и ревельский гауптман Вольф фон Штрасборг. Так как подошла зима и не было счастия, магистр и герцог снова отступили со стыдом и позором. Ратники, по неблагоприятности счастия и недостатка в деньгах, рассердились и разошлись». Московский же летописец дополнил это описание новыми красками. Согласно воеводскому сеунчу, который доставил в январе 1560 г. в Москву А. Кашкаров, «приходил маистр к Лаюсу со многими людми немецкими с нарядом, и поставя туры, бил из наряду по городу и розбил город до основания на пятнатцати саженях; и приступал по два дни всеми людми в розбитое место и к иным местам, и Божим милосердием и государя нашего православнаго царя правдою побили у маистра многих людей и поимали в городе доспехи и всякое ратное оружие многое поимли, из города из наряду розбили у маистра две пушки; и пошел маистр от Лаюса прочь с срамом, а людем государевым ничтож зла не сотвори»601.
Участие в обороне Дерпта от войск магистра и рижского архиепископа зимой 1559 г. стало последним известным боевым эпизодом в послужном списке Тимофея Тетерина на царской службе. Можно лишь предположить, что наш герой со своими стрельцами оставался в Юрьеве и в следующем году и принял участие в большом походе русской рати в Ливонию в мае – августе 1560 г.602 Однако доказать это невозможно при том состоянии источников, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Ясно только одно – по прошествии определенного времени после этого Тетерин попал в немилость. Однако, когда именно Иван Грозный опалился на удачливого до того времени стрелецкого голову и что послужило причиной опалы и крушения его блестящей, отмеченной многим государевым жалованием карьеры, – до сих пор вызывает споры историков. Сохранившиеся свидетельства об опале Тетерина и его побеге в Литву только запутывают и без того темную историю.
Начнем расследовать эту детективную историю, пожалуй, с анализа слов самого царя. Иван спустя почти два десятилетия писал папскому посланнику иезуиту А. Поссевино, выступавшему посредником в переговорах между русским монархом и королем Речи Посполитой Стефаном Баторием, что «Курбский и Тетерин не для нашего окрутенства побежали, для своего злодейства, что были они на наш живот помыслили, и мы хотели их за их измену казнити, и они от тово побежали; а Тимоху были есмя и пожаловали, а велели есмя его постричь по своему закону»603.
Казалось бы, ответ на вопрос из царского послания очевиден – Тетерин «проходил» по одному «делу» вместе с князем Курбским как его «подельник», и эта связь как бы очевидна, если учесть, что пути Курбского и Тетерина неоднократно пересекались во время первой, собственно ливонской, фазы Ливонской войны. Однако доказать это невозможно при нынешнем состоянии источников, равно как и то, что Тетерин как командир юрьевских стрельцов был связан с не очень удачной деятельностью Курбского в роли юрьевского наместника весной 1563 – весной 1564 г.604 Но если это было, то в таком случае опала Тимофея должна была случиться весной 1564 г. (и не связана ли она была с расследованием обстоятельств побега Курбского к Сигизмунду?).
В пользу того, что царский гнев обрушился на Тимофея весной 1564 г. и как будто был связан с делом Курбского, косвенно свидетельствует послание Тетерина новому наместнику «Вифлянские земли» боярину М.Я. Морозову. Последний был послан «на годованье» в Юрьев в 7072 г. (очевидно, сразу после того, как в Москве стало известно о бегстве 30 апреля 1564 г. в Литву прежнего юрьевского наместника князя Курбского)605. К этому посланию мы еще вернемся (поскольку есть сомнения относительно его датировки 1564 г.), а пока отметим, что при его чтении встает вопрос – почему Тимофей обратился именно к Морозову, выбрав его своим адресатом? Потому ли, что он сел в Юрьеве, городе, с которым Тетерин сроднился? Или же потому, что стрелецкий голова успел побыть под его началом некоторое время, прежде чем вскрылись его связи с беглым князем, после чего он был пострижен в монахи и сослан? Конечно, можно предположить также, что царская опала, обрушившаяся на Тетерина, была связана с опалой на А. Адашева (тем более что наш герой по службе неоднократно находился во время все той же Ливонской войны под началом брата временщика Данилы. Кстати, в том самом знаменитом походе 1560 г. приняли активное участие и Алексей, третьим воеводой Большого полка, и Данила, первым воеводой «у наряду»606). Сам Иван в своем первом послании Курбскому писал, что, «сыскав измены собаки Олексея Адашева со всеми его советники, милостиво гнев свои учинили: смертные казни не положили, но по розным местом розослали»607. При сопоставлении этого отрывка с предыдущим и с ливонским этапом в карьере Тетерина как будто напрашивается вывод о том, что успешный стрелецкий голова, связавшись с Данилой Адашевым и рассчитывая при его помощи продвинуться еще выше по карьерной лестнице, поставил не на ту лошадку. Слишком долго Тимофей находился в отрыве от двора и в итоге допустил роковую ошибку, оказавшись в итоге в Антониеве-Сийском монастыре на Двине как «человек» Данилы Адашева. В таком случае Тетерин попал в опалу в 1560 г. (или в октябре 1562 г., вместе с князем Д.И. Курлятевым, также постриженным в монахи «за великие изменные дела»?608 Кстати, в 1559 г. после взятия Дерпта Курлятев был назначен юрьевским воеводой и пути боярина и Тетерина тогда неизбежно пересеклись609).
Есть и еще одна версия, которую подробно рассмотрел Р.Г. Скрынников. Видный историк отмечал, что в царском архиве (в 223-м ящике) среди прочих дел хранилось дело об отправке «на Двину в Сейской монастырь Тимохи Тетерина з Григорьем Ловчиковым». В другом ящике (197-м) хранились грамоты, что привез к Ивану во время осады Полоцка отправленный еще в конце лета 1562 г. в Стокгольм к шведскому королю гонец Василий Гундоров сын Тетерин, родственник Тимофея610. Исходя из этого, историк логично предположил, что если бы Тимофей оказался к тому времени в опале, то вряд ли царь отправил бы Василия со столь ответственным поручением, и, значит, опала стрелецкого головы относилась ко времени после Полоцкого «взятья»611.
Сопоставив все эти сведения и версии, рискнем высказаться в пользу еще одной. Представляется, что опала Тетерина, возможно, была связана все же с делом Курбского и имела место в мае 1564 г. Что-то связывало князя и стрелецкого голову, и эта связь стала роковой для Тимофея. Похоже, правда, что отношения князя и нашего героя не были настолько близки, чтобы Тетерин лишился головы – видимо, сыск по делу о бегстве бывшего юрьевского наместника показал, что «вины» Тимофея не так велики, чтобы вынести в отношении его приговор: «Повинен смерти!» Осмелимся даже предположить, что на первых порах Иван полагал, что Тетерин был сообщником Курбского и помогал тому бежать. Однако затем, разобравшись, царь сменил гнев на милость и «за неполное служебное соответствие» приказал постричь оплошавшего стрелецкого голову (за которым к тому же водился грешок связей с кланом Адашевых) в монахи в дальнем монастыре, куда он и был отправлен под конвоем будущего опричника Г. Ловчикова. А вслед за Тимофеем с учреждением опричнины в казанскую ссылку отправились как неблагонадежные и его родственники.
Остается еще один вопрос – когда же Тетерин бежал в Литву: тогда же, в 1564 или 1565 г., как принято считать612, либо позже? Можно, конечно, попытаться связать ссылку Тетериных в Казань с бегством нашего героя – он «перелетел» на сторону старого недруга Ивана, а государь за это наказал его родственников. Можно также предположить, что для столь энергичного и деятельного служаки пострижение в монахи стало сильнейшим ударом. Слова лихого поэта-гусара Д. Давыдова о том, что «полусолдат тот, у кого есть печь с лежанкой, жена, полдюжины ребят, да щи, да чарка с запеканкой!», явно были не про Тимофея Тетерина! Про него другие: «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, с вами век мне золотой!» Ведь он был еще не старый (а было ему тогда около тридцати или чуть больше лет), и что ожидало его теперь – прозябание и, по существу, медленная смерть вдали от боевых друзей, от «золотого века»? Могла ли бурная натура стрелецкого головы принять такую судьбу? Конечно же нет! И новоиспеченный инок Тихон решил рискнуть – пан или пропал, чем такая жизнь, лучше смерть, если его замысел не удастся. Верный слуга Тетерина, некто Поздячко, сумел связаться со старым товарищем и сослуживцем Тимофея, Андреем Кашкаровым, с которым наш герой бок о бок несколько лет служил «службу государеву цареву зимнюю и летнюю, полевую и береговую, и посылошную». Кашкаров, видимо начальствовавший над стрельцами в том же Юрьеве (или каком-либо другом ливонском городке), остался верен старой службе и сумел организовать побег Тимофея в Литву. Об этом свидетельствует сыскное дело «Ондрея Кашкарова да Тимохина человека Поздячка, что они Тимохиным побегом промышляли», хранившееся во все том же царском архиве613.
Но эта лихо закрученная гипотеза основана на весьма шатком основании – на психологическом портрете человека, жившего четыре с гаком столетия назад. А если эта тонкая конструкция неверна – что тогда? А что, если попытаться ответить на вопрос о том, когда и почему бежал Тетерин в Литву, используя иной подход? Попробуем и посмотрим, что получится.