При сопоставлении событий конца 60-х – начала 70-х гг. невольно напрашивается предположение о взаимосвязи серии тайных посланий Сигизмунда II, адресованных видным московским боярам, отправленных в 1567 г. (Иван Грозный подозревал Курбского в том, что он был одним из инициаторов этой интриги); ряда неудач, что потерпели русские полки в том же году; пресловутого «земского заговора» того же года (по обвинению в участии в котором, по мнению Р.Г. Скрынникова, «всеродне» были казнены многочисленные Тетерины), дискуссия о котором не прекращается уже не десятилетие; переговоров Ивана Грозного о получении убежища в Англии; внушительной военной экспедиции, собранной Сигизмундом осенью все того же 1567 г. на русско-литовской границе, и внезапного отказа Ивана от вторжения в Ливонию тогда же. И тут же вспоминаются обвинения Ивана в адрес Сигизмунда, что тот полагается в войне не на ратное искусство, а на «украд и измену». И напрашивается вопрос – а не участвовал ли Тимофей Тетерин каким-либо образом во всех этих событиях? Не был ли он замешан в тайных интригах Сигизмунда, не переписывался ли он с кем-либо из родственников и сослуживцев и не контактировал ли, будучи посредником, с эмиссарами из-за кордона? Сегодня об этом трудно судить однозначно, но, учитывая, что среди беглецов Тетерин был далеко не самым знатным и высокопоставленным, но регулярно упоминается в документах того времени как один из виднейших изменников, такое предположение вовсе не выглядит таким уж необычным и невозможным в принципе.
Ну а если Тетерин был замешан в «земском заговоре» и имел контакты с Курбским, то тогда его побег в Литву вполне может быть отнесен к концу 1567 – началу 1568 г., когда началось следствие по делу боярина Федорова, и Тимофей не стал дожидаться, пока оно доберется до него. И если наше предположение верно, то тогда все встает на свои места. Явление при дворе Сигизмунда II бывшего стрелецкого головы, а ныне монаха-расстриги имело эффект взорвавшейся бомбы. Следы произведенного нашим героем фурора сохранил немецкий авантюрист Г. Штаден. Передавая слухи, он писал, что Тетерин, ein hackenschüzen heupttman, «в камилавке явился к королю (Сигизмунду II Августу. – В. П.)…»614. Согласимся с тем, что обычный стрелецкий голова вряд ли удостоился бы королевского приема – не того полета птица, а вот сподвижник Курбского и участник заговора против тирана – почему бы и нет? В пользу этого предположения косвенно свидетельствует тот факт, что в мае 1568 г. (sic!) король пожаловал Тетерина немалыми землями615, и это при том, что четвертым артикулом III раздела Литовского статута 1566 г. Сигизмунд обязывался «именей кгрунтовъ и всякое маетности» «заграничникомъ и постороннимъ и жадному иному, давати записовати и ни которымъ способомъ отдаляти не маемъ»616. Между прочим, раньше бежавшим в Литву русским детям боярским земли не давались – Сигизмунд «жаловал» их «натурой», продовольственным пайком и деньгами на карманные расходы. Например, в 1566 г. четыре «москвитина», Василь Левонкович, Булат Михайлович, Иван Кузмич Лихачов и Степан Матвеевич Сыривков, перебежавшие на литовскую сторону, были отправлены в замок Кобрин, и тамошний каштелян получил королевское указание выдавать им «на чверт року» (на квартал. – В. П.) бочку жита, бочку солода, полбочки крупы и столько же гороха, свиную полть, пуд соли и на рыбу и свежее мясо копу грошей, не считая натурального жалованья на их служебников и коней617.
Так или иначе, случилось ли это в 1564/65 или 1567/68 гг., в жизни Тимофея Тетерина начался новый, литовский этап его биографии, в общем неплохо задокументированный. Его карьера на новой службе, как отмечал изучавший «литовский» этап его биографии К.Ю. Ерусалимский, развивалась, судя по всему, вполне успешно. «Дворянин его королевской милости»618 сумел войти в доверие сперва к Сигизмунду II, затем Стефану Баторию и сохранить королевское расположение и при Сигизмунде III. Служба новым сеньорам была ими высоко оценена – Тимофей стал богатым землевладельцем в Упитском повете, не считая иных земельных владений, пожалованных ему Сигизмундом II. При этом, что характерно, в начале 1585 г. бывший стрелецкий голова был поименован минским кастеляном и упитским державцей Я.Я. Глебовичем «добрым» человеком и «заслужоным» слугою Речи Посполитой, а спустя четыре года его несовершеннолетние дети, Федор и Тимофей (родившиеся уже в Литве, где Тимофей женился вскоре после своего побега), получили право наследования полученных их отцом по королевской милости земель619. Эти расположение и право передать пожалования по наследству были завоеваны Тетериным не только самим фактом побега, но и верной службой польско-литовским монархам и пером, и мечом. Так, в 1571 г., возвращаясь из Литвы, русские послы, «князь Григорей Мещерской со товарищи», привезли «подлинной список литовских вестей», в котором, помимо всего прочего, о «государском изменнике» Тимохе Тетерине говорилось, что-де ему и его товарищам А.Ф. Кашкарову (кто этот Кашкаров – уж не тот ли стрелецкий голова, сослуживец Тетерина, помогший ему бежать? Логично было бы предположить, что Кашкаров, памятуя о горячем нраве Ивана Грозного, не стал дожидаться «сыска» и тоже бежал. Этому отождествлению мешает одно обстоятельство – Курбский писал, что Иван казнил Андрея Кашкарова, хотя, впрочем, учитывая, что князь Андрей весьма вольно обходился с фактами, это не такое уж и большое препятствие) и Х. Валуеву «именьишка подаваны от вифлянские границы, а приезжи к старосте жемотцкому и на службу с ним ходят»620. И, судя по размерам пожалованных Сигизмундом Тетерину земельных владений (около 1 тысячи десятин земли только в Упитском повете – далеко не каждый знатный московский аристократ в те времена мог похвастать таким количеством земли!), «выправовати на службу военную» новоиспеченный «дворянин его королевской милости» должен был с немалым отрядом своих людей.
Правда, отметим, что конкретных сведений о военной службе Тетерина Сигизмунду и его преемникам сохранилось немного. Так, Иван Грозный в своем послании Стефану Баторию в 1581 г. писал, что король в 1579 г. явился под Полоцк «со многими землями и с нашими израдцами, с Курбским и з Заболоцким и с Тетериным и с ыными нашими израдцами ратью». И участие Тетерина в Полоцкой кампании 1579 г. Стефан подтвердил в ответной грамоте царю621. Однако намного большую известность получил другой эпизод с его участием, произошедший во время продолжавшейся Ливонской войны и запомнившийся своей дерзостью и лихостью и русским, и иностранцам, и история эта заслуживает отдельного и подробного рассказа.
Итак, по порядку. В 1569 г. Иван Грозный, отправляя послание своему старому врагу Сигизмунду III, писал тому, что его подданные «князь Олександр да князь Иван Полубенские, пришедчи некрестьянским обычаем… сослався с нашими изменники, безбожным обычаем в наш пригородок во псковской в Избореск с нашими изменники вьехали и город Избореск… засели». Эту же идею царь развил и дополнил в своем наказе посланцу в Речь Посполитую Ф.И. Мясоедову, который должен был на вопрос о Изборской оказии ответствовать вопрошающему следующими словами – мол, «государя вашего (то есть Сигизмунда. – В. П.) люди, сослався с изменники, украдом въехали в город, и государь наш послал бояр своих и воевод, и, Божиею милостию, государевы бояре и воеводы город Избореск взяли ко государеве вотчине ко Пскову по старине, как преж того было псковской пригородок; государя вашего люди не умеют имати силою, и ни емлют изменою да украдом, а государь наш, надеясь на Бога, да емлет воинским делом (sic! Весьма примечательное место в наказе! – В. П.)…». Псковский летописец, не называя имен и фамилий государевых изменников, дополнял царские слова – «Литва взяша Избореск оманом, впрошалися отпритчиною, генваря в 11 день». И наконец, упоминавшийся ранее немецкий авантюрист Г. Штаден вставил в картину еще несколько важных деталей, отчего она заиграла новыми красками. Согласно его рассказу, «губернатор польского короля Сигизмунда в Ливонии Александр Полубенский отправился в путь с 800 поляками, переодетыми в опричных. При нем было, однако, трое русских бояр, бежавших от великого князя: Марк Сарихозин и его брат Анисим, третий звался Тимофей Тетерин и был ранее в Москве у великого князя стрелецким головой». И, продолжая свой рассказ, немец отмечал, что Полубенский якобы-де подъехал к воротам Изборска и «сказал воротному сторожу: «Открывай, я из опричнины!» Ворота тотчас же открыли. Так поляки захватили врасплох Изборск, удерживали его не более четырнадцати дней»622.
Что же мы имеем, проанализировав эти свидетельства? Картина, которая предстает перед глазами после прочтения этих свидетельств современников, что и говорить, впечатляющая. Морозная январская ночь, заснеженная дорога, длинная колонна всадников в черном, колеблющееся пламя факелов, освещающих их путь, темная громада стен и башен Изборска, предстающая перед ними, и литовский князь, который в сопровождении немногих людей подъезжает к воротам города и стучит в них рукоятью сабли, требуя от воротников открыть ему, государеву посланцу, въезд в Изборск. Сонные сторожа, открыв окошко, спрашивают у него, кто таков, и слышат в ответ, что он из опричнины. Это не вызвало у них подозрений. Почему? Быть может, в Изборске ждали отряд опричников? Или дежуривший в воеводской избе один из казненных по обвинению в измене подьячих (согласно синодику Ивана, за «измену» были казнены двое изборских подьячих, С. Рубцов да П. Лазарев, человек Рубцова Оглобля да двое псковичей, А. Шубин и Е. Герасимов) успокоил воротников – мол, свои, чего ждете, люди и кони замерзли, открывайте!623 Сегодня это уже не узнать. Ясно только одно – ворота были приоткрыты, Полубенский и его брат с немногими окружавшими его людьми въехали в них, перебили стражу и впустили в город остальных своих людей. Город был взят, в плен попали изборский воевода А. Нащокин, городовой приказчик И. Рудак Перхуров и ямской дьяк А. Иванов (вернувшиеся домой летом 1569 г.).