Какую же роль сыграл во всем этом Тетерин? Операция, задуманная Полубенским, не могла не понравиться «дворянину его королевской милости» и экс-стрелецкому голове – лихая, с ярким налетом авантюризма, она живо напомнила ему его молодость, ночной набег на лагерь незадачливого астраханского царя Дервиш-Али 13 лет тому назад. И без помощи Тетерина и братьев Сарыхозиных Полубенскому было бы сложно осуществить свой замысел. Нельзя исключить такой возможности, что они, и в особенности Тимофей, имея знакомых в Изборске (воеводы приходят и уходят, а дьяки и в особенности подьячие остаются), могли договориться с ними о поддержке при осуществлении смелого замысла. Да и разговаривали с воротниками, скорее всего, Тетерин и Сарыхозины – кому, как не им, были известны порядки, бывшие в ходу в пограничных гарнизонах? Кстати, их говор не мог вызвать подозрений у сторожей – как-никак, они же природные русаки, в отличие от литвина Полубенского. Но, увы, это не более чем наши предположения, а как дело обстояло на самом деле, сегодня мы уже не узнаем, а жаль – сюжет, достойный того, чтобы стать основой авантюрного романа или приключенческого фильма про «рыцарей плаща и кинжала»!
Кстати, изборская история глубоко запала в душу Ивану, и он долго не забывал о ней. Отправляясь в 1577 г. в поход отвоевывать свою вотчину, «Лифлянскую землю», Грозный напомнил А. Полубенскому, как тот, «не имея храбрства (снова тот же мотив, что и в наказе Мясоедову. – В. П.), взял еси искрадом нашия вотчины Пскова пригородок Избореск, как еси поругалъся, отступив от крестьянства, церкви божии и священства образом». Спустя несколько месяцев, взяв князя в плен, царь снова напомнил ему, как тот в свое время, будучи вольмарским старостой, «совершал частые кровопролития, нападая на юрьевские города, людей моих обижал и Изборск с изменниками моими разстригою Тетериным и Сарыхозиным взял; но Бог тебе не помог, за то, что ты чудному Миколе глаза колол, церкви ограбил, имущество их отнимал и огнем жег». И Тетерина царь в послании, написанном в том же 1577 г. (возникает вопрос – а не стало ли это письмо результатом пленения Полубенского? – В. П.), уколол сравнением его поведения тогда, в 1569 г., и сейчас, в 1577 г. 8 лет назад, писал царь, ты, Тимофей-Тихон, «росстрига богатырь, Изборск изменою взял», а теперь, когда он, Иван, сам явился в свою «отчину Лифлянскую землю», «чево для ныне за Двину в Литву побежал, а ни в котором стрелнице не удержалъся?»624.
Кстати, это письмо Ивана, адресованное «ростриге богатырю», стало своеобразным ответом на послание самого Тимофея боярину М.Я. Морозову, о котором уже говорилось ранее. Обычно его датируют летом 1564 г.625, однако осмелимся предположить, что оно появилось на свет позднее, после того, как Морозов, отбив у поляков Изборск, отписал Полубенскому грамоту, назвав в ней Тетерина и Сарыхозина изменниками (во всяком случае, контекст ответного послания Тимофея позволяет сделать такое предположение)626. Письмо, надо сказать, преинтересное. Прежде всего, Тимофей-Тихон напрочь отметает обвинение в измене. Эксстрелецкий голова и монах-расстрига, объясняя мотивы своего побега, писал, что он бежал «по многих нестерпимых муках и по наругани ангельского образа», а потому боярину должно быть совестно обвинять его в измене: «Ты, господине, убойся бога, паче гонителя и не зови православных кристьян, без правды мучимых и прогнанных, изменниками» (и здесь напрашивается предположение – а что, если Тетерин бежал в Литву не в 1564 г., а позднее, в конце 1567 или в начале 1568 г., когда узнал о начавшемся сыске по делу о земском заговоре и о казни своих родственников и стал всерьез опасаться за свою жизнь? Или же казнь Тетериных стала следствием бегства Тимофея-Тихона?). И далее бывший инок ехидно отмечал, что-де «твое, господине, чесное Юрьевское наместничество не лутчи моего Тимохина чернечества», поскольку служба Морозова несет ему только одни расходы и долги и никакой чести. Одним словом, «не спеши, в стрельне сидя шестой год, хвалитися! (любопытный, кстати говоря, пассаж со стороны Тимофея – на что он намекает? Уж не на 1564 ли год, когда Морозов сменил беглого Курбского на посту юрьевского воеводы? – В. П.)…»627. И ведь как в воду глядел наш герой – прошло несколько лет, и Морозов был казнен Иваном (и, если доверять Штадену, выходит, что в том числе и за злоупотребления, допущенные воеводой в бытность его юрьевским наместником)628.
И еще один интересный мотив проскальзывает в послании беглого стрелецкого головы – он заслуживает того, чтобы его привести полностью. «Есть у великого князя новые верники: дьяки, – обращаясь к Морозову, писал Тетерин, – которые его половиною кормят, а другую половину собе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопъстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют». С одной стороны, довольно странно слышать эти слова из уст дьяческого сына, дед и отец которого возвысился над многими детьми боярскими и разбогател благодаря именно верной службе государю пером, но не мечом. Явно Тимофей кривит здесь душой, и невольно возникает вопрос – почему? С другой же стороны, схожие мотивы звучат в писаниях А.М. Курбского629. И поскольку связь между Курбским и Тетериным в Литве существовала, то снова напрашивается еще одно предположение – а не обсуждал ли князь с беглым бывшим стрелецким головой последние новости с бывшей родины и свои тексты?
Возвращаясь от анализа содержания письма Тетерина Морозову, отметим, что при чтении документов той эпохи складывается впечатление – для Ивана Грозного «измена» и побег Тетерина стали сильным ударом. По подсчетам К.Ю. Ерусалимского, в польских и литовских источниках тех времен упоминается по меньшей мере 800 «москвитинов»630. Однако царь интересовался судьбой и ролью, которую они играли при королевском дворе, лишь немногих из них, и экс-стрелецкий голова был в числе тех немногих «избранных», кого Иван не оставлял вниманием до самой своей смерти. В пользу такого предположения косвенно свидетельствует тот интерес, который Иван Грозный проявлял к судьбе Тимофея. Судя по царским наказам своим дипломатам и его переписке с Сигизмундом II и Стефаном Баторием, Тетерин, и, очевидно, далеко не в последнюю очередь благодаря своей ревностной и успешной службе новым сеньорам, считался в Москве одними из виднейших изменников. Его имя обычно шло третьим в переписке после Курбского и еще одного видного эмигранта, потомка смоленских князей В.С. Заболоцкого, а после смерти последнего передвинулось на второе место631.
Судьба Тетерина и его карьера при дворе Сигизмунда, а потом Стефана Батория живо интересовала царя, и он регулярно наказывал своим послам и гонцам, ездившим в Литву и Речь Посполитую, узнавать «про государьских изменников, про Курбского и про Володимеря Заболотцкого и про Тетерина с товарыщи, в котором они обычее при короле, и к которым радным паном которой прихож, и что их служба королю, и нет ли от них котораго лихого умышления про государевы украины?». При встрече же с кем-либо из «государьских изменников» послам следовало отвечать столь излюбленными Иваном «кусательными словесами» – мол, «с изменником что говорити? А вы своею изменою сколко ни лукавствуйте бесовским обычеем, а Бог милосердие свое государю свыше подает на враги победу, а вашу измену разрушает». И далее царь требовал, чтобы его посланцы больше не говорили ничего, а шли прочь от переветников, да и то разговаривать достойно им было лишь с Курбским да «радными» (а Тетерин, с точки зрения Ивана, явно относился к числу последних), «а с худым того не говорити, худому излаяв, да плюнути в глаза, да и пойти прочь»632.
Почему? Какие струны в душе грозного царя сумел затронуть Тимофей-Тихон, что государь постоянно вспоминал о нем? Может, ответ скрывается в упоминавшемся выше письме, которое отправил Иван Грозный Тимохе-Тихону из Вольмара в 1577 г. (кстати, из всех изменников, бежавших в Литву, только Курбский и Тетерин удостоились царских посланий!). Обращаясь к «росстриге-богатырю», Иван напомнил Тимохе, «каковы еси грамоты к нам привозил от Андрея от Шеина, коли первое с маистром наши люди виделися в нашей отчине Лифлянской земле»633. Напрашивается ответ – царь с особенным чувством вспоминал те славные времена, когда он, еще молодой, полный сил и энергии, окрыленный великими замыслами, шел от одного успеха к другому, от одной победы к другой и казалось, никто и ничто не может остановить его в реализации великих замыслов. И столь же молодой и энергичный стрелецкий голова был не только вестником об этих победах, но и верным сподвижником государя, его «мышцей бранной». И быть может, та, с одной стороны, ирония, а с другой – разочарованность, что просматриваются в этом послании, связаны с тем, что Иван разочаровался в Тимофее, возлагая на него большие надежды, – Федот оказался не тот, не оправдал царских чаяний. И быть может, побег Тетерина (вместе с изменой Курбского) стал одним из тех поводов, что привели царя к идее учреждения опричнины. Кстати, как уже было отмечено выше, родственники Тимофея-Тихона стали одними из первых жертв опричнины, лишившись своих земельных владений, будучи сосланными в Казань.
Но вернемся обратно к литовской странице биографии Тимофея Тетерина. С окончанием в 1582 г. Баториевой войны и со смертью Ивана Грозного в жизни «дворянина его королевской милости» наступил этап относительного спокойствия. В новые походы под королевскими знаменами ходить теперь было не нужно, однако хлопот в повседневной жизни хватало – тут и хозяйство, и воспитание двух сыновей, и присмотр за слугами, которые так и норовили сбежать, да не с пустыми руками (свидетельством чему могут служить неоднократные заявления Тетерина в Упитский земский суд на беглецов), и тяжбы с воинственной и злопамятной местной шляхтой. Тимофей сам был не промах, и спуску своим недругам не давал, а за его спиной и «служебники» чувствовали себя вольготно. Несколько характерных примеров из жалоб, занесенных в судебную книгу Упитского земского суда. Так, в апреле 1585 г. боярин вдовы князя Курбского Сигизмунд Утнемер подал жалобу на Тетерина, обвинив его в захвате земель, принадлежавших крестьянам княгини. В мае того же года некий Станислав Кулешевский, служебник мозырского хоружего Яна Ловейки, принес жалобу на Тимофеева человека Миколая Яновича, обвинив того в нанесении побоев и грабеже. Спустя три месяца сам Тетерин подал в суд жалобу на двух своих «выростков», Валентина Кгруницкого и Гришко Москвитина, обвинив их в том, что они «прочь утекли и немало речей занесли и зашкодили коней двое… перстень золотой с каменьем жабинцом». В июле 1586 г. Тетерин жаловался на захват его «застенка» в Вешеканском войтовстве врядниками трокского воеводы Яна Глебовича, а в сентябре того же года сам Тетерин «отличился», совершив наезд на одно из имений пана Яна Зарецкого. В марте же 1587 г. некий Авгуштын Шымкович жаловался, что по приказу Тетерина его служебник Ян Мартинович «перед вороты дому его (Шимковича. –