714.
Что же произошло, почему прервалась и жизнь, и карьера нашего героя, до того развивавшаяся пусть и не очень скоро, но неуклонно? Представляется, что ответ надо искать в событиях, что происходили незадолго до собора и сразу после него, в той политической борьбе, что происходила на русском политическом олимпе в это время. Отмотаем ленту истории на несколько лет назад. В январе 1565 г. Иван Грозный предпринял шаг, вызывающий ожесточенные споры и по сей день, – учредил знаменитую опричнину. Ее «устроение» сопровождалось казнями, опалами и «перебором» служилых людей в уездах, отписанных в «опришнину». Действия Ивана Грозного, его попытка перетасовать служилых людей, найти себе новую опору, сопровождаемые обычными для тех (и не только тех) времен неразберихой и злоупотреблениями, затянувшаяся война, приносившая все меньше и меньше доходов, а все больше расходы, – все это способствовало росту недовольства среди служилых людей. Это недовольство подогревалось, судя по всему, теми боярскими кланами, которые видели в опричной реформе угрозу своему положению при дворе и при власти. Растущая напряженность рано или поздно должна была разрядиться грозой, и ожидание ее буквально висело в воздухе. Примечательно, что летописец занес в летопись мрачное знамение, случившееся как раз накануне собора 1566 г.: «Месяца июня в 26 день, в среду на третеи неделе Петрова поста, на первом часу дни взошла туча темна и стала красна, аки огнена, и опосля опять потемнела, и гром бысть и трескот великой и молния и дождь, и до четвертаго часу»715. Одним словом, обстановка в столице в начале лета 1566 г. была тревожной, и наконец гром грянул. Вскоре после закрытия собора большая делегация земских аристократов и служилых людей (по словам немца А. Шлихтинга, более трехсот) обратилась к царю, по словам летописца, «биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти»716. Разгневанный царь приказал арестовать челобитчиков, некоторых из них казнили, других подвергли битью батогами, большая часть, отсидев под караулом пять дней, была отпущена на свободу (видимо, это было связано с демаршем новоизбранного митрополита Филиппа Колычева, который фактически поддержал челобитчиков)717. И тут на ум приходит мысль – а не участвовал ли наш герой в этом событии, не был ли он одним из челобитчиков? Складывается впечатление, что да, был. Кстати, здесь возникает еще и вопрос о том, не был ли Григорий Кафтырев каким-то образом связан с Адашевыми, по происхождению мелкими костромскими вотчинниками, и с теми костромскими служилыми людьми, что оказались в казанской ссылке после учреждения опричнины718. И если эти предположения верны, то участию Григория в коллективной челобитной удивляться не стоит, равно как не стоит удивляться и тому, что после этого он вышел из доверия Ивана Грозного.
Похоже, что положение Григория Кафтырева стало еще более сложным после того, как Костромской уезд в конце 1566 – начале 1567 г. перешел в опричнину. «Перебор» служилых людей в нем не мог не затронуть его родственников и знакомых, и представляется вполне вероятным, что участие нашего героя в подаче той злополучной челобитной сказалось на их судьбе не самым лучшим образом. Во всяком случае, среди известных опричников Кафтыревых нет. Выйдя же из доверия царя, попав под подозрение, Григорий Кафтырев мог больше не рассчитывать на дальнейшее продвижение вверх. У него оставалось два выхода – или отсидеться, оставаясь незаметным, переждать царскую грозу, или попытаться, поставив все на кон, изменить свою судьбу к лучшему, поставив на другую лошадь. Видимо, Григорий, человек, судя по всему, решительный и не испытывавший недостатка в смелости, решил рискнуть, и раз царь не мог теперь дать ему то, к чему он стремился, попытать счастья на другой стороне.
Итак, снова вернемся к началу нашего рассказа – говоря о смерти Григория, мы отметили, что его казнь стоит связывать с расследованием дела о земском заговоре. Мнения историков о нем, не говоря уже о любителях истории, расходятся радикально – от полного непризнания существования такого заговора до, напротив, столь же безусловного согласия с предположением, что такой заговор, разветвленный и втянувший в свою сеть множество людей, был на самом деле719. Сегодня, учитывая состояние источников, рассказывающих об этой странице русской истории, сложно сказать однозначно «да» или «нет» наличию заговора. Однако, взвесив все имеющиеся сведения, мы склонны полагать, что все же если не заговор, то, во всяком случае, какие-то определенные действия по его организации группой недовольных политикой Ивана Грозного бояр предпринимались, и наш герой, видимо, оказался втянут в эту деятельность. Закончилось для него это печально, но обо всем по порядку.
Итак, как развивались события. Убедившись в том, что все попытки мирным путем урегулировать затянувшийся русско-литовский конфликт не имеют успеха, Иван Грозный решил повторить опыт полоцкого похода и нанести Литве удар, подобный тому, что имел место пятью годами раньше: «Лета 7076-го сентября в 3 день приговорил государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии поход свой и сына своего царевича князя Ивана Ивановича против своево недруга литовсково короля»720. Спустя две с половиной недели, 20 сентября 1567 г., Иван Грозный покинул Москву и отправился к Троице-Сергиеву монастырю, откуда 23 сентября убыл в Новгород. Тем временем на северо-западной границе постепенно начала собираться немалая рать – к назначенным для сбора полков городам рысила поместная конница и татары, неспешно шли и ехали на казенных конях и подводах стрельцы и казаки, посошные люди тянули артиллерию и обозы721. Примечательно, что в это же время Сигизмунд II сам собирал огромное (по литовским меркам) войско под Молодечно. В сентябре в королевском лагере насчитывалось около тридцати или несколько меньше конных и пеших воинов и до 100 артиллерийских орудий – как писал белорусский историк А.М. Янушкевич, «это был наибольший сбор посполитого рушения не только за время Инфлянтской войны, но и, вероятно, за все XVI ст.»722. Оперативность Сигизмунда, заблаговременно сумевшего собрать немалое войско, вызывает не меньшее удивление – до этого русские всегда опережали литовцев с развертыванием своих ратей перед началом кампании. А если учесть сведения о попытках Сигизмунда и жмудского старосты Я. Ходкевича настроить некоторых русских бояр против царя и организовать комплот с целью его свержения, а также тайные переговоры Ивана с английским послом А. Дженкинсоном о предоставлении ему убежища в Англии723, эта оперативность выглядит еще более подозрительной.
24 октября Иван со своим двором и опричными полками прибыл в Великий Новгород, откуда спустя неделю «пошел для своего дела и земского к недруга своего к литовского короля и к неметцким городом к Луже (Лудзен. – В. П.) и к Резице (Розиттен. – В. П.), а лутцким воеводам (сбор главных сил рати был назначен в Великих Луках. – В. П.) князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и всем воеводам изо всех мест велел сходитись к себе на Ршанской ям»724. Здесь, на Ршанском яме, 12 ноября состоялось совещание Ивана со своими воеводами, на котором было принято решение отказаться от продолжения похода. Официальной причиной прекращения похода стали проблемы со снабжением, концентрация литовских войск в приграничных районах и безнадежное, по мнению собравшихся, отставание наряда (который, кстати, добрался к тому времени до Порхова), что нашло отражение, например, в дипломатической документации725. Между тем упоминавшиеся выше Шлихтинг и Штаден сообщали, что отказ Ивана от продолжения наступления и его поспешное возвращение в столицу были вызваны сведениями о боярском заговоре, имевшем своей целью предать его власти литовского великого князя и польского короля, а новым царем сделать старицкого князя Владимира Андреевича726. Позднейший «Пискаревский летописец» рисует картину несколько иначе. По его словам, некие «лихия люди ненавистники добру сташа вадити великому князю на всех людей, а иныя по грехом словесы своими погибоша. Стали уклонятися [к] князю Володимеру Андреевичю», то есть, по меньшей мере, какие-то разговоры о желательности передачи власти старицкому князю велись среди земских727.
Одним словом, нет дыма без огня, и, получив известие о заговоре, Иван Грозный пришел к выводу, что заговор есть, и распорядился начать следствие. По мере разматывания клубка интриг начались аресты и казни. Непосредственно после возвращения Ивана в Москву был казнен дьяк Казарин Дубровский с сыновьями и теми, кто пришел им на помощь. Дьяк был обвинен в том, что своими злоупотреблениями и взяткоимством сорвал своевременную доставку наряда на фронт и тем самым вынудил Ивана отказаться от его плана нанести мощный удар по Сигизмунду. Весной следующего, 1568 г. дошло и до конюшего боярина И.П. Федорова-Челяднина. Один из знатнейших и богатейших бояр, конюший пользовался большим авторитетом и влиянием в земщине, но имел подмоченную участием в интригах начала царствования Ивана репутацию. К тому же Федоров, похоже, не был в восторге от войны с Литвой, да и Сигизмунд пытался привлечь его на свою сторону. Одним словом, определенные подозрения у царя относительно лояльности боярина были, и, когда в ходе следствия выяснилось, что именно Федоров был главой заговорщиков, судьба его была решена. Боярин был казнен, а вместе с ним было казнено множество его «людей» – видимо, послужильцев и слуг.
Среди прочих казненных по делу Федорова оказался и наш герой со своими сыновьями. Неясно, как, каким образом оказался Григорий связан с боярином. Стрелецкий голова большую часть своей службы провел в боях и походах, не при дворе, и вряд ли мог контактировать с Федоровым настолько близко и тесно, чтобы между ними установились достаточно тесные, если так можно выразиться, «патрон-клиентские» связи. Правда, есть одно обстоятельство, позволяющее предположить, где и как Федоров и Кафтырев могли найти друг друга и где Григорий, обиженный царем, мог стать «человеком» боярина. Федоров «годовал» воеводою в Полоцке в 7074–7075 гг. (то есть 1565/66–1566/67 гг.)