728. И если Григорий со своими людьми остался в Полоцке после его взятия на гарнизонной службе, то нет ничего невозможного в том, что между ним и воеводой вполне могли установиться определенные отношения. А если еще добавить к этому, что Григорий мог быть недоволен переменой места службы (еще бы, одно дело – служить в Москве, при государевом дворе, а другое – в Полоцке, на «горячей» границе) да еще и получить взыскание после того, как он и его люди поучаствовали в неудачной для русских Ульской битве зимой 1564 г. (проигранной во многом благодаря своего рода «головокружению от успехов», поразившему русских воевод и начальных людей после «полоцкого взятья». А в этом сражении Григорий непременно поучаствовал бы, поскольку рать князя П.И. Шуйского была укомплектована полоцкими «годовальщиками» – детьми боярскими, стрельцами и казаками). Одним словом, в этом случае мозаика складывается и все становится на свои места. И боярин, и стрелецкий голова могли воспринимать свою службу в Полоцке как своего рода опалу и иметь все основания желать изменить свою судьбу к лучшему.
Однако за неимением документов все это остается лишь гипотезой, предположением, основанным на более чем косвенных свидетельствах и доказательствах. Как обстояли дела на самом деле, почему Григорий Кафтырев оказался замешан в деле боярина Федорова, почему его как будто безупречная до того карьера оборвалась так трагически – об этом мы не знаем и вряд ли узнаем.
Эпилог
Итак, наше повествование о «центурионах» «легионов» Третьего Рима подошло к концу. Безусловно, это исследование не претендует на окончательность выводов – проблема, поднятая в начале работы, только-только начала разрабатываться, и впереди нас ожидает, вне всякого сомнения, еще много «открытий чудных». Необходимость же дальнейших исследований в этой сфере представляется нам очевидной, и не только потому, что жизнь рядового человека в Русском государстве той эпохи нам известна еще очень и очень слабо и эта «история повседневности» очень сильно мифологизирована. Для нас, с учетом растущего интереса к истории военного дела Московии, важнее другое – какую роль играли люди, подобные С. Сидорову, М. Ржевскому, И. Черемисинову, Т. Тетерину и Г. Кафтыреву, в русской военной иерархии той эпохи, каков их вклад в победы и поражения русских ратей? И, размышляя над этими проблемами, приходишь к выводу, что предлагаемые ответы на эти вопросы не вполне соответствуют реалиям того времени. Почему? Попробуем кратко сформулировать основные тезисы нашего видения проблемы.
Прежде всего несколько слов о государевых «больших» воеводах, «генералах», тех самых, что служили государю «не в товарищах», но «под своим набатом». Безусловно, их роль как «головы» войска значительна, с этим никто не спорит, но какова была эта роль, в каких сферах она была большей, в каких – меньшей? Нам представляется на данный момент, что значительная часть «больших» воевод Ивана Грозного в большей степени являлись администраторами, именно полководцами, чем военачальниками. Как аналогия, иллюстрирующая этот тезис, – деятельность генерала Куропаткина на посту командующего русскими войсками в Маньчжурии во время Русско-японской войны 1904–1905 гг., или адмирала Рожественского, «героя» Цусимы. Оба они, обладая несомненными военно-административными талантами, оказались неудачливыми военачальниками. Есть и другой наглядный пример, более близкий по времени к рассматриваемому нами периоду, – командующий испанской Великой Армадой 1588 г. герцог Медина-Сидония.
Причина этого, на наш взгляд, заключалась прежде всего в особенностях русской тактики и стратегии той эпохи, «заточенных» под «малую» войну на пограничье и опустошительные рейды в глубь неприятельской территории («война кормит войну»). Второй момент – характер подготовки высшего командного состава ратей Ивана Грозного. При отсутствии разработанной, отраженной в многочисленных военных трактатах военной теории, содержащей в себе опыт ведения войны на разных «фронтах», военная премудрость постигалась «генералами» на практике. Этот же практический опыт носил довольно однообразный и однобокий характер. «Большие воеводы» хорошо (но не без помощи дьяков и подьячих из Разрядного приказа) разбирались в «устроении» полков, организации маршей, разведки и поддержании дисциплины в полках (благо существовал, судя по всему, к этому времени и определенный опыт составления инструкций-наказов на этот счет729), вопросах логистики (опять-таки не без помощи и активного участия разряда) и прочих административных вопросах730. Однако опыта ведения непосредственно боевых действий, в особенности вождения полков на «прямое дело», многим из них явно не хватало. Этим и объясняются досадные поражения в ситуациях, когда их можно было бы избежать.
И тут самое время обратиться к анализу некоторых полевых сражений времен Ивана Грозного. Процитируем весьма ценное (на наш взгляд) наблюдение О.А. Курбатова относительно тактики, которой придерживались московские воеводы. «Важной особенностью русской стратегии того времени было избежание столкновений с крупными силами неприятеля… Видимая «нерешительность» московских воевод, – писал историк, – которые прятали своих ратников в максимально укрепленных «обозах» и лагерях и оттуда производили разнообразные диверсии – это альтернатива стратегии «генеральной битвы», соответствующая духу античных и византийских военных мыслителей»731. И если мы возьмем для примера четыре полевых сражения – под Москвой в мае 1571 г., при Молодях в июле – августе следующего года, под Венденом в октябре 1578 г. и под Москвой в июле 1591 г., – во всех четырех налицо именно такого рода оборонительная тактика «осажденной крепости», нацеленная на то, чтобы измотать противника вылазками из «крепости» и вынудить его к отступлению (и если получится, нанести контрудар и потом добить в ходе преследования).
Еще один момент, вытекающий из анализа картины этих сражений. Г. Штаден, немецкий авантюрист, рассказывая о Молодинской битве, отмечал, говоря о русских, что «один воевода за другим должен был неизменно биться (в оригинальном тексте был использован говорящий сам за себя термин «Schermützelnn», то есть небольшая стычка. – В. П.) с войском царя (то есть крымского хана. – В. П.)…»732. После сопоставления его свидетельства с русскими источниками, повествующими об этом сражении, не остается сомнений в том, что речь идет о «травле»733, схваток небольших конных отрядов с той и другой сторон («послали из обозу изо всех полков голов с сотнями со многими людьми и голов и ротмистров с литовскими и с немецкими людьми»734). И длиться такая травля могла целый день, с утра до вечера, подпитываемая свежими силами из укрепленного лагеря.
Очевидно, что при такой тактике роль «больших» воевод сводилась к искусству правильно обустроить укрепленный лагерь (заранее выбрав для него удобную позицию) и затем, по мере развертывания боя, поддерживать его пламя свежими силами, не давая противнику обрести перевес над «травящимися» конными сотнями и ротами, то есть держать руку на пульсе битвы. И трудно не согласиться в этом случае с мнением И.Б. Бабулина о значении «головы», управляющей действиями «рук» и «ног»735. В самом деле, при сравнении двух сражений, в мае 1571 г. под Москвой и летом 1572 г. при Молодях, ответ на вопрос – как получилось, что при всех прочих равных условиях – и люди с обеих сторон одни и те же, и тактика не изменилась, а результаты совершенно противоположны, – очевиден. Все упирается в личность «генерала».
Однако, соглашаясь с высказанной коллегой точкой зрения, отметим, что, во-первых, помимо наличия определенных задатков именно военачальника (которые, судя по всему, у Воротынского были, а вот у Бельского, видимо, или отсутствовали, или же оказались явно недостаточными для решения столь сложной задачи), нужно было иметь еще и богатый практический опыт. Обладание им позволяло тому же Воротынскому лучше, чем Бельскому (у которого его не было – это нетрудно заметить, сопоставив послужные списки обоих «генералов»), контролировать ход сражения. Но в таком случае встает вопрос (который уже звучал в прологе): а кто дал возможность Воротынскому научиться военному делу настоящим образом? Кто подстраховывал его в начале его военной карьеры? И на этот вопрос удовлетворительного ответа в военно-исторической литературе нет.
Более того, это еще не все. Летом 1591 г. на подступах к Москве произошло еще одно большое сражение, изучение которого, собственно говоря, и натолкнуло нас на идею взяться основательнее за «центурионов» и их биографии. Анализ послужных списков «больших» воевод, командовавших русскими полками в этом «деле», позволяет утверждать, что ни князь Ф.И. Мстиславский, ни его «товарищ» Б.Ф. Годунов, ни «лейтенант» Мстиславского князь Ф.А. Ноготков-Оболенский, ни первые воеводы полков правой руки, передового и сторожевого князья Н.Р. и Т.Р. Трубецкие и Б.К. Черкасский – никто из них не обладал полным «каре тузов», характеризующим настоящего военачальника (лидерские качества, харизма; нестандартное стратегическое и тактическое мышление, основанные на большом практическом опыте; способность и готовность выслушивать мнение подчиненных и волевой, агрессивный характер). Но тогда встает вполне закономерный вопрос: кто же тогда был главным «виновником» этой победы? И напрашивается ответ: а ими были как раз те самые «центурионы», «руки» и «ноги», которые смешали все планы крымского хана и предопределили его решение начать ночью поспешное отступление (кстати, в описании Молодинского сражения два военачальника упоминаются наравне – «большой» воевода, «генерал» М.И. Воротынский и второй воевода передового полка, «лейтенант» Д.И. Хворостинин).
Отметим и еще одно очень важное, на наш взгляд, обстоятельство. Как бы то ни было, но большие сражения, «прямые дела», в которых участвовали тысячи конных и пеших воинов, десятки стволов артиллерии и где «генералы» в полной мере могли показать себя именно как военачальники, были редкостью в те времена. Да и не могло их быть много, если, как верно отмечал О.А. Курбатов, московские воеводы уклонялись от полномасштабных «прямых дел». Исход войн в эпоху Ивана Грозного решался главным образом в осадах (где велика была роль технических специалистов и пехоты, а «большие» воеводы в пехоте не служили) и в характерных для «малой» войны набеговых операциях и стычках небольших отрядов (а здесь все решала инициативность, сметка, тактический глазомер тех, кто водил в бой «лехкие» рати и сотни, и это были как раз не «генералы», а «младшие» воеводы и головы, те самые, у кого не было «своего набата» и которые всю жизнь ходили в лучшем случае «в товарищех»). Так кто же тогда «матери истории более ценен?», перефразируя слова поэта, спросим мы.