льно его запутать, рукопись была предоставлена Терсье в нескольких пачках и не в порядке изложения, что сильно затрудняло возможность проследить за ходом мысли. И его уговаривала поторопиться госпожа Гельвеций, ослепительная красавица, пустившая в ход свои чары на званом обеде и умолявшая закончить до того, как они с мужем должны будут покинуть загородный дом. В конце концов Терсье дал книге полную апробацию, которая была напечатана вместе с королевской привилегией. Атеистический труд со знаками королевского одобрения! Скандал мог быть воспринят как нечто более серьезное, чем бюрократическая ошибка: он означал, что цензура слишком важна, чтобы доверять ее королевским цензорам и что следует предоставить сторонним силам некоторый контроль над тем, что попадает в Управление книготорговли.
Парижский парламент изо всех сил старался обратить ситуацию в свою пользу. Генеральный прокурор парламента требовал от Терсье отозвать апробацию, хотя это находилось в юрисдикции Мальзерба, действовавшего от лица канцлера и короля. Мальзерб ответил на эту угрозу, устроив аннулирование апробации через эдикт Королевского совета. Гельвеций был вынужден уйти в отставку с поста, который занимал при дворе, а Терсье, который, кроме всего прочего, поссорился с мадам де Помпадур, был уволен из Министерства иностранных дел. Но парламент снова нанес удар, вынудив Гельвеция отречься от книги в череде унизительных выступлений, и даже дошел до осуждения целого ряда просвещенческих работ; среди них были «Об уме: естественная религия, стихотворение» (De l’Esprit: La Religion naturelle, poème) Вольтера, «Философские размышления» (Pensées philosophiques) Дидро, «Философия здравого смысла» (La Philosophie du bon sens) Ж.-Б. Буайе, маркиза д’Аржана, «Пирронизм мудреца» (Pyrrhonisme du sage) Луи де Бозобра, «Полуфилософские письма шевалье де *** к графу ***» (Lettres semiphilosophiques du chevalier de *** au comte de ***) Ж.-Б. Паскаля, «Письмо к преподобному отцу Бертье о материализме» (Lettre au R.-P. Berthier sur le matérialisme) Ж.-Б. Куайе и первые семь томов «Энциклопедии». 10 февраля 1759 года все эти книги, за исключением «Энциклопедии», были разорваны и сожжены палачом у подножия главной лестницы парламента. Такое церемониальное аутодафе выглядело как объявление войны Просвещению.
Трудно представить себе более неподходящий момент. Слухи о заговорах и предательстве ходили по Парижу и Версалю с момента полубезумного и нерешительного покушения Робера-Франсуа Дамьена на Людовика XV 5 января 1757 года[123]. Дамьен, скорее всего, повредился умом на почве истерии вокруг янсенизма, которая вспыхнула посреди серьезного конфликта между парламентом и короной. В то же время экономика трещала под гнетом Семилетней войны, опустошившей казну и вынудившей короля ввести новые налоги. Сама война превратилась в череду катастроф, увенчавшихся 5 ноября 1757 года поражением при Росбахе, когда Фридрих II обратил в бегство объединенные армии Франции и Австрии. Не сумев сохранить хладнокровие перед лицом неудач, правительство запаниковало. 16 апреля 1757 года Королевский совет издал указ, грозивший смертной казнью любому, кто писал, печатал или продавал сочинения, которые хоть немного возбуждали брожение умов (émouvoir les esprits)[124].
К этому времени шум, вызванный «Энциклопедией», предоставил противникам просветителей уязвимую мишень. Иезуиты, янсенисты и уйма других оппонентов изобличали нечестивость и ересь, содержащиеся в первых двух томах, так неистово, что Королевский совет осудил их в 1752 году, хотя и не запретил публикацию следующих томов. На практике запрет ни на что не повлиял, только увеличил продажи, резко взлетевшие до 4000 подписок. Это было целое состояние: 1 120 000 ливров с изначальной ценой подписки в 280 ливров (позже она возросла до 980 ливров, что сделало «Энциклопедию» одной из самых дорогих и, возможно, самой прибыльной книгой в истории Франции среди изданных до XIX века)[125]. Мальзерб был особенно внимателен к экономической стороне книжного дела[126]. Он поощрял использование молчаливого дозволения, чтобы не дать капиталу утечь за границы Франции к зарубежным издателям. Благодаря его протекции «Энциклопедия» продолжала непрерывно издаваться до седьмого тома, вышедшего в ноябре 1757 года. Через восемь месяцев после этого разразился скандал с «Об уме». Гельвеций не писал для «Энциклопедии», но в своих обвинениях в адрес Просвещения генеральный прокурор парламента связал между собой эти две книги как доказательство заговора против церкви и государства. Парламент, хотя и пощадил «Энциклопедию» во время сожжения книг 10 февраля 1757 года, придерживался той же линии, запретив любые продажи «Энциклопедии» и создав комиссию для ее изучения. Мальзерб успешно отразил эту атаку, но для этого ему пришлось взять разбирательство с книгой на себя. 8 марта эдиктом Королевского совета привилегия «Энциклопедии» была отозвана. Четыре месяца спустя государство обязало ее издателей выплатить неустойку в 72 ливра каждому подписчику, а Мальзерб отправил полицию обыскать штаб-квартиру Дидро, чтобы конфисковать все бумаги, связанные с этим гигантским проектом. Защищая свой авторитет, государство склонялось к жесткой последующей цензуре[127].
Однако перед полицейским рейдом Мальзерб предупредил Дидро, чтобы тот отправил бумаги в безопасное место. Дидро ответил, что не знает, куда деть такое количество материалов в столь короткий срок. Мальзерб вошел в положение и спрятал большую часть их в собственном городском особняке. С точки зрения внешнего мира «Энциклопедии» пришел конец, но Дидро продолжал втайне составлять ее еще шесть лет вместе с основной группой единомышленников, которые не бросили его. Последние десять томов вышли разом в 1765 году с поддельным штампом Невшателя. К этому времени во Франции воцарился мир, споры о янсенизме улеглись, противостояние короны и парламентов стихло, хотя бы на короткое время, и работы просветителей продолжали выходить, пусть и без привилегии[128].
Книжная полиция
Пережив двойной скандал с трактатом «Об уме» и «Энциклопедией», литература Просвещения смогла достичь читателя в самый опасный период своего существования при Старом режиме. Но этот эпизод, как бы важен он ни был, может показаться столь ярким, что затмит более широкую и долговременную перспективу деятельности цензуры. Из событий 1757–1759 годов не следует делать образчик типичной работы цензоров и не стоит, ссылаясь на них, представлять всю историю цензуры во Франции XVIII века как битву философов-просветителей и их противников. Более правильно было бы воспринимать работу Мальзерба и его подчиненных как часть того, что можно назвать литературной реальностью, то есть повседневным миром писателей, издателей, книготорговцев и влиятельных фигур при дворе и в столице. Этот мир, как видно из «Мемуаров о книготорговле», Mémoires sur la librairie, Мальзерба (1759), был довольно-таки подконтролен. Но, как и любой сановник Старого режима, Мальзерб имел смутное представление о том, что происходило за пределами Парижа и Версаля. Он даже не знал, в скольких городах есть инспектор по книжной торговле (только в двух, кроме Парижа, – в Лионе и Руане) и в скольких есть отделения гильдии, способные обеспечить выполнение королевских распоряжений (в двадцати семи городах были гильдии или профессиональные объединения, чьи члены имели особое право продавать книги, но только в пятнадцати из них были палаты синдиков, chambres syndicales, ответственные за проверку всех книжных поставок). Хотя Мальзерб знал, что в провинциях процветает нелегальная книготорговля, он и представления не имел о ее масштабе.
Преемник Мальзерба, Антуан де Сартин, бывший куда более способным администратором, попытался понять настоящее положение дел, набрав интендантов, чтобы надзирать за всеми книготорговцами в королевстве. В итоге колоссальная перепись, затронувшая 167 городов и законченная в 1764 году, выявила огромную индустрию, которая действовала, оставляя без особого внимания попытки государства ее контролировать. Эта информация послужила почвой для введения в 1777 году новых правил, призванных добиться хоть какого-то порядка, но они, как и все королевские эдикты, привели лишь к частичным результатам. Провинциальные торговцы книгами и в больших городах вроде Лиона, Руана и Марселя, и в маленьких, таких как Аванш, Бур-Сент-Андеоль, Шатоден-ан-Дюнуа, Форж-Лез-О, Ганж, Жуанвилль, Луден, Монтаржи, Негрепелис, Тарб, Валанс, вели дела вне поля зрения Парижа и по большей части вне рамок закона[129]. В 1770‐х более 3000 предпринимателей разного рода торговали книгами, но в полуофициальном «Альманахе книготорговли», Almanach de la librairie, 1781 года указаны только 1004. У большинства не было никакого права. (Чтобы легально продавать книги, нужно было быть членом гильдии или хотя бы купить сертификат, называемый brevet de libraire.) Основную часть их товара составляли книги, изданные за рубежом, купленные напрямую или через посредников, и многие из них были нелегально изданными или запрещенными. У нас недостаточно данных, чтобы определить пропорции, но, каким бы ни было статистическое соотношение законной и незаконной литературы, очевидно несовпадение между книгами, которыми занимались цензоры, и теми, что действительно распространялись по торговым каналам[130].
Власти полностью осознавали это несовпадение, несмотря на их неполную осведомленность, потому что книги часто изымались на въезде в Париж и во время проверок поставок, проходящих через провинциальные палаты синдиков. Получив сигнал от информаторов, власти обыскивали книжные лавки, изымали нелегальные труды и допрашивали торговцев. Обысками руководили полицейские инспекторы, назначенные надзирать за книготорговлей. Самый активный из них, Жозеф д’Эмери, тесно сотрудничал с Мальзербом и Сартином и собрал невероятно богатый материал по всем областям издательской индустрии. Все ли эти действия можно отнести к формам последующей цензуры?