. Манури так и не получил денег за эти книги. Полиция конфисковала большую их часть при аресте Десожа, так же как и связку изобличающих писем из лавки Манури.
Эти письма и множество дополнительных свидетельств показывают, что дельцы на вершине незаконной торговли книгами вели себя столь же недобросовестно, как и мелкие сошки. У них просто был другой набор грязных трюков. Они продавали одну и ту же книгу под разными названиями, влезали в долги, а потом отказывались оплачивать векселя, придумывая оправдания вроде задержавшихся поставок или дорогой перевозки, отправляли шпионов в конкурирующие магазины и сдавали противников полиции, обманывали, мухлевали и мошенничали – кто-то больше других, кто-то меньше. Издатель Вольтера в Женеве Габриель Крамер и издатель Руссо в Амстердаме Марк-Мишель Рей были честными людьми с прекрасным вкусом. Но они были исключениями. Книгоиздание, по крайней мере незаконное, не было занятием для благородных людей.
Так же как и работа в полиции: Гупилю во время инспекций приходилось часто иметь дело с разнообразными сомнительными личностями. Он поймал стольких из них и узнал так много об их действиях, что вместе со своими начальниками, особенно генерал-лейтенантом Ленуаром, его можно было бы назвать подлинным знатоком литературного подполья. Но нелегально продавалось столько книг, что невозможно было конфисковать их все и арестовать каждого распространителя. Полиция задержала только нескольких посредников на пути, ведшем к bouquinistes в Пале-Руаяль от источника поставок. Те, кто отправился в Бастилию, оказались там всего на несколько месяцев, а потом вернулись к своим занятиям, начиная с девицы Ламарш.
Конечно, время, проведенное ею в камере, не было приятным. Долго ожидая освобождения, Ламарш все больше и больше погружалась в отчаяние. Через два месяца она писала:
Qui son donc mes enmi je né jamais fait de malle ny de paine a qui se soit e il faut que je soit a cabalé sou le pois de la doulheure quelles donc mon sor je suis comme ci je né extes plus je suis oublié de tout le monde.
[Так кто же мои враги? Я никогда никому не причиняла вреда и горя, и [все же] я должна быть раздавлена под грузом страдания. Какова тогда моя доля? Кажется, как будто я никогда не существовала. Все в мире забыли обо мне.][164]
В день ареста у нее оставался последний лучик надежды. Прежде чем Ламарш отправили в Бастилию, она отозвала Гупиля в сторону и предложила шпионить на него, если он ее пощадит. Ламарш знала все о подпольных делишках других bouquinistes, в особенности, Гайо, Морин и Леспри. Она могла бы сообщать Гупилю обо всем, что они делают и передавать ему экземпляры новейших книг, чтобы он точно знал, что продают из-под прилавков в Пале-Руаяле. Она уже выступала в этой роли для его предшественника в качестве инспектора по книжной торговле Жозефа д’Эмери. Гупиль счел это прекрасным предложением и передал Ленуару[165]. И, хотя Ленуар его отверг, от самой идеи, возможно, еще не отказались. В конце марта Ленуар предложил Лаврийеру, министру, управляющему Бастилией, отпустить Ламарш: «Мне кажется, что она достаточно наказана заключением в течение почти двух месяцев, и не будет ничего плохого в том, чтобы даровать ей свободу»[166]. Согласно рапорту майора Бастилии Ламарш освободили 30 марта 1775 года: «Господин Гупиль, инспектор полиции, принес нам приказ… и отвез эту заключенную домой в своей карете. Они примирились друг с другом»[167].
Их воссоединение привело к неожиданному итогу. Благодаря информации от Ламарш Гупиль обрел такие обширные знания о подпольной торговле книгами, что решил поучаствовать в ней сам. Делая вид, что он конфискует нелегальные произведения, инспектор тайно устраивал их публикацию. Он заказывал целые тиражи, оставлял себе несколько экземпляров, чтобы продемонстрировать усердие на ниве поддержания закона, и продавал все остальные через книгонош, включая, разумеется, девицу Ламарш. После нескольких успешных операций один из посредников под его началом донес на Гупиля. Тот сам оказался в тюрьме и умер в подземельях Венсенна в 1778 году[168].
Полиция и заключенные представляют собой удивительный набор персонажей, но спектакль, в котором они участвовали, имеет значение не только как изображение характеров. Он показывает, как государство пыталось контролировать литературный мир. Если ограничить изучение цензуры только цензорами, мы узнаем лишь половину истории. Другая половина касается репрессий, осуществлявшихся полицией. Но, если включать работу полиции в цензуру, не слишком ли обширным станет это понятие? Для французов XVIII века, которые гордо помещали титул censeur royal после своего имени, цензура сводилась к выдаче книгам привилегий. И все же многие книги, возможно, даже большинство (незаконно напечатанные и запрещенные), никогда не попадали внутрь государственной системы. Если под цензурой понимать государственные санкции, касающиеся книг, то книжная полиция была вовлечена в тот же процесс, что и чиновники из Управления книготорговли. Управление и инспекция – разные учреждения, но история книги должна быть достаточно широка, чтобы вместить их оба, – она должна покрывать те же пределы, что и история самой Франции, ведь деятельность всех лиц, вовлеченных в книготорговлю, приводит к выводу, что их мир охватывал собой все французское общество, вплоть до книгонош, почти не умеющих писать, и контрабандистов, которые не могли прочесть ни слова. Даже авторы, как показывает пример мадемуазель Бонафон, иногда происходили из низших слоев общества, а женщин в мире книг можно было обнаружить на любом уровне. Так что рассмотрение положения дел во Франции XVIII века предполагает два подхода к истории цензуры. Первый связан с узкой трактовкой явления, сводящейся к изучению работы цензоров, второй – с более широким пониманием истории литературы, интерпретирующим ее как часть культурной системы, встроенной в общественный порядок. В этой книге я отдаю предпочтение второму подходу и нахожу его удобным для изучения цензуры в других местах и в другие времена, особенно в Британской Индии XIX века, где теоретически была свобода слова, но при этом государство принимало самые суровые меры, когда чувствовало угрозу.
Часть IIБританская Индия: либерализм и империализм
Курсы и учебники по мировой истории создают впечатление, будто либерализм и империализм в XIX веке были абстрактными силами, движущимися в разных направлениях и редко вступающими во взаимодействие[169]. Однако они соединялись в жизнях конкретных людей и для них были не просто пустыми «-измами», а личным опытом, который показывает противоречие внутри структуры власти.
История Джеймса Лонга, англо-ирландского миссионера в Бенгалии, полностью воплощает все противоречия в сердце Британской Индии, где имперские власти исходили из принципов свободы, усвоенных в родной стране. Будь они хоть вигами, хоть тори, хоть либералами, хоть консерваторами, эти люди признавали определенные права вроде права на высказывание и свободу прессы. И все же в Индии эти права приобретали необычные черты, и на слушаниях в суде представители колониальной власти старались, как могли, отвлечь внимание от несоответствий, особенно когда судили Лонга.
Любительская этнография
Лонг, родившийся в графстве Корк в Ирландии в 1814 году, сочетал религиозный пыл миссионера с талантом к языкам и восхищением другими культурами. Он учился в колледже Айлингтон Миссионерского церковного общества в Лондоне, был рукоположен в сан священника англиканской церкви в 1840 году, тогда же прибыл в Индию и провел следующие тридцать лет, служа в деревне поблизости от Калькутты. За это время он выучил несколько индийских языков и заработал репутацию филолога и фольклориста отчасти благодаря публикации «Бенгальские пословицы» (Bengali Proverbs, 1851) и «Описательный каталог местных книг и памфлетов» (Descriptive Catalogue of Vernacular Books and Pamphlets, 1867). Его наиболее примечательная работа осталась неопубликованной, так как это был написанный для имперских властей в 1859 году тайный доклад о литературе – и, по крайней мере, в подтексте, о революции.
Восстание сипаев 1857 года, или, как предпочитают называть его некоторые индийцы, Первую войну Индии за независимость, можно не считать революцией в полном смысле слова, но эти события потрясли жизнь колонии до основания. Сипаи (солдаты британской армии индийского происхождения) взбунтовались против своих имперских офицеров и при поддержке местных лидеров, среди которых были и крестьяне, и махараджи с навабами (правителями полуавтономных областей), захватили обширные территории в северной и центральной Индии. После кровавого конфликта, продолжавшегося более года, британцы восстановили порядок и, оценивая ущерб, поняли, что почти ничего не знают о местном населении под своим владычеством. В 1858 году была распущена Ост-Индская компания и предприняты шаги к созданию современной государственной власти с ее бюрократией, проводившей учет всех сфер жизни индийского сообщества, включая литературу.
Хотя печать существовала на субконтиненте еще с 1556 года, когда португальцы установили там первые печатные станки, два с половиной века она оставалась делом миссионерских анклавов, имперской администрации и пары газет. Но к 1858 году книгопечатание на нескольких языках превратилось в крупную индустрию, и Индийская гражданская служба (ИГС) начала следить за ней. Вереница документов в архивах ИГС начинается с упоминания периодических «отчетов» об объемах производства книг. Она включает в себя «каталоги», регистрировавшие новые публикации, и заканчивается «рапортами», в которых давались анализ и оценка книжной продукции по округам или провинциям. Нужно иметь в виду, что такого рода документы, созданные государственными служащими, подразумевают определенную предвзятость. Они часто больше сообщают о британцах, чем о местных уроженцах, за которыми они следили