Bhasha Tattva: «Глава о происхождении бенгальских падежных суффиксов и глагольных форм из санскрита показывает настоящий талант автора в области филологии»[229]. При оценке художественной литературы библиотекари предпочитали правильную речь и традиционный стиль. Например, о «Лунном свете брака», Udvaha Chandraloka: «Книга написана на чистом эталонном санскрите, на котором сейчас может писать мало кто из пандитов. Метрическое вступление… обладает особенной ценностью. Произведение, во всех отношениях достойное глубокой и всесторонней учености своего автора»[230]. Аналогично этому, все «низкое» и «вульгарное» в стиле и сюжете вызывало соответствующее презрение. Каталоги отдавали предпочтение «санскритскому» бенгальскому перед «магометанским» бенгальским и были особенно жестоки, когда наталкивались на несовершенный слог. Настоящая рецензия на роман «Сверток Гаджимийи», Gajimiyar Bastani, завершалась так: «Несмотря на то что автор магометанин, он пишет на бенгальском с легкостью и прекрасно владеет его словарем. Однако его слог грамматически неправилен, в нем заметно восточно-бенгальское влияние и отсутствует литературное изящество»[231]. Составители каталогов исполняли роль хранителей очага культуры, индийского эквивалента античного Золотого века. Они связывали цивилизацию с санскритизацией или тем, что казалось им нитью, ведущей к древнему миру классической чистоты. И это тоже было важным аспектом образа Британской Индии, созданного в равной мере британцами и индийцами.
Мятеж?
Кажется, что одержимость литературным стилем невероятно далека от вопросов политической власти. Но в Британской Индии сама литература до последней буквы была предметом политики[232]. Приняв брахманский взгляд на индийскую культуру, британцы после 1857 года стояли на том, чтобы не разрушать традиционную иерархию, а управлять через элиту. В то же время наблюдение за литературой использовалось для обнаружения симптомов опасности. Анализируя поэзию, британцы выискивали признаки недовольства среди «туземцев», так же как и отклонения от пуранического канона. Составитель отзыва отмел собрание из тридцати четырех бенгальских стихотворений как «не представляющее интереса» за одним лишь исключением:
Однако есть одно стихотворение – плач об Индии, в котором поднимается вопрос о жалком и абсолютно зависимом положении местных. Британец описан едущим в экипаже под звуки гимна «Правь, Британия»… Местные жители изображены дрожащими от ужаса при виде белого человека. Поэт скорбит о полной потере независимости индийцев и об утрате самых лучших и самых благородных среди своих соотечественников[233].
Составители каталогов уделяли особое внимание пьесам, в которых обнаруживали непрерывный поток комментариев к последним событиям, как десять лет назад Джеймс Лонг. Важные судебные разбирательства вроде дела Бароды в 1876 году, касавшегося конфликта между индийским принцем и британским «резидентом» или агентом колониальной администрации, предоставляли обширный материал для осуждения британского правосудия, олицетворяемого традиционной группой злодеев: деспотичными судьями, продажными полицейскими и жестокими тюремщиками[234]. Гиперболизируя промахи судебной системы, пьесы выставляли в дурном свете режим в целом. В отдельных случаях они также порицали социальную несправедливость, включая эксплуатацию крестьян землевладельцами, точно как в «Ниль Дурпан»[235]. За землевладельцем маячила фигура окружного судьи или даже миссионера, которые были соучастниками в общем желании грабить Индию и угнетать ее население. Длинный обзор драмы 1878 года заключался словами:
В этом сочинении затронуты самые разные вопросы, включая, например, крайнее лицемерие многих христианских миссионеров, которые, хотя напоказ заняты проповедью Евангелия, относятся к местным жителям с особой жесткостью и могут убить кого-нибудь из них по малейшему поводу. Их способ проповедовать, их бенгальское произношение, оскорбления, которыми они поливают индуистских богов и богинь, а также развращенный и лицемерный характер обращенных христиан из местных – все это жестоко высмеивается. Автор резко и иронично рассказывает о том, как суды проводят разбирательства, в ходе которых европейцев обвиняют в убийстве индийцев. Например, когда европеец забил до смерти робкого местного слугу, его вдова и дети получили лишь пару рупий в качестве компенсации за утрату кормильца. Или рассказывается о том, как подкупают свидетелей… Это явно злонамеренное произведение, написанное с расчетом вызвать недовольство и ввести в заблуждение несведущих[236].
Можно набрать достаточно цитат такого рода, чтобы показалось, что Британскую Индию переполняли мятежные настроения. Но на самом деле большая часть отзывов в шестнадцатом столбце не имеет отношения к политике, а когда там заходит речь о признаках волнения среди индусов, мы не видим особого беспокойства. Тон комментаторов остается предельно деловым, как будто они позволяют индийцам как-то выпускать пар, пока британцы продолжают править[237]. Более того, индийские литературные произведения содержали и мощный поток одобрительных высказываний в адрес британского режима. В стихах воспевались такие неожиданные темы, как постройка водопровода:
Сначала автор пылко описывает многочисленные и непрекращающиеся благодеяния, оказанные британским правительством жителям этой страны, а потом рассказывает о таких вещах, как часы, уголь, газовое освещение, монетные дворы, телеграф, железные дороги, водопровод, автоматическое производство бумаги, Азиатское общество и т. д., введенных в обиход англичанами. Поэтический слог книги довольно хорош[238].
Приезд принца Уэльского и принятие королевой Викторией титула императрицы Индии в 1876 году привели к появлению огромного количества поэтических произведений, из которых часть благодарила британцев за освобождение от «магометанских оков угнетения», что было привычным мотивом произведений индуистов[239]. В нескольких работах «индийский характер» сравнивали с «британским гением»[240], в пользу последнего. В 1900 году один автор дошел до того, что призывал индийцев «больше работать, меньше говорить» и избегать любых волнений, чтобы завоевать уважение правителей[241]. Из каталогов нельзя понять, были ли эти чувства искренними или причудливым сочетанием пропаганды и подхалимажа, но они встречаются достаточно часто, чтобы предположить, что, с точки зрения британцев, у них была существенная поддержка среди образованной элиты[242].
Но недовольство все продолжало проявляться, не всегда в форме открытого осуждения британских властей, но в описаниях унижения и тирании, которые составители каталогов к концу XIX века находили повсюду, даже в тех песнях и пьесах, которые прославляли колониальные власти. Может показаться странным, что в одном литературном произведении могут сочетаться столь противоположные настроения. Не исключено, что это лишь оптическая иллюзия, возникающая при рассмотрении литературы через двойной фильтр – когда историк изучает империалистов, которые сами заняты изучением текстов. Но противоречия лежали в самом сердце имперской культуры. Судя по каталогам, индийская литература XIX века совмещала ненависть к себе с ненавистью к иностранцам и самолюбие с уважением к сахибу.
Отчасти эти противоречия вытекают из циклического взгляда на историю, согласно которому золотые века подъема сменяются железными веками упадка. Самый счастливый золотой век отнесен к далекому прошлому, когда арии построили великую цивилизацию на завоеванной ими территории с 1500 по 450 год до нашей эры. Эпоха наибольшего упадка началась с вторжения моголов, и этот упадок достиг низшей точки в настоящем, в Британской Индии. За всем этим наблюдали боги, и история становилась мифологией. Шива, бог, почитаемый ариями, уступил место богине Кали, богине разрушения, чей приход к власти сулит людям несчастья в этот железный век. Голод, чума и бедность подорвали силы простого народа еще до прихода ферингисов (иностранцев). Вместо того чтобы взять латисы (боевые кованные железом дубины) и объединиться против захватчиков, элита переняла их обычаи. Повсюду, особенно в Калькутте, бабу говорили на языке ферингисов, пили их алкоголь и собирали для них налоги. Некоторые женились без согласия родителей. А кто-то даже брал в жены вдов! Чувство стыда и ощущение распада распространялись в литературе вместе с выражениями протеста против владычества иностранцев. «Молодой бенгалец» стал популярной мишенью в народных пьесах, напечатанных в виде буклетов и приспосабливавших классические темы к последним событиям. Драма «Собрание полубогов», Sura-sanmilana, показалась «полной заимствованиями» автору отзыва 1879 года:
Там описывается встреча, или дарбар, в присутствии трех главных богов, входящих в индуистскую троицу, и десяти крор или трех миллионов полубогов, которые выступают в качестве комитета по засухе 1286 года до нашей эры или 1879 года нашей эры. Вина падает на лорда Литтона [действующий вице-король], выступающего в роли Индры, царя богов, который стремится лишь к развлечениям, охоте и театральным представлениям и живет в окружении роскоши и всего, что можно пожелать в жизни. Он, однако, оправдывается, перекладывая вину на тяжелые времена, особенно для местных жителей, в этот железный век, или век Кали – век торжества лжи, похоти, пьянства и т. д. Сэр Эшли Иден [на тот момент губернатор Бенгалии] в образе Варуны, индийского Нептуна, говорит, что он должен просто следовать приказам и не имеет собственной воли. Подозреваемые подельники удостаиваются прощения с наказом впредь не совершать таких проступков. Имена вице-короля и Его чести не упоминаются открыто, но их участие становится понятно из содержания пьесы