Попавшись в эту западню, большинство радикальных националистов решили прокладывать себе путь на свободу с помощью бомб. Пример европейских анархистов, идея пропаганды делом, привлекательность героического самопожертвования и культ Кали тоже подкрепляли переход к терроризму. 30 апреля 1908 года бомбой убило двух британок в вагоне поезда в Музаффарпуре. Расследование привело к задержанию террористической группы в Маниктале, пригороде Калькутты. Один из них выдал остальных и рассказал подробности всей операции, и в августе его убили два других террориста в тюрьме Алипора. Полицейский субинспектор и обвинитель были убиты в ноябре. В июле 1909 года пенджабские экстремисты совершили успешное покушение на помощника Морли сэра Уильяма Керзон-Уилли в Лондоне. Террористы предпринимали попытки устранить Минто и одного из его помощников, сэра Эндрю Фрезера, но не смогли сбить британскую администрацию с намеченного курса или разжечь искру восстания среди крестьян. Насилие прекратилось после безуспешного покушения на преемника Минто лорда Хардинджа в 1912 году. К этому времени большинство экстремистов были арестованы или вынуждены уехать из страны. Перенос столицы в Дели и воссоединение Бенгалии в 1911 году, за которыми последовала Первая мировая война, положили конец первой стадии национальных волнений. В ретроспективе становится понятно, что протесты против раздела и террористические атаки никогда не представляли серьезной угрозы для британских властей. Но они выглядели чрезвычайно устрашающе между 1904 и 1912 годами, когда британцы постоянно вспоминали, что они, чужаки, несколько сотен тысяч человек, пытаются управлять субконтинентом с населением в несколько сот миллионов, при этом проповедуя такие ценности, как свобода от произвольного заточения и свобода печати.
Печать разжигала пожар национализма с самого начала. Главными идеологами были образованные люди, черпавшие вдохновение в литературе, как индийской, так и западной, и собиравшиеся в библиотеках и редакциях газет. Самый влиятельный националистический кружок Калькутты, «Анушилан Самити», обладал коллекцией из четырех тысяч книг и выпускал революционный еженедельник Yugantar, в котором художественная литература чередовалась с призывами к восстанию и который назывался в честь романа Шибоната Шастри. Песни, пьесы, стихотворения, памфлеты, религиозные трактаты, жизнеописания, литература всех возможных жанров неизменно присутствовали там, где агенты колониальных властей находили признаки мятежных настроений. Они были прекрасно ознакомлены с этой литературой, потому что наблюдали за ней сорок лет, составляя каталоги и отчеты. После 1905 года встал вопрос, как использовать эти знания, чтобы погашать вспышки национализма?
В этот момент надзор превратился в наказание. Оно принимало две формы – полицейское преследование и приговоры суда.
Действия полицейских не особенно отличались от практик всех прочих авторитарных режимов. В них входили обыски книжных лавок, допрос и запугивание подозреваемых, аресты авторов, типографов и издателей, перехват писем и посылок, даже использование тайных агентов, которые доносили о том, что говорят на собраниях и читают в школах. Как только отчеты о подобных мерах попали в огромную пищеварительную систему Индийской гражданской службы, стало понятно, что произведения, которые теперь были бы неизбежно сочтены крамольными, ничем не отличались от тех, что годами появлялись в каталогах. В них поднимался тот же набор тем, использовались те же жанры, отчасти это были те же книги, но теперь чиновники британского правительства хотели уничтожить их, как бы это ни сказалось на гражданских свободах. Согласно мнению губернатора Пенджаба, требовались «немедленные действия», потому что «туземцы» показали себя «легковерными», «эмоциональными», «возбудимыми» и способными на взрыв под влиянием бунтарских призывов[259]. Только «автократическое» правительство могло бы удержать контроль над «разными расами» Индии, по мнению губернатора Бирмы: все сомнительные произведения следует уничтожить, но без лишнего шума, чтобы никто в метрополии не узнал об этом[260]. В центральных провинциях один чиновник беспокоился о протестах со стороны «сэра Генри Коттона и компании и других заблуждающихся политиков из Англии»[261], но другой рекомендовал жесткие репрессии: «Серьезность ситуации требует, чтобы мы прибегли ко всем самым надежным и самым эффективным методам контроля для борьбы с революционными воззваниями в печати, не оглядываясь на какие-либо западные теории и идеи, которые неприменимы в этой стране в текущей обстановке»[262]. Повсеместно чиновники на местах воспринимали свободу слова как западную роскошь, которая сделает невозможным управление Индией[263]. Лорд Минто представил их взгляды Морли, требуя чрезвычайных полномочий для удержания слова в узде[264]. Но свобода печати была одним из священнейших принципов в «Честном Джоне», либеральном кредо Морли. А противоречия между либерализмом на словах и империализмом в действиях на деле обсуждались в парламенте каждую неделю, когда «заднескамеечники» вроде сэра Генри Коттона, прекрасно осведомленные о положении дел в Индии, обличали нелиберальность британского правления перед всем миром[265].
Пока Минто и Морли пикировались в переписке, более скромные представители британских властей наполняли секретные каналы корреспонденции ИГС докладами о репрессивных мерах. Во время обыска в одной националистической организации среди книг, изъятых полицией, оказалась «Политика» Аристотеля вместе с англоязычными произведениями вроде «Пробуждения Японии» и «Жизни и трудов Джузеппе Мадзини»[266]. Властям Бомбея казалось преступным публиковать без должного комментария работы о националистических движениях Италии и Ирландии: «Правительство обучило райята читать, и если оно не позаботится о том, чтобы обеспечить ему здоровый предмет чтения, он неизбежно станет жертвой распространителей литературной отравы»[267]. Колониальные чиновники не позволяли ввозить изданные в Лондоне книги с выдержками из официальных документов, потому что они бросали тень на индийскую полицию[268]. Почтовые служащие часто изымали из посылок газету «Гэльский американец» и антиимпериалистические речи Уильяма Дженингса Брайана. Последние, в переводе на индийские языки, казались особенно опасными Департаменту расследования уголовных преступлений: «Необразованные читатели-индусы могут счесть, что Брайан обладает должными знаниями, чтобы высказывать подобную критику, и что он – англичанин, а не американский демагог, как есть на самом деле, не скрывающий враждебности к Британии»[269]. Власти не были уверены, стоит ли запрещать книгу пламенного пенджабского националиста Аджита Сингха, в которой он просто излагал биографии великих патриотов, от Брута до Роберта Брюса, Джона Хэмпдена и Сэмюэля Адамса[270]. Зато они планировали засудить типографа, организовавшего второе издание некоторых речей Балвантрао Гангадхара Тилака, которые были разрешены в конце XIX века. Крамола виделась им и в переиздании нелицеприятного исторического описания Ост-Индской компании, выполненного Уильямом Хоувитом и впервые напечатанного в 1838 году, которое все это время было доступно в нескольких публичных библиотеках. Торопясь с обвинением, юридический консультант правительства не стал обсуждать достоверность или давность книги. Вместо этого, скорее напоминая современного теоретика читательского восприятия, чем служащего Британской Индии, он утверждал, что книга со временем приобрела новый смысл. Наивный читатель нового дешевого издания на урду мог счесть, что критика британского правления в 1838 году применима к режиму 1909 года. «Мы должны учитывать то воздействие, которое она может оказать на простого читателя», – настаивал он. И в качестве решающего аргумента замечал: «Законодательством установлено, что репутация нынешнего правительства Индии должна быть неприкосновенна». Генеральный адвокат индийского правительства согласился: «То, что несколько лет назад было невинным, теперь стало опасным»[271]. Те же аргументы применялись к другим книгам, которые уже были по всем правилам зарегистрированы в каталогах, не вызвав обвинений в бунтарстве[272]. Литературный мир оставался таким же, как и до 1905 года, но воспринимался совсем иначе.
Судебная герменевтика
В корне изменив сами установки восприятия и наполнив тюрьмы арестованными писателями, представители власти должны были добиваться их осуждения в суде. Этот последний шаг был самым сложным, потому что грозил обнажить противоречия, присущие либеральному империализму. Британцы были склонны играть по тем же правилам, что навязывали индийцам. Они верили в эти правила, прежде всего – в соблюдение справедливости, и считали их мерилом цивилизации, которую принесли на субконтинент. Поэтому они признали право индийцев печатать книги на тех же условиях, что и англичане, то есть свободно, подчиняясь лишь законам, осуждающим клевету и мятеж. Конечно, в Британской Индии призыв к мятежу приобрел особое значение. Согласно разделу 124А индийского Уголовного кодекса 1860 года, составленного в смутное время после восстания, это понятие применялось к любому, кто «возбуждает или пытается возбуждать чувство недовольства правительством»