[273]. Недовольство оставалось размытым понятием до 1897 года, когда суд Пуны приговорил Тилака, наиболее влиятельного из националистов начала века, к восемнадцати месяцам строгого заключения за статью, опубликованную в газете Kesari. Возмущенный неспособностью правительства контролировать ситуацию во время вспышки бубонной чумы в 1896 году, он процитировал «Бхагаватгиту», оправдывая убийство героем Шиваджи, попавшим в отчаянное положение, военачальника Моголов в 1659 году[274]. Судья счел Тилака виновным в подстрекательстве к мятежу согласно разделу 124А, создав прецедент для решения по множеству других дел, рассмотренных во время волнений после раздела Бенгалии. Сам Тилак был снова арестован и осужден в 1908 году, в этот раз получив шесть лет в тюрьме в Мандалее[275].
К этому моменту правительство ввело новый закон, чтобы усилить свое влияние на суды. В поправках 1898 года к индийскому Уголовному кодексу сохранили размытое определение из раздела 124А, дополнив его еще более обтекаемыми формулировками: «Недовольство подразумевает нелояльность и любые формы выражения вражды»[276]. Поправки 1908 года к индийскому Уголовному кодексу устраняли жюри присяжных в некоторых случаях судебного разбирательства по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Акт о газетах, тоже вышедший в 1908 году, дал окружным судьям право изымать тиражи изданий, которые казались им крамольными. Индийский Акт о печати 1910 года требовал от всех владельцев печатных станков вносить гарантийный залог, а местным чиновникам предписывал изымать и эти деньги, и станки, чтобы пресекать распространение недовольства. Такое распространение происходило из‐за «неприкрыто революционных призывов, а также намеков и завуалированных высказываний, вызывающих враждебность к британской власти»[277]. Эти меры относились ко всем изданиям, как книгам и памфлетам, так и газетам, и позволяли досматривать почту и книжные лавки при типографиях. Поскольку Акт о театральных представлениях 1876 года давал окружным судьям еще более широкие полномочия, чтобы приостанавливать распространение пьес, почти все средства информации стали уязвимы для тиранических действий властей[278]. Судьям и адвокатам оставалось убедительно разыграть спектакль правосудия.
В ретроспективе приговоры выглядят как неизбежное следствие произошедших событий. Разъяренные террористическими нападениями судьи не были склонны проявлять снисходительность. Большинство авторов получили обвинительный приговор и наказание в виде «строгого заключения», что обычно подразумевало от одного года до шести лет лишения свободы, иногда с дополнительным крупным штрафом или «переводом» в душную тюрьму в Мандалей. Однако, чтобы обвинения выглядели солидно, судьи, юристы, клерки и приставы должны были тщательно сыграть свою роль. Парики и робы, молоток и присяги, необходимость вставать и садиться, юридический сленг и формальные обращения – «ваша честь», «ученый защитник» – демонстрировали легитимность британской власти в индийских условиях. Но индийцы тоже освоили эту игру. Их адвокаты учились в британских школах и могли защищать своих клиентов, ссылаясь на британские прецеденты или, если требовалось, цитируя Шекспира и Мильтона, хотя чаще они использовали фрагменты из «Рамаяны» и «Махабхараты», потому что в них черпали вдохновение обвиняемые. Чтобы выиграть дело, обвинителю приходилось давать бой, иногда на территории противника, но и британцы изучили привычки «туземцев» точно так же, как индийцы – представления сахибов. Десятилетия составления ученых комментариев к каталогам показывают, что служащие в Британской Индии приобрели обширные познания в местной литературе. В ключевых делах сами составители каталогов выступали свидетелями в суде. Так что каталог превращался в поле герменевтической битвы, где каждая сторона выражала свое понимание другой, а империализм, по крайней мере в то недолгое время, пока ружья были убраны, казался соревнованием в символической власти над экзегезой текста.
Рассмотрим следующее стихотворение, которое было напечатано в литературном журнале Pallichitra в 1910 году и представляло собой, с точки зрения суда, типичный пример подстрекательства к мятежу[279]. Так как автор был неизвестен (его позже нашли и отправили в тюрьму на два года), перед судьей Р. К. Гамильтоном в Кхулне в Бенгалии предстал издатель Бидху Бхусан Бос. После объявления обвинительного приговора за подстрекательство к мятежу, согласно разделу 124А индийского Уголовного кодекса, судья заявил, что издателя следует заключить в тюрьму пожизненно, так как его преступление непростительно. В конце концов виновный был осужден на два года строгого заключения, а его типограф отсидел в тюрьме два месяца как соучастник.
Что же такого ужасного в строчках, приведенных ниже в переводе с бенгальского, выполненном официальным переводчиком суда?
Приди, Королева-Мать деревни, день подходит к концу. Пусть твои дети восстанут с сердцами, полными решимости, услышав твой громкий голос. Я пожертвовал жизнью, чтобы снять победный венок с чела врага и украсить им тебя, Королеву из королев, посреди жизненной битвы.
Ведомый обманчивыми образами и измученный страстью, я не заметил и не почувствовал сердцем, когда исчез твой золотой престол.
Под топочущими ногами асуров в садах Нандана не цветет париджат, Индрани в одеждах нищенки страдает от боли в самой глубине своего сердца.
Суры, победившие смерть, видят все это и трусливо закрывают глаза на ненависть и стыд. О, мать, я не знаю, когда боги спустятся во плоти со Свадеша и, пылая гневом, подобным всеуничтожающему огню, сокрушат мощь врага и когда они, полагаясь только на собственную силу и взявшись за свое оружие, восстановят небесный престол, совершив кровавое подношение предкам.
Большинство современных читателей сочтут это стихотворение крайне запутанным. Но окружному судье в 1910 году все было абсолютно ясно: это призыв к восстанию. В нем не было ничего эзотерического, чего не мог бы понять обычный читатель, заявил судья, ведь значение стихотворения очевидно для всякого, кто хоть немного знаком с индуистской мифологией: королева – это Мать Индия, также называемая Индрани, цветущий сад – рай, который уничтожили англичане, асуры – демоны, то есть британцы, а суры – боги, то есть индийцы, сейчас вынужденные побираться, но вскоре намеревающиеся восстать и сокрушить своих угнетателей. В контексте происходящих событий мысль стихотворения становилась пугающе ясной, как объяснял судья:
Стихотворение было опубликовано… в середине прошлого июля. Перед этим произошел ряд нападений на британцев и британок, особенно на служащих в администрации. Стихотворение не имело бы смысла, если бы под истреблением демонов (асуров) не подразумевалась британская раса. Целью автора, безусловно, было убедить своих соотечественников индуистов объединиться, чтобы уничтожить англичан в Индии. Учитывая пагубное воздействие, который литература подобного рода оказывает на молодых бенгальцев <…> не только необходимы самые жесткие меры, но также требуется на какое-то время удалить из общества человека, умышленно причиняющего ему вред, чтобы не дать ему нанести большего ущерба… Мне не кажется, что есть хоть какая-то причина отнестись к нему со снисхождением. Соответственно, я приговариваю обвиняемого к двум годам строгого заключения.
Однако эта интерпретация не появилась из ниоткуда. Судья пришел к ней только после открытой герменевтической дискуссии между адвокатом и обвинителем. Согласно версии защиты, слова означают то, что указано в словарях, и то, что под ними понимают обычные люди. Адвокат цитировал словари и вызывал в свидетели случайных людей, чтобы подтвердить свою мысль. Один ключевой термин, на бенгальском бойришир, не мог использоваться по отношению к британскому правительству, как утверждал адвокат, потому что его стандартным значением было «с головы врага». Другой, асур, означал «силы тьмы», но это также не могло относиться к англичанам, ведь это слово употребляется и в речах вице-короля. Что касается третьего спорного термина, рудхир, он использовался во фразеологизмах, таких как «Я отдам свою кровь», что означает готовность принести жертву. Любой, знакомый с обычаями индуистов, знал, что они нередко приносят в жертву животных и нет ничего ужасного в упоминании крови, отданной за благое дело. На уровне метафор стихотворение использовало те же фигуры речи, что и известный монолог Гамлета. Это было размышление о свободе, основанное на противопоставлении жизни в городе и в деревне, как и «Покинутая деревня» Голдсмита. Более того, стихотворение Голдсмита содержит куда более радикальные высказывания против тирании, и тем не менее его без вреда для себя читают индийские дети в британских школах. На случай, если англичане забыли своих собственных поэтов, воспевавших свободу, адвокат напомнил суду некоторые резкие отрывки из Каупера. По сравнению с этим поэтом, настаивал защитник, его клиент был воплощенным смирением. Разумеется, автор бенгальского стихотворения заимствовал мотивы индуистской мифологии, но, если суд решит запретить подобные отсылки, от местной литературы ничего не останется. Приписывать этому произведению призыв к восстанию – значит не просто не понимать его смысла, но разжигать пламя паники вместо того, чтобы потушить его.
В ответ обвинитель снова прошелся по тексту, утверждая, что интерпретация защиты сочетает неправильные определения с неясными метафорами. Асуры