Рис. 7. Диаграмма, показывающая взаимоотношения органов власти, осуществлявших контроль над восточногерманской литературой, как в правительстве, так и в коммунистической партии (СЕПГ). Цензоры работали в организации под названием Hauptverwaltung Verlage und Buchhandel (Главная администрация печати и торговли книгами, или, кратко, ГАП)
Как все это работало, мне вскоре объяснили. Когда я приехал в первый раз, герр Везенер и фрау Хорн всеми силами старались показать, что они образованные люди, такие же, как я, а не безликие бюрократы, уж тем более не сталинисты. Как они объяснили, руководители учреждения иногда назначались извне. Возглавлять отдел мог директор издательского дома, редактор журнала или председатель Союза писателей. Контроль над литературой был запутанной системой, порождавшей множество институций, перетекавших друг в друга. Мои собеседники могли ожидать перевода в какой-то журнал или издательство, потому что все контролировала коммунистическая партия, а они были верными ее членами.
Конечно, у верности всегда есть границы. И герр Везенер, и фрау Хорн присоединились к массовой демонстрации 4 ноября 1989 года, которая ускорила коллапс Политбюро и разрушение стены. Они воспринимали себя сторонниками реформаторов внутри партии и даже писателей-диссидентов, таких как Кристоф Хайн и Фолькер Браун, чьи работы цензурировали. Оба цензора предпочитали «социализм с человеческим лицом», «третий путь», отличный от американского или советского образа жизни. Но они сожалели о падении стены.
Я понял, что это самоописание – во многом попытка оправдаться. Никто не хотел выглядеть аппаратчиком в тот недолгий период, в который Восточная Германия застыла между двумя системами правления. С распадом коммунистического государства цензура перестала существовать, но цензоры продолжали приходить на работу, которой больше не было. Функционеры без функции, они сидели в кабинетах, размышляя о своей судьбе, пока их не смела новая бюрократия объединенной Германии. Я понимал, насколько неловко они себя чувствуют и как хотят объясниться перед незнакомцем, который явился как будто из открытого космоса. Но почему они защищали стену?
Ответ герра Везенера поразил меня: по его мнению, именно стена помогла превратить ГДР в Leseland, страну читателей. Она сдерживала разлагающее влияние культуры потребления. Как только в ней появились бреши, через них, грозя затопить Восточную Германию, хлынул шлак – эротические книги, рекламные проспекты, бульварные романы. Шлак шел с Запада. Как считал герр Везенер, это был основной литературный продукт по ту сторону стены, потому что там тоже была цензура: ее навязывала власть рынка.
Уже знакомый с разными марксистскими взглядами на эту тему в этой сфере, я не стал спорить. Вместо этого я попросил герра Везенера рассказать, как он воспринимал свою задачу. Он признал, что занимался цензурой, хотя ему и не нравилось это слово. Что же представляла собой цензура, которой он занимался? «Планирование», – коротко ответил герр Везенер. При социализме, объяснил он, литература, как и все остальное, следовала плану. Чтобы наглядно продемонстрировать это, герр Везенер открыл ящик стола и протянул мне удивительный документ под названием «Тематический план на 1990 год: литература ГДР» (Themenplan 1990. Literatur der DDR).
На 78 страницах была перечислена вся художественная литература, которая должна была выйти в 1990 году, так в итоге и не наступившем для ГДР. Так как герр Везенер разрешил мне оставить себе копию плана, я смог подробно его изучить. К моему удивлению, он был написан сухим деловым языком. Все планируемые к изданию книги были перечислены в алфавитном порядке по фамилиям авторов. В каждой записи указывалось название произведения, издательство, предполагаемый тираж, жанр или книжная серия, в которой оно должно было выйти, и краткое описание содержания.
Прочитав эти заметки, я начал подозревать, что в литературе ГДР было больше шлака, чем хотел признать герр Везенер. В годовой план из 202 книг (художественная литература и беллетристка, не считая переизданий ранее опубликованных сочинений) было включено множество любовных, исторических и военных романов, детективов, приключенческой литературы и научной фантастики. Разумеется, не читая эти работы, невозможно оценить их художественную ценность, а прочесть не представлялось возможным, потому что большинство кануло в Лету вместе с цензурой в самом начале года. Но аннотации в один абзац, сопровождающие каждый пункт плана, наводили на мысль о каком-то социалистическом китче. Например, «Бремя близости», Last der Nähe, Эрики Пашке:
Пока Инна Шайдт путешествует по разным странам и делает карьеру переводчицы, ее мать и семнадцатилетняя дочь испытывают все большее недовольство, поскольку вынуждены одни приглядывать за хозяйством. Однажды Инна приводит с собой мужчину, и напряжение в отношениях трех женщин становится явным. Мужчина осознает, что Инна излишне озабочена материальными ценностями, и отворачивается от нее. В этом, как и в других своих романах, автор затрагивает этические проблемы совместной жизни с другими людьми. Она противопоставляет нехватке взаимопонимания человеческое достоинство и уважение друг к другу.
Подозрительно напоминает мыльную оперу, уж точно не соцреализм или суровое чтиво, которое можно было бы ожидать от «страны рабочих и крестьян». Но Восточную Германию называли еще и Nischengesellschaft, обществом ниш, где люди замыкались в частной жизни и узких сферах деятельности. Поэтому роман, посвященный морали в личных отношениях, мог показаться вполне приемлемым составителям литературного плана, особенно если он предостерегал читателей от путешествий, то есть столкновения с западными соблазнами. Пока составлялся план, тысячи жителей ГДР бежали в Западную Германию, и все население проводило вечера за просмотром телевидения ФРГ. Так что, наверное, нет ничего удивительного в том, что некоторые из вошедших в план романов помещают семейные драмы в контекст взаимоотношений между двумя Германиями. Книга «Где-то в Европе», Irgendwo in Europa, Вольфгана Крёберга должна была затронуть «злободневный вопрос: почему люди бегут из своей страны?». В «Признаках разделения», Trennungszeichen, Курта Новака должна была прослеживаться история семьи по обе стороны немецко-немецкой границы, как должны были и подчеркиваться преимущества жизни на Востоке. А Лотар Гюнтер в «Поздней почте», Späte Post, намеревался показать героический выбор молодого рабочего между повесткой в армию и предложением отца переехать к нему на Запад, одновременно пришедшими по почте.
Рис. 8. План всей восточногерманской литературы, которая должна была быть опубликована в 1990 году
Хотя в плане было немного совсем уж невыносимой пропаганды, в нем твердо придерживались правил политкорректности в восточногерманском духе. Когда любовники целовались и занимались сексом, они отдавали дань более глубоким личным отношениям в обществе, свободном от потребительских предубеждений. Когда индейцы в Дакоте или Амазонии сражались против захватчиков, они наносили удар империализму. Сама борьба всегда была подчеркнуто антифашистской, даже в научной фантастике. «Угроза», Die Bedrohung, Арне Сьёберга рассказывала о свержении «фюрера», захватившего власть на планете Пальмира, подняв ложную тревогу из‐за якобы надвигавшейся катастрофы. А детективные истории предоставляли возможность разоблачить недуги капиталистического общества. Например, в «Шепоте платья», Das Flüstern eines Kleides, Вольфган Корт описывал во всех подробностях криминальный мир Америки, чтобы обнажить «пустоту во взаимоотношениях между полами, ужасы повседневной жизни, жажду мести, алчность, ожидания наследства и несбывшиеся надежды».
Все это строилось на подтексте, а точнее, на целом тексте, Themenplaneinschätzung, или идеологическом докладе о плане, направлявшемся вместе с ним в ЦК коммунистической партии, чтобы получить одобрение партийной верхушки. Этот документ столь же интересен, как и сам план, так что я особенно благодарен герру Везенеру за то, что он достал из другого ящика копию с пометкой «конфиденциально».
Этот доклад был одобрен ЦК в середине 1988 года и касался плана на 1989 год, последний для литературы ГДР. Из него видно, как цензоры представляют набор книг на следующий год верхушке коммунистической партии, так что чувствуется узнаваемый казенный привкус бюрократии. Везде развивался социализм, все двигалось вверх и вперед, производство росло: было запланировано издание 625 произведений общим объемом 11 508 950 экземпляров, что показывало существенное улучшение по сравнению с предыдущим планом (где насчитывалось 559 книг и 10 444 000 экземпляров).
1989 год должен был стать годом торжественного празднования сорокалетия социализма в Восточной Германии. Поэтому в литературе в первую очередь требовалось освещать прошлое и будущее ГДР, как их определял товарищ Эрих Хонеккер: «Наша партия и наш народ играют выдающуюся роль в революционной и гуманистической традиции вековой борьбы за социальный прогресс, свободу, человеческие права и ценности». И, пользуясь такими же патетическими выражениями из официального языка ГДР, авторы доклада говорили об основных темах плана. Например, там подчеркивалось, что весь годовой ассортимент исторических романов будет проникнут духом «страстного антифашизма», а произведения, действие которых разворачивается в современности, будут соответствовать принципам соцреализма и прославлять «историческую миссию рабочего класса в борьбе за социальный прогресс». Авторы плана признавали, что не смогли набрать достаточное количество историй о рабочих с фабрик и водителях тракторов, но собирались компенсировать их нехватку публикацией антологий более ранних произведений о пролетариате. В докладе не было ни малейшего следа полемики, разногласий. Наоборот, он создавал впечатление, что авторы, издатели и чиновники – все вместе дергают рычаги, толкающие литературу к новым высотам, между тем как на деле вся система готова была обрушиться.