Странно было читать это свидетельство идеологической чистоты и здорового функционирования учреждений при режиме, терпевшем крах. Были ли все эти документы просто плодом воображения аппаратчиков, призванным лишь заполнить папки бюрократов и никак не связанным с настоящим впечатлением от литературы у обычных жителей Восточной Германии?
Герр Везенер и фрау Хорн заверяли меня, что план действительно определял производство и потребление книг в ГДР. Потом они объяснили каждый этап работы системы, долгого и сложного процесса, который подразумевал постоянные переговоры и увенчивался решением, принимаемым их конторой с согласия ЦК коммунистической партии. Насколько своекорыстным было такое видение, я не мог судить, потому что тогда еще не имел доступа к другим источникам. Поэтому я старался слушать, делая скидку на их восприятие системы – взгляд сверху, из ГАП.
Политические ориентиры зависели от линии партии, определявшейся съездами СЕПГ, проходившими каждые пять лет, и Эрихом Хонеккером, генеральным секретарем партии, который работал в тесном сотрудничестве с Куртом Хагером, членом Политбюро, отвечавшим за идеологию. Она передавалась от партийных лидеров вниз по иерархической цепочке в правительстве. Хонеккер и Хагер иногда лично вмешивались в дела литературы, но большинство директив исходило от Kultur, как называли цензоры отдел культуры ЦК партии, и передавалось в ГАП Министерством культуры. ГАП состояла из четырех отделов. Один занимался экономическим измерением литературы: распределением бумаги, печатными производствами, субсидиями и ценообразованием. Второй отдел осуществлял общий надзор за издательствами и книжными магазинами. Цензурой, в строгом смысле (как мы увидим дальше, она принимала множество форм, кроме исправлений в текстах), занимались два оставшихся отдела, один, ответственный за художественную, второй – за нехудожественную литературу. Первый был разделен на пять секторов, один из которых имел дело с современной восточногерманской литературой. Им управляла фрау Хорн, работавшая вместе с пятью сотрудниками (Mitarbeiter). Герр Везенер занимал такое же положение в секторе, занимающемся зарубежной литературой.
Книги возникали по-разному. Некоторые, конечно, были начаты авторами в минуту вдохновения, но большинство книг все же планировалось во время обсуждений с редактором. В 1980‐х годах в ГДР было семьдесят восемь издательств[295]. Теоретически они считались независимыми организациями и состояли на самообеспечении. На практике они издавали тексты и составляли каталоги в соответствии с линией партии, используя все возможности Spielraum – пространства для маневров в гибкой системе человеческих взаимоотношений, где можно было обойти ограничения властных структур. Директора и главные редакторы издательств назначались партией и часто были представителями номенклатуры. Но авторы нередко устанавливали прочные связи с конкретными издательствами и заводили дружбу с редакторами. Если автору или редактору приходила в голову идея книги, они вместе прорабатывали ее и отправляли предложение от издательства в ГАП на Клара-Цеткин-штрассе, где сотрудники сокращали его до каталожной карточки.
У герра Везенера в документах были тысячи таких карточек. Он вынул одну, напечатанный на дешевой серой бумаге бланк с двадцатью одной графой: автор, издательство, название, предполагаемый тираж и т. д. Один из его подчиненных вписал информацию, а сзади набросал несколько слов об общем содержании книги – переводе поэтического сборника чешского поэта Любомира Фельдека, который предполагалось издать в 1990 году:
Своими насмешливыми и лаконичными стихотворениями автор снискал известность за пределами чешского языка. Это внимательный наблюдатель за социальными процессами, которые он способен оценивать с позиций крепкого мировоззрения. Это будет первое его издание в ГДР.
Как только набирался годовой объем дел и каталожных карточек, контора начинала составлять план. Глава каждого сектора ГАП собирал из представителей Союза писателей (Schriftstellerverband), издательств, книжных магазинов, библиотек, университетов и Министерства культуры комитет, который в секторе художественной литературы был известен как «литературная рабочая группа, или ЛРГ» (Literaturarbeitsgemeinschaft). ЛРГ рассматривала каждое предложение подобно тому, как в издательствах на Западе работает редакторская коллегия, но при этом она занималась всеми сегментами литературной индустрии и уделяла особенное внимание идеологическим вопросам. Вернувшись в свои кабинеты, герр Везенер и фрау Хорн вносили решения и общие соображения ЛРГ в графы плана. Сам план был важным засекреченным документом (я был очень удивлен, когда узнал, что никто из моих восточногерманских друзей не знал о его существовании). Прежде чем публиковать какую-то книгу, требовалось получить одобрение партии. План требовалось составлять со всем возможным усердием, с обсуждениями и взаимной критикой между специалистами всех секторов ГАП. За окончательное решение нес ответственность глава ГАП Клаус Хёпке, подчинявшийся министру культуры. Он должен был добиваться утверждения этого плана аппаратчиками из Kultur и вообще любым представителем партии, заканчивая самим Хонеккером, кого могла задеть какая-либо из предполагаемых публикаций.
Kultur, как описывали герр Везенер и фрау Хорн, состоял из пятнадцати прожженных идеологов во главе с железной женщиной Урсулой Рагвиц. Раз в год Хёпке собирал планы всех секторов, направлялся в Kultur и вступал в бой с фрау Рагвиц. Цензоры не могли сказать мне, насколько кровавыми были эти столкновения. Они знали только, что Хёпке возвращался с решениями, всегда устными и никогда не сопровождавшимися объяснением: Стефан Хейм не входит в список на следующий год, Фолькер Браун входит, но только в количестве 10 000 экземпляров, Криста Вольф остается, но в виде переиздания книги, которая вышла с одобрения ГДР в Западной Германии в прошлом году.
Герр Везенер и фрау Хорн должны были передавать эти решения издателям. «Это было самое сложное, – объяснял герр Везенер, – потому что, если с книгой возникали проблемы, мы никогда не могли объяснить причины. Все, что мы могли сказать, сводилось к «Das ist so» – «Так решено». Однако были способы обойти это решение. Когда невежды из Kultur отказались одобрить издание «Доктора Живаго», сотрудники с Клара-Цеткин-штрассе составили рапорт, согласно которому в Западной Германии готовилось к изданию полное собрание сочинений Пастернака. Чтобы защитить рынок ГДР от подпольного импорта, они убедили группу фрау Рагвиц разрешить «Живаго». В плане на художественную литературу ГДР всегда оставляли около сорока незаполненных позиций, чтобы иметь возможность протолкнуть что-то в последний момент и оставить за собой немного Spielraum. Если цензоры предполагали, что книга будет «горячей» (это было условное обозначение для спорных произведений, отличающее их от «тихих» книг), они не вносили ее в первоначальный план, но могли попытаться включить позднее, не привлекая внимания. Разумеется, всегда требовалось разрешение кого-то из Kultur. И его гораздо проще было получить в ходе личного общения, чем во время формальных встреч, на которых люди фрау Рагвиц старались перещеголять друг друга в принципиальности, отвергая одну книгу за другой. К тому же, спросил герр Везенер, заметил ли я, что в плане больше наименований переизданий, чем новых книг? Туда вписывали самые «горячие» книги – произведения восточногерманских авторов, которые были изданы в Западной Германии (обычно при участии самих писателей, несмотря на попытки ГДР пресечь подобные частные инициативы), и произведения, которые наделали шума (но не стали проблемой для цензоров) и могли быть изданы в ГДР, когда страсти улягутся.
Возникало ощущение, что цензоры большую часть времени боролись против цензуры, которую в основном приписывали своим оппонентами из Kultur. Они объясняли, что научились понимать некоторые пунктики фрау Рагвиц и ее коллег. Поэтому план составлялся так, чтобы польстить определенным людям, не касаясь того, что вызывает у них «аллергию», например, Сталина или загрязнения окружающей среды. Цензоры обычно старались спрятать проблематичные книги среди невинных и обойти проблемные места, используя нейтральные выражения. Хотя идеологи из Kultur умели раскрывать подобные трюки, даже им нелегко было обнаружить неортодоксальные произведения среди сотен описаний сюжетов и обзоров тем.
Если в сектор поступало особенно спорное предложение, фрау Хорн заполняла графы в плане сама, посоветовавшись с несколькими опытными коллегами. По ее словам, они всегда начинали с вопроса: «Насколько „горячий“ материал мы можем внести в план?» Если книга была слишком провокационной с учетом текущего положения вещей, они откладывали ее на год или два. «Пусть сперва вырастет трава», – говорили цензоры между собой. Но, объединив усилия, они, как правило, придумывали формулировку, способную отвести глаза фрау Рагвиц, которая в конечном счете хотела только «тишины». Тонкую процедуру «измерения температуры» нельзя было доверить новичкам. Обычно уходило не меньше двух лет, чтобы изучить все ходы, дело цензоров было сложным и требовало опыта. Нужно было обладать навыком, чувством такта и пониманием того, как устроены внутренние бюрократические каналы в обеих системах – в партийном аппарате и государственных структурах.
Я не был готов поверить в героическую роль цензоров в этой культурной борьбе, поэтому спросил, приходилось ли моим собеседникам когда-нибудь запрещать тексты. Они заверили меня, что редко. Основная работа цензуры происходила в сознании писателей, а то, что те сами не смогли устранить, позже отфильтровывали редакторы в издательствах. К тому моменту, как текст добирался до Клара-Цеткин-штрассе, в нем почти нечего было цензурировать. В среднем, рассказывали герр Везенер и фрау Хорн, они отказывали только дюжине примерно из двух сотен рукописей восточногерманских писателей, которые просматривали за год. Формально они не занимались цензурой. Просто отказывались выдавать книге официальное разрешение на печать (