Aufbau Verlag, которое превратил в самое влиятельное издательство, занимавшееся в послевоенные годы выпуском художественной литературы и беллетристики в Восточной Германии. Ко времени Венгерского восстания Янка занял один из ключевых постов в той сфере, где в ГДР сходились вместе культура и политика. Поэтому он был вправе вмешаться, когда получил телефонный звонок от Анны Зегерс, сообщившей, что все каналы связи с Будапештом отрезаны и Дьёрдь Лукач, философ, литературный критик и один из самых выдающихся авторов Aufbau Verlag, в опасности. Вероятно, ему угрожали «контрреволюционные» силы, свергнувшие коммунистический режим. Зегерс направила Янку к своему другу и коллеге – писателю Йоханнесу Р. Бехеру, занимавшему пост министра культуры. Бехер дал Янке машину с министерским шофером для секретного задания – переговоров об освобождении Лукача из заключения, в котором он, предположительно, находился.
Как вспоминает Янка в своих мемуарах «Трудности с правдой», Schwierigkeiten mit der Wahrheit, в последний момент задание было отменено Бехером, которому партийный начальник Вальтер Ульбрихт сообщил, что советские войска со всем разберутся. На самом деле Лукач не был захвачен венгерскими революционерами. Он присоединился к ним и служил министром в антисоветском правительстве Имре Надя, пока силы СССР не уничтожили его. Хотя Надь и его соратники были тайно осуждены и казнены, Лукачу позволили покаяться и продолжить свои философские изыскания. В это время агенты Штази вели Янку в наручниках в тюрьму. Ему приказали встать перед гигантским портретом Сталина, а потом, после того как наручники сняли, раздеться и дать себя обыскать всем сопровождающим офицерам. Затем Янке разрешили одеться и отвели его в зловонную подземную камеру без окон, где он оставался отрезанным от мира в течение следующих восьми месяцев. Его допрашивали, оскорбляли и пытались запугать, но не пытали. Как выяснил Янка, он был виновен в преступном сговоре, который, видимо, организовал вместе с группой интеллектуалов, вдохновленных Лукачем, чтобы свергнуть партию и восстановить капитализм. Когда наконец он предстал перед судом, то увидел Анну Зегерс, вдову Брехта Хелену Вайгель и других известных литераторов, бывших его друзьями, которые в ряд сидели перед ним. Они молча смотрели перед собой. Режим потребовал от них стать свидетелями унижений Янки, ознаменовавших начало нового витка сталинизации и наведение порядка в среде интеллектуалов. Янка хотел вызвать Йоханнеса Бехера для показаний в свою защиту, потому что тот не только распорядился провести операцию по освобождению Лукача, но даже предлагал либерализировать интеллектуальную жизнь в ГДР, избавившись от цензоров. Однако Бехер не мог прийти на помощь. Он, следуя линии партии, полностью изменил свою позицию, и суд продолжался в стиле классических сталинистских показательных процессов. Янку не расстреляли, но приговорили к пяти годам одиночного заключения (без какой-либо связи с внешним миром, кроме посещений жены, ограниченных двумя часами в день) в Бауцене, нацистском концентрационном лагере, превращенном коммунистами в тюрьму[383].
Янка вспоминает о своем аресте и суде без капли жалости к себе и излишнего драматизма. Более того, он пишет, что при раннем сталинизме в ГДР дела обстояли хуже. Интеллектуалов и политических деятелей похищали, пытали и тайно судили. Кто-то исчез в Сибири. Кто-то сошел с ума и покончил с собой[384]. Однако, хотя не такой ужасный, как некоторые другие примеры жестокости, суд над Янкой и его заключение стали началом новой волны репрессий, призванной искоренить любую идеологическую заразу, которая могла попасть в ГДР из Венгрии и Польши или распространяться интеллектуалами изнутри. Связи Янки с Лукачем стали основанием для кампании по уничтожению предполагаемого контрреволюционного заговора, возникшего в кабинетах Aufbau Verlag и Sonntag, культурного еженедельника, которым управляли редакторы, связанные с Aufbau. Их сотрудники были уволены, многие редакторы заключены в тюрьму, а их место заняли аппаратчики, которые следили, чтобы в печать не попало ничего, противоречащего линии партии. Штази сеяла ужас среди интеллектуалов, арестовывая студентов, журналистов, писателей и других «инакомыслящих» (Andersdenkender) – всего восемьдесят семь человек за 1957 год[385]. Так, после недолгой оттепели сталинизм в 1957‐м с новой силой вернулся в ГДР. Он стал лезвием цензуры, особенно после возведения Берлинской стены в 1961 году, и продолжал влиять на издательское дело следующие двадцать лет.
Карьера Эриха Лёста, автора, специализировавшегося на легкой литературе разных жанров, показывает возврат к репрессиям после 1950‐х. Как и Янка, Лёст изложил свои воспоминания в мемуарах, дополненных подборкой документов из архивов Штази[386]. Он был представителем более молодого поколения писателей из Литературного института Йоханнеса Р. Бехера при Университете Лейпцига, где они набирались неортодоксальных марксистских идей, провозглашаемых философом Эрнстом Блохом и литературоведом Хансом Майером – двумя профессорами под пристальным надзором Штази. (Блох эмигрировал в Западную Германию во время бури, спровоцированной делом Янки, а Майер задержался до 1963 года, после чего тоже бежал.) Лёст в глазах Штази стал выделяться среди других студентов, приняв участие в открытой дискуссии о десталинизации. В ноябре 1957 года его судили и приговорили к семи с половиной годам заключения, тоже в Бауцене. После освобождения Лёст понял, что для него теперь закрыт вход в тесный литературный мир ГДР. Но однажды он столкнулся со своим редактором из MDV, который предложил Лёсту писать детективы, используя псевдоним и ограничивая их место действия капиталистическими странами, где всегда можно использовать аллюзии для обличения социальной несправедливости.
Лёст настрочил столько триллеров, что вскоре смог жить на доходы от них как независимый автор. Он держался неприметно, скромно жил в Лейпциге, избегал контакта с Союзом писателей, из которого его исключили. Несмотря на все эти предосторожности, он периодически испытывал неприятности с цензурой. Целый тираж шпионского романа был уничтожен, потому что там упоминался секретный агент Советского Союза, а в детективную историю, происходящую в Греции, нужно было внести существенные поправки, потому что цензоры сочли, что критические замечания в романе можно воспринять как завуалированные намеки на проблемы ГДР. Но к 1970 году Лёст стал успешным писателем, и друзья убеждали его взяться за более серьезные книги.
В MDV не разделяли их мнения. Директор издательства Хайнц Закс, поддерживавший Лёста до и после его заключения, осмелился опубликовать два неоднозначных произведения, «Поиски Кристы Т», Nachdenken über Christa T, Кристы Вольф и «Буриданов осел», Buridans Esel, Гюнтера де Бройна, и это в 1968 году, когда Пражская весна и советское вторжение в Чехословакию вызвали в ГДР новый всплеск страха перед беспорядками. Хотя авторы избежали скандала, Закс вынужден был письменно покаяться в идеологической близорукости в Neues Deutschland, официальной газете СЕПГ, а потом уволиться. Лёст говорит, что он стал школьным учителем, скатился в алкоголизм и умер в безвестности сломленным человеком. Новый директор MDV Эберхард Гюнтер и его главный редактор Хельга Дути, согласно воспоминаниям Лёста об общении с ними, были аппаратчиками, верными линии партии. Они просто отказались печатать роман «Бой с тенью», Schattenboxen, роман, действие которого происходило в ГДР и где рассказывалась история человека, не способного вернуться к нормальной жизни после тюремного заключения в Бауцене. Другой издатель, Николас Лебен, счел рукопись приемлемой, за исключением одного момента: цензоры из ГАП никогда не позволили бы использовать слово «Бауцен», потому что оно наводило на мысль о неприятных параллелях между режимом нацистов и ГДР. Лёст разрешил редактору заменить его, а когда книга вышла, обнаружил, что эта молодая красивая женщина, позже перебравшаяся в Западный Берлин, несомненно, специально забыла убрать упоминания Бауцена из двух абзацев текста.
В 1974 году Лёст начала переговоры с MDV о другом романе, «Все идет своим чередом», Es geht seinen Gang, который касался одной важной, но официально избегаемой проблемы ГДР, а именно отсутствия возможностей для молодых технических специалистов двигаться вверх по карьерной лестнице. Гюнтер одобрил идею достаточно быстро, чтобы подписать предварительный контракт, но Дути и ее заместитель сочли предложенный вариант оскорбительным, так же посчитали и рецензенты со стороны, которых они выбрали. В 1976 году Лёст мог позволить себе торговаться, ведь его издатели продали 185 000 экземпляров его книг, выходивших несколькими тиражами. Но он очень хотел съездить на Запад и был готов на уступки. Наконец, в апреле 1977‐го они с Гюнтером встретились, чтобы обсудить последний вариант романа. Гюнтер, ранее работавший цензором в ГАП, счел двадцать шесть отрывков политически неприемлемыми. Самая «горячая» глава, где содержалось провокационное описание мирной демонстрации, во время которой полицейская собака вонзила зубы в ягодицы главного героя, должна была быть сильно урезана по настоянию Гюнтера, иначе он отказывался посылать рукопись в ГАП. Лёст протестовал, но в какой-то момент схватил ручку и вычеркнул все спорные отрывки, указанные Гюнтером. Они спорили четыре часа, Гюнтер настаивал, Лёст сопротивлялся:
Потом началось: здесь – слово, там – строчка, тут – не хватает ясности выражений. После девятого возражения я сказал: «Брось, Эберхард, позволь мне что-то отстоять. Это необходимо для моей самооценки». «В этом случае – нет, – ответил он. – В следующем». После трех часов обсуждений напряжение спало, и я пре