дложил сделать паузу и чего-нибудь выпить. «Сперва еще пара небольших нюансов», – ответил он. В какой-то момент Гюнтер сам перестал понимать, какие, собственно, претензии у него были к тем или иным оборотам. «Здесь – не так важно. Здесь… Пусть остается. А здесь…» И я согласился: «Эберхард, ты абсолютно прав».
Потом мы откинулись назад, довольные тем, сколько труда уже позади… Мы чувствовали уважение друг к другу, как боксеры, продержавшиеся до последнего раунда[387].
Надежным образом очищенный роман «Все идет своим чередом» вышел в 1978 году одновременно в ГДР и, с разрешения Бюро по авторским правам, в ФРГ. Это был большой успех. В награду за сотрудничество Лёсту позволили выступить с несколькими речами в Западной Германии, где его встретили восторженные поклонники и издатели, желающие заполучить рукопись. Потом наступило охлаждение. Frankfurter Allgemeine Zeitung, влиятельная западногерманская ежедневная газета, напечатала статью, где говорилось о «Все идет своим чередом» как о свидетельстве глубокого недовольства положением дел в ГДР. Лидеры партии, всегда чувствительно относившиеся к нелицеприятным публикациям на Западе, объявили официальный выговор Гюнтеру и Дути за то, что они не смогли должным образом проконтролировать книги, публикуемые MDV. В это время Лёст закончил мемуары, где вспоминал о своих проблемах с партией. Гюнтер отказался их рассматривать. Он предупредил, что книгу нельзя напечатать в Восточной Германии, а если она выйдет на Западе, карьере Лёста в ГДР придет конец. Вскоре после этого Гюнтер принес новые дурные вести: ГАП запретила публикацию второго издания «Все идет своим чередом». Он предполагал, что это решение могут пересмотреть, если Лёст согласится внести дополнительную правку, но тот отказался. Пока первое издание продолжало продаваться, ГАП старалась принизить его влияние на общественное мнение с помощью негативных отзывов в двух крупнейших периодических изданиях ГДР. Они также потребовали от Бюро по авторским правам отклонить запрос Лёста на издание сборника рассказов в Западной Германии. Годы спустя, ознакомившись с тридцать одной толстой папкой из архивов Штази, Лёст обнаружил, что эти меры были частью масштабной кампании Штази и ГАП, целью которой было выставить его вражеским агентом. В марте 1981‐го Лёст решил, что с него хватит. Он понял, что в ГДР не сможет существовать как писатель, и во время следующей поездки в ФРГ остался там.
К этому времени в Западной Германии жило множество изгнанников с Востока. Самым известным из них был Вольф Бирман, упрямый поэт-нонконформист и певец с острым, как бритва, умом. Ему разрешили выехать с концертным туром в ФРГ в ноябре 1976 года. Но, после того как Бирман выступил в Кёльне, Политбюро лишило его гражданства и запретило возвращаться на родину. Двенадцать выдающихся восточногерманских писателей, включая Кристу Вольф, Стефана Гейма, Франца Фюмана и Фолькера Брауна, подписали письмо протеста, которое распространялось через агентство «Франс-Пресс» и позже было поддержано сотней других интеллектуалов. Волна недовольства прокатилась по ГДР, а за ней последовала волна репрессий. Арестовывали студентов, составляли черные списки писателей, затыкали рты диссидентам. Сара Кирш, Юрек Беккер, Гюнтер Кунерт и другие выдающиеся авторы были высланы из страны. Юрген Фукс попал в тюрьму на девять месяцев, а потом бежал в ФРГ. Роберта Хафемана посадили под домашний арест, под которым он оставался два с половиной года. Стефана Гейма исключили из Союза писателей и не пускали в восточногерманские издательства. Криста Вольф ушла из центрального комитета Союза писателей, а ее мужа, Герхарда Вольфа, исключили из партии (СЕПГ), как и Беккера, Ульриха Пленцендорфа и Карла-Хайнца Якобса. Автор Die Alternative, марксистского критического трактата об обществе ГДР, тайно опубликованного в Западной Германии, Рудольф Баро был арестован, приговорен к восьми годам тюрьмы и в итоге выслан из страны. Другие писатели оказались во «внутренней эмиграции». Вместо того чтобы договариваться с издателями, они писали, используя принятое тогда выражение, «в стол», не особенно надеясь на грядущую либерализацию. Эрих Хонеккер вроде бы ее обещал через шесть месяцев после вступления в должность, когда на Восьмом съезде партии в декабре 1971 года провозгласил, что «в литературе и искусстве больше не будет табу»[388]. Случай Бирмана продемонстрировал лживость этих слов и напомнил, что писатели должны мириться с жестокой цензурой, пока остаются в ГДР[389].
Но те авторы, которые решили не покидать страну, не отказались от своих коммунистических убеждений. Несмотря на повторявшиеся случаи репрессий, они, как правило, сохраняли желание работать внутри системы. Конечно, у большинства из них не было выбора, им приходилось продолжать карьеру, идя на все возможные компромиссы. Но если мы назовем их карьеристами, то проигнорируем ограничения, пронизывавшие мир, в котором они жили. Эти писатели принимали действительность того, что называлось «реальный социализм», так они обычно описывали несовершенный, но обладавший преимуществами перед другими общественный порядок в Восточной Германии и, насколько можно понять, сохраняли веру в его правильность в целом. Криста Вольф, никогда не отказывавшаяся от преданности социалистическим идеалам ГДР, выразила такую позицию, давая интервью во время поездки в Италию. Согласно расшифровке ее слов, которая была занесена в архивы партии, Вольф приняла поправки цензоров на шестидесяти страницах, потому что понимала, что литература играет важную роль в реальном социализме:
Литература ГДР имеет особое значение, куда большее, чем в западных странах. Она должна выполнять задачи, которыми на Западе занимается журналистика, общественная критика и идеологические дебаты. Люди ждут от писателей ответов на всевозможные вопросы, которыми на Западе занимаются специальные учреждения.
Поэтому она имела реалистичный взгляд на цензуру:
Я не знаю ни одной страны в мире, где не было бы идеологической цензуры или цензуры рынка. Я не считаю себя жертвой. Я стала бы ею, если бы цензура превратилась в самоцензуру. Я считаю себя борцом, старающимся раздвинуть границы дозволенного, расширить область того, что можно говорить[390].
Показав свою преданность системе, наиболее знаменитые восточногерманские писатели заслуживали особого обращения[391]. Они, как правило, публиковали свои книги одновременно в обеих Германиях, потому что ГДР отчаянно нуждалась в деньгах ФРГ и забирала большую часть прибыли себе. Разумеется, западные издания часто содержали фрагменты, которые цензоры убирали из книг, продаваемых на Востоке. Но запрещенные материалы достигали читателей ГДР контрабандистским маршрутом или благодаря распространению фотокопий нужных страниц, то есть через самиздат.
Криста Вольф имела такое влияние на власть, что потребовала от ГАП отметить многоточиями семь отрывков, которые они вычеркнули из романа «Кассандра», Kassandra[392]. Многоточия давали читателю понять, что здесь недостает отрывка, и это в то время, когда страны советского блока протестовали против установки американских ракет средней дальности на территории Западной Европы. Потом распространялись полные варианты сокращенных мест, перепечатанные из западногерманских изданий на листках бумаги, которые можно было вставить в нужное место. Мне удалось заполучить целый набор таких вставок. После того как я вложил их в нужные места в восточногерманской версии «Кассандры», текст неожиданным образом ожил. Вот, например, предложение, изъятое вверху страницы 110: «Высшее командование НАТО и страны Варшавского договора обсуждают наращивание вооружений, чтобы иметь возможность преодолеть предполагаемое превосходство „противника“ в военных технологиях за счет чего-то равноценного»[393].
Рис. 10. Две страницы из восточногерманского издания романа «Кассандра» (1983) Кристы Вольф с отрывком из не прошедшего цензуру западногерманского издания, которое подпольно распространялось в ГДР. Отрывок следовало вставить в верхний левый угол страницы 110 на место, отмеченное многоточием между квадратными скобками. Вольф согласилась внести правки, предложенные цензорами, но имела располагала достаточным влиянием, чтобы потребовать обозначить их многоточиями
На западный взгляд эта фраза кажется удивительно непровокационной. Даже житель Восточной Германии мог проглядеть ее, не заметив ничего подозрительного. Но машинописная вставка выделяла ее так, чтобы стало заметно скрытое послание: разрушительные силы на обоих фронтах сторон холодной войны преследуют одни и те же цели, и те и другие хотят уничтожить «противника», а значит, они морально равны или в равной степени аморальны. Клаус Хёпке прекрасно знал о такой интерпретации. Он даже обсуждал ее с Вольф в 1983 году. Она отстаивала свою позицию, которую Хёпке счел непостижимой, но позволил напечатать многоточия в нужных местах[394].
Так что в свои поздние годы режим довольно далеко отошел от раннего сталинизма. Он был готов идти на уступки в одних переговорах за другими, как, со своей стороны, и авторы, из‐за чего литература ГДР обретала собственный облик где-то в промежуточной зоне. Но всегда существовали ограничения. Что происходило, когда писатели слишком далеко заходили за границы дозволенного? Изучение отдельных случаев показывает, насколько гибкой могла быть система, пока не переставала быть эффективной, и в 1987 году, то есть до падения стены, от цензуры не отказались, по крайней мере на словах.