Когда беглецы из советской системы используют слова «свобода» и «истина», они не призывают к защите Первой поправки и не философствуют. Эти слова они выбирают, чтобы описать личный опыт столкновения с цензурой как с силой, действующей в определенных обстоятельствах, силой, определявшей характер литературы в авторитарной политической системе. «Свобода слова» служит стандартом, позволяющим измерить угнетение. Она не подразумевает свободу от любых ограничений, хотя в жизни писателей их было множество. Для них свобода была принципом, которому придавал смысл опыт притеснения. Разумеется, этот опыт был разным, и различия делают бессмысленным поиск общего определения, которое описало бы все его варианты, включая те, которые были досконально изучены, вроде цензуры при апартеиде в Южной Африке[497]. Даже внутри советской системы некоторые авторы переписывали, сокращали и расширяли собственные воспоминания, включая подневольный труд в лагерях Сибири, под чутким руководством цензоров, и делали это добровольно, убежденные в способности партии направлять их[498].
Слова вроде «свобода» и «истина» могут показаться неподходящими для обсуждения хитросплетений цензуры в советской империи. Используя эти абстракции, беженцы из системы не преуменьшают роль исторических обстоятельств, господствовавших вокруг них. Наоборот, они описывают постоянную необходимость договариваться и идти на уступки в зависимости от того, что предписывала линия партии, и переменчивость мнений писателей, которые пытались пробраться через преграды сурового мира литературы. Также для них не было секретом, что литература в «свободном мире», как говорят на Западе, не лишена собственных ограничений. Отличается ли их опыт от релятивистского понимания свободы?
Вопреки Гегелю, я не думаю, что в истории есть место абсолютным категориям. Все события происходят в конкретном контексте, и все действия встречают те или иные ограничения. Однако такое восприятие свидетельства писателей, которых заставляли молчать или которые молчали добровольно, при сталинистских режимах, не означает приравнивания их опыта к ощущениям любого человека, столкнувшегося с трудностями, стараясь опубликовать книгу. И не требует уравнять способы контроля над текстом в ХX веке с использовавшимися в других местах и в другие эпохи. У историков нет никакой шкалы, чтобы измерять степень бесправия в разные прошедшие эпохи. Но мы не можем избежать оценочных суждений и должны представлять себе, каким образом наши ценности затемняют наше понимание, как признаем мы концептуальные рамки, его формирующие. Описывая подходы к истории цензуры, мы можем использовать противоположности – нормативность и относительность, эмпирику и теорию, либерализм и постструктурализм, но ничто из этого не позволит полностью описать сложный характер человеческого опыта. Вместо использования противопоставлений того, чтобы иметь дело с альтернативами типа «или – или», я предпочитаю перенести дискуссию в другую плоскость.
Этнографический подход к цензуре понимает ее холистически, как систему контроля, которая пронизывает институты, окрашивает человеческие отношения и достигает тайных движений души. Выбирая столь широкий угол обзора, этнографическая история может учитывать разные способы, которыми цензура осуществлялась в разных обществах. Она позволяет избежать излишней конкретизации определения цензуры или его превращения в четкую формулу, включающую даже нарушение деклараций о правах. Не оспаривая верность этих деклараций, этнографическая история рассматривает их как части культурной системы. При этом она не сглаживает различий в попытке создать общее поле для научных исследований.
Антропологи давно поняли: чтобы понять чуждые взгляды, приходится вступать в диалог с местным населением, и это обостряет осознание собственной точки зрения[499]. Работа в архивах заставляет историка столкнуться с ужасными примерами подавления свободы. Описав некоторые из них, эта книга призвана объяснить, как цензоры выполняли свою работу, как осуществлялась цензура и как она была устроена при авторитарных режимах. Изучая ее механизмы, я стал больше ценить принципы, которые разделяю с другими гражданами нашей причудливой части мира и в наше время. Я понимаю, что Первая поправка не имеет силы вне юрисдикции Конституции США, но верю в свободу слова с тем же пылом, что и мои соотечественники, несмотря на презрение изощренных интеллектуалов, смеющихся над «одержимостью Первой поправкой»[500]. Пытаясь понять других, человек должен держаться за свои идеалы, особенно сейчас, когда государство может следить за каждым его шагом.
Благодарности
Эта книга представляет собой сильно расширенную версию паниццианских лекций, которые я читал в Британской библиотеке в январе 2014 года и посвятил первому паниццианскому лектору Д. Ф. МакКензи. Я хотел бы поблагодарить Фонд Паницци и сотрудников Британской библиотеки за приглашение. Я всегда буду в неоплатном долгу перед библиотекарями и другим сотрудниками Библиотеки Арсенала и Национальной библиотеки Франции, которые помогали мне отыскать следы, оставленные цензорами, авторами и полицейскими агентами, в хранящихся там собраниях рукописей с 1960‐х годов. Берлинский научный колледж дал мне стипендию в 1989/90 году и еще одну в 1992/93 году. Я бесконечно благодарен колледжу, его ректору Вольфу Лепенису и его сотрудникам. Сольвейг Нестер помогла мне не потеряться в запутанном лабиринте бумаг ЦК коммунистической, или Социалистической единой партии Германии, в Восточном Берлине. А Грэм Шоу стал проводником по архивам Индийской гражданской службы в Британской библиотеке в Лондоне. Я благодарен им, Стивену Форману, моему блестящему и доброжелательному редактору в W. W. Norton, и Жану-Франсуа Сенэ, который улучшил мой текст, переведя его на французский язык для издательства Gallimard. Французское издание включает обсуждение некоторых теоретических вопросов, которое не вошло в английский вариант. В нем можно также увидеть оригинальные французские цитаты из рукописных источников, а в немецком издании – оригинальные цитаты на немецком. Все переводы на английский язык сделаны мной.
Иллюстрации
Рис. 1. Титульный лист Nouveau voyage aux isles de l’Amérique (1722). Экземпляр в частном владении
Рис. 2. Апробации и привилегия Nouveau voyage aux isles de l’Amérique (1722). Экземпляр в частном владении
Рис. 3. Billet de censure (1751). Bibliothèque nationale de France
Рис. 4. Feuille des jugements (1786). Bibliothèque nationale de France
Рис. 5. The British Library. Титульный лист Nil Durpan. © The British Library Board, 11779, p. 94
Рис. 6. The British Library. Страницы 10–11 Бенгальского библиотечного католога книг за второй квартал, оканчивающийся 30 июня 1879 года. © The British Library Board, ORW 1986.b.149/3 (June 30, 1879), p. 10–11
Рис. 7. Диаграмма учреждений, контролирующих цензуру в ГДР. Экземпляр в частном владении
Рис. 8. План по восточногерманской литературе на 1990 год. Экземпляр в частном владении
Рис. 9. Идеологический отчет о плане по литературе в 1989 году. Экземпляр в частном владении
Рис. 10. Страница 110 восточнонемецкого издания романа Кристины Вольф «Кассандра». Экземпляр в частном владении