– Спрашивайте.
– Ваш визит в Финляндию, как вы говорили, санкционирован на самом высоком уровне. В связи с этим у вас неминуемо возникнут сложности по вашему возвращению в Америку. Вы не опасаетесь, что попадёте под подозрение как русский агент?
– Сейчас нет. У меня было задание не позволить начаться сепаратным переговорам между СССР и Германией. И на Британских островах, и за океаном очень опасаются, что война прекратится. Не для этого они Гитлера выкармливали и выращивали. И вот переговоры не состоятся. Другое дело, что причина этого безумие Гитлера, но никак не воплощённая воля Запада. Мы же с вами не будем докладывать англичанам и американцам, что их логика по очередному стравливанию двух великих европейских народов Москвой прочитана и расшифрована. А чтобы Москва имела современное понимание ситуации, я и тащил этот чёртов чемодан с бумагами через океан. И эти документы сейчас очень пригодятся в России. Особенно те, что касаются атомного проекта. У меня традиционно большие сложности с нашей белой эмиграцией. Кстати, не забудьте передать, что золотой запас белогвардейцев хранится в Евробанке, в оккупированном немцами Париже. Вот такие интересные политико-экономические казусы иногда случаются. Настоящие сложности у меня начнутся сразу, как только Гитлер станет получать в России по сусалам. Когда русский солдат вступит на землю первого соседнего европейского государства, тогда и начнутся у меня сложности в Америке. Меня начнут подозревать во всех грехах сразу. Но до этого ещё дожить надо. А России сейчас нужно выстоять.
Остаток дня Суровцев занимался уборкой в библиотеке: удалял закладки из книг, возвращал на книжные полки справочники и словари, свернул несколько оперативных карт, уложил их в папки, затем сунул папки в отдельный портфель. Портфель занял своё место вместе с другими такими же портфелями в большом чемодане. Сложил на одном огромном столе подшивки немецких газет за последние два десятилетия. Получилось нагромождение почти в человеческий рост. Но горы подшивок теперь не казались пугающими и огромными. Он если и не стал понимать, какая на самом деле нынешняя Германия, то уж точно понял, что можно в дальнейшем ожидать от этого государства.
Когда покончил с общедоступными печатными источниками, отправился к несгораемому шкафу с документами. Отворил толстые створки. Долго смотрел на многочисленные корешки. Точно прощался. Забрал с верхней полки одну из папок весьма внушительного размера. Закрыл шкаф. Подошёл к камину. Чиркнул толстой и длинной каминной спичкой. Подождал, когда пламя разгорится. Сел рядом на стул и принялся читать.
Странное это было чтение. Он прочитывал лист, часто исписанный с двух сторон. Несколько секунд смотрел на огонь, точно повторяя про себя только что прочитанное. Неторопливо подносил лист к пламени. Едва бумага вспыхивала, брал следующий документ из папки и достаточно быстро пробегал его глазами. Снова переводил взгляд на огонь, в котором сгорали ровные строчки записей, написанных его ровным, красивым почерком штабного офицера. Снова краткий путь руки с бумагой к пламени. И вот уже новый исписанный лист замирал в руке.
Суровцев уничтожал свои собственные записи и пометки. Впервые в жизни в эти осенние дни он усомнился в свойствах своей памяти. Нет, он по-прежнему легко всё запоминал. Но объем информации был таков, что нечего было и думать запомнить всё без системы. Нужно было еще осмыслить прочитанное и изученное. Сказывались и многолетняя отстранённость от военной профессии, и почти четыре года заключения в советской тюрьме. К тому же с отсрочкой исполнения смертного приговора. А ещё насколько хорошо он усваивал темы военные, настолько тяжело давались ему темы другие…
Прошедшим летом, готовясь к заброске в Финляндию, в лагере для немецких военнопленных он впервые увидел эсэсовцев. Этих высоких, широкоплечих, белокурых молодых людей в чёрной и серой военной униформе было немного. Сначала он готов был считать их за обычных современных немецких гвардейцев. Ничего, казалось бы, особенного. В условиях теперешних войн гвардейский рост и физическая сила не спасают от уничтожения. В прошлой русско-германской войне рослую русскую гвардию практически уничтожили за один четырнадцатый год. Но всё оказалось намного сложнее…
Во-первых, держались эсэсовцы нарочито обособленно. А во-вторых, обычные армейские немецкие офицеры смотрели на них со смешанным чувством страха и брезгливости. Самое странное то, что этих воинов воспринимали как зримое и явное проявление новой немецкой идеологии, о которой, как оказалось, в советской России мало что знали. Но что значили все эти средневековые руны на петлицах? Какими путями перекочевали на нацистские флаги и нарукавные повязки древние свастики? Это было для него непонятно и труднообъяснимо. Интересное дело, в Красной армии были части, в которых нарукавный шеврон имел свастику. В составе войск Юго-Восточного фронта красных была дивизия, состоявшая из калмыков, которая имела почти такой же отличительный знак на рукавах формы.
Он пытался понять логику нацистов: почему, наследуя масонскую символику в обрядах, они, не без оснований, в бедах, постигших Германию в результате Первой мировой войны, столь яростно винят масонов. Борются с масонством как таковым и при этом не отказывают себе в удовольствии копировать их обряды. «Прежнее масонство Гитлер посчитал выродившимся, полностью попавшим под влияние мирового еврейства, прежде всего в финансовой его составляющей», – делал он вывод из прочитанных немецких газет. Не без того.
В свете сегодняшнего разговора со Степановым становилось понятно, что гитлеровцам просто была нужна своя идеология. «Особенно им было и не важно, какой она получится. Главное, чтобы она была только своей, отличной от других. Должна быть враждебной и нетерпимой ко всем прочим, существующим в мире», – кажется, соглашался он со Степановым.
Необъяснимое прежде перерождение протестантской, достаточно спокойной и патриархальной, иногда пуританской, Германии в бурно развивающуюся, насквозь военизированную страну, за два года поработившую почти всю Европу, Суровцеву теперь не казалось загадочным.
Работая с секретными документами разведывательного управления Генерального штаба Финляндии, он с удивлением отметил, как традиции тайных средневековых обществ языческой направленности перекочевали в немецкие тайные организации новейшего времени – Арманеншафт, Арманенорден, орден Восточного храма и общество Туле. Затем все они составили новый орден – Германенорден. Затем в недрах Германенордена выросла политическая партия НСДАП. И вот уже партия создала специальные охранные отряды, которые через короткое время превратились в СС.
Секретные документы точно поясняли события, освещённые в прессе. Газеты в свою очередь иллюстрировали воплощение неясных и туманных понятий в жизнь. В 1933 году в Мюнхене состоялась выставка под названием «Аненербе», или «Наследие предков». Публика знакомилась с любопытными экспонатами – с руническими письменами, собранными в разное время в Палестине, в Альпах и в пещерах Лабрадора.
Организатор выставки Герман Вирт датировал их возраст в двенадцать тысяч лет. С этого момента в Германии всерьёз заговорили о нордической расе и праистории арийцев. И уже создаётся организация «Аненербе». Сначала как учебно-исследовательское общество по изучению истории арийцев. Через четыре года уже окрепшее, мощное СС включает «Аненербе» в свой состав. А всё его руководство отныне входит в состав штаба рейхсфюрера СС Гимлера. И над этим можно было бы потешаться, если бы с 1940 года в составе «Аненербе» не заработал институт прикладных научных исследований, который почему-то слился с институтом генетики растений, обзавёлся отделением математики, экспериментальными лабораториями по изучению пектрина, рака, лабораторией по изучению влияния низких температур на человека. А ещё открыл отдел по исследованию проблем химической войны.
Вот что там, у них в Германии, произошло за последние два десятка лет, – смутно, но и тревожно понимал Сергей Георгиевич, но с трудом понимал, что произошло в головах целого поколения немцев.
Не вникая в тонкости гностических учений, он определил духовное наполнение фашизма именно как язычество. То, что немцы склонны к мистике, он знал, – но как, почему протестантская страна так быстро стала языческой? То, что гностицизм от греческого gnosis, ему было известно ещё с уроков латыни в кадетском корпусе. Но если перевести буквально гностицизм, то получится «знающие».
Словом, «слишком умные», как говаривал когда-то его подчинённый, а затем соратник и товарищ капитан Соткин. Гностицизм он понимал, скорее, как солдат: ни то ни сё, ни рыба ни мясо… Скорее, сектантство, чем религия. Но как и почему сектантство стало основой государственной политики, он мог теперь и понять, и объяснить. «Хотя если политические партии рассматривать как гностические секты, то всё очень даже понятно и объяснимо», – всё же делал он свой горестный вывод. «Интересно девки пляшут», – ещё говорил в подобных случаях Соткин.
«Кто бы мог подумать, что в двадцатом веке окажется востребованным язычество в самом худшем своём проявлении! Но, с другой стороны, чему удивляться? Гностицизм в течение тысячелетий существовал параллельно с мировыми религиями и, кажется, только ждал своего часа. Секты и тайные общества традиционно претендовали и претендуют на обладание высшей истиной. Свой неоценимый вклад в дело разгула гностицизма внесли и русские знатоки тайных знаний. Тайная доктрина мадам Блаватской вооружила нацистов куда серьёзней, чем философия Ницше. Коммунизм, – казалось теперь Суровцеву, – по сути, тоже гностическое явление и учение».
«У немцев идеология выстроилась по признаку национального превосходства и законам борьбы видов и наций. У русских по признаку якобы классового превосходства пролетариата и по законам классовой борьбы. На государственном уровне и там и у нас гностицизм воплотился в тоталитаризм. И опять не обошлось без умных соотечественников. На этот раз русский философ Николай Бердяев давал чёткое определение: “Тоталитаризм – есть ложная реализация религиозных потребностей”. Вот они и реализовались в России и Германии. Различные и схожие одновременно. И чего, – спрашивал себя Суровцев, – им враждовать?»