В небе появилась штурмовая авиация сразу двух фронтов и флота. Сменяя друг друга, на максимально низкой высоте на цели заходили штурмовики «Ил-2». Сбросив бомбы, самолёты атаковали суда противника реактивными снарядами. И только полностью расстреляв свой боекомплект, «илы» ложились на обратный путь к своим аэродромам. Пожары на вражеских судах стали многочисленными. В ледяной воде вокруг барж и паромов барахтались выброшенные за борт качкой и взрывами люди.
Доподлинно неизвестно, сам принял решение об отходе подполковник Зибель или получил приказ отходить от своего начальника – командира ладожской береговой бригады полковника Ярвинена, но изрядно потрёпанная флотилия паромов стала выстраиваться для отхода. Через два с половиной часа с момента начала операции «Базиль», не достигнув своими действиями никакого значимого результата, вражеская флотилия полным ходом стала отходить от острова Сухо в северо-западном направлении.
Модель своего поведения на фронте Суровцеву каждый раз предстояло выстраивать заново. Штаб Ладожской флотилии не стал исключением. Проходя по коридорам штаба, выхватывая обрывки разговоров, отвечая на приветствия, перед дверями комнаты, где находился командующий Краснознамённым Балтийским флотом и почти всё командование флотилии, он фактически знал сложившуюся обстановку в деталях.
Когда вошёл в просторный кабинет командующего флотилией, первым, на ком остановился взгляд, был командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц, говоривший по телефону. Присутствующие генералы и командиры при появлении Суровцева встали.
– Так точно, товарищ генерал-полковник! Как появится – сразу сообщу, – проговорил в телефонную трубку командующий флотом и только тогда обернулся к Суровцеву.
Сергей Георгиевич дал присутствующим генералам и командирам знак рукой, что означало команду «вольно». Он понял, что командующий говорит по телефону о нём. Кивнул вице-адмиралу. Вполголоса спросил:
– Василевский?
Вице-адмирал Трибуц утвердительно кивнул в ответ и отдал телефонную трубку представителю Ставки.
– Товарищ генерал-полковник, – уже по телефону говорил Сергей Георгиевич, – здесь генерал-лейтенант Суровцев.
– Докладывайте! – коротко приказал по телефону Василевский.
– В семь часов утра флотилия противника в составе до тридцати судов атаковала остров Сухо. Через час после налёта своей авиации противник предпринял попытку захватить остров и его батарею. Гарнизон отбил атаку вражеского десанта. В настоящее время батарея продолжает вести огонь. По кораблям противника наносятся удары штурмовой авиацией Волховского и Ленинградского фронтов и авиацией флота. Корабли Ладожской флотилии ведут преследование противника.
– Как оцениваете боевые возможности и состояние вражеской флотилии паромов?
– По докладам лётчиков, более пятидесяти процентов неприятельских судов имеют серьёзные повреждения. В основном это «зибель-паромы» и вспомогательные суда. В меньшей степени это относится ко всем немецким, итальянским и финским катерам. Наша авиация наблюдает многочисленные пожары. Летчики докладывают о сбитых самолётах противника. Цифры наших и вражеских потерь уточняются. Но считаю, что полностью уничтожить флотилию противника не представляется возможным из-за известных вам причин.
– Хватит рассуждать о причинах, – довольно резко оборвал его начальник Генерального штаба. – Ваши намёки о несвоевременности учений неуместны, – сам не к месту сказал он. – Докладывать обстановку через каждый час. Выполняйте!
– Есть! – коротко сказал Суровцев и положил трубку.
Глядя на присутствующих, Суровцев развёл руки в стороны, точно сказал: «Что поделаешь?»
– Здравия желаю, товарищ вице-адмирал, – с опозданием поздоровался он с командующим флотом, – приношу свои извинения за столь сумбурное появление. Здравствуйте, товарищи, – поздоровался он с остальными присутствующими, среди которых были два генерала. – У меня ко всем вопрос… Следует ли нам воспользоваться возможностью привлечения стратегической авиации?
Вице-адмирал Трибуц оглядел своих подчинённых и рассмеялся:
– Ну вы и артисты! Чего заскромничали? Издёргали меня, а теперь замолчали! Михаил Иванович, – обратился он к командующему авиацией флота генералу Самохину, – твоё мнение главное и решающее…
– Погода такова, что толку от тяжёлых бомбардировщиков действительно не будет. Дольше цели будут искать, чем бомбить. Да и не найдут ещё. Справимся сами, – спокойно и с достоинством закончил он.
– Конечно, спасибо, – в свой черёд сказал командующий Ладожской флотилией Чероков. – Наверное, это действительно лишнее. Справлялись раньше – справимся и теперь.
– Считаю, что давать оценку происходящему пока рано, но можно готовить сводку, – подвёл черту под разговором вице-адмирал Трибуц. – Владимир Сергеевич, – обратился он к Черокову, – пошли кого-нибудь из своих людей на остров. Надо посмотреть, что там творится.
Общее ожесточение и критическая ограниченность средств с нашей и немецкой стороны в этот период войны привела к тому, что часто исход крупных сражений решался на уровне ротного, а то и взводного звена. И простые русские лейтенанты со своими солдатами отважными и решительными действиями если и не меняли обстановку коренным образом, то срывали далеко идущие планы немецкого верховного командования. И крохотный островок на Ладожском озере, и простой дом в Сталинграде вдруг становились стратегическими пунктами обороны. И было символично, что на острове Сухо и в разрушенном сталинградском доме, оставшемся в истории как дом Павлова, героические гарнизоны возглавляли два Ивана – лейтенанты Иван Гусев и Иван Афанасьев. Представители нового поколения русских офицеров, каким-то непостижимым образом воспринявшие лучшие традиции отечественного офицерства. Несмотря на планомерное уничтожение самих носителей этих традиций.
А ещё в Сталинграде в один из критических дней сражения, попав под обстрел и оказавшись у стены разрушенного дома, командующий 62-й армией Василий Иванович Чуйков не сдвинулся с места, когда сопровождавшие его офицеры бросились в укрытие. Что происходило в душе командарма под градом пуль и осколков, мы никогда не узнаем. Он стал молиться о помощи словами сотворённой им молитвы. Позже его дочь показала текст священнослужителям. Молитва не отвечала церковным канонам. А важно ли это? Кажется не важным и то, что крестился Чуйков не троеперстием, а крепко сжатым кулаком правой руки. Но какая всем нам разница, как и какими словами он молился, если произошло главное – Бог услышал…
Поздним вечером 22 октября 1942 года из своего кабинета Сталин по телефону разговаривал с Василевским.
– Претензии к представителю Ставки у вас есть? Может быть, нарекания? – спросил Сталин.
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил начальник Генерального штаба.
– Я слышал, что наш представитель незаслуженно обидел члена Военного совета Волховского фронта.
– Товарищ Сталин, я считаю, что товарищ Мехлис не тот человек, которого можно незаслуженно обидеть, – сказал и сам испугался двусмысленности сказанного Александр Михайлович.
– Я тоже так считаю, – почти сразу ответил вождь. – Значит, претензий к генералу Суровцеву у вас нет?
– Никак нет.
– Вот и хорошо. А на обиженных воду возят… До свидания.
Осенний вечер на Ладоге был глухим и тёмным. Почти стих ветер. Из-за непроглядного снегопада пришлось нарушить светомаскировку. В луче прожектора, заменявшего фонарь и освещавшего небольшой плац перед штабом флотилии, крупными хлопьями валил снег. Миллионы тонн, казалось бы, невесомого снега висели в небесах над Новой Ладогой и озером-морем. В штабе Ладожской военной флотилии заканчивали работу над сводкой. Суровцев стоял на крыльце, собираясь с мыслями перед предстоящим докладом в Москву. Несмотря на некоторую несогласованность в действиях, итоги операции, факты если и не позволяли говорить о полном уничтожении вражеской флотилии паромов, то позволили сделать вывод о её разгроме. Семнадцать вражеских судов повреждены или захвачены. Из числа вражеского десанта шестьдесят человек убиты и ранены. Нашими истребителями сбито четырнадцать вражеских самолётов. Но самым главным было то, что теперь до завершения навигации противник будет не в состоянии организовать сколько-нибудь серьёзные операции в акватории Ладожского озера.
В тридцати семи километрах от штаба, точно став выше, под колючей завесой снега и ветра, в наступившей ночи гордо возвышался над свинцовой гладью Ладожского озера изрешечённый осколками, весь в пробоинах и ссадинах маяк острова Сухо – маленький символ крепости духа, отваги и мужества. Представитель Ставки словно видел этот маяк. И который раз за последние дни, как наваждение и трагический символ, в его сознании возникал маяк острова Тендра, а затем промозглые, осенние, крымские дни 1920 года.
Глава 6Вагонные страсти
Уткнувшись лбом в холодное оконное стекло штабного вагона, бывший командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе пытался привести в порядок мысли. Пространство промёрзшего ноябрьского вечера было расплющено низко висящими чёрными снеговыми тучами. Нависая над равниной предгорья, простираясь до пологих вершин крымских гор, тучи, как гигантский пресс, выдавливали из пространства свет. Казалось, что и воздух. Неба точно не было. Ещё минута – исчез и горизонт. То ли чёрные облака действительно опустились на горы, то ли наступившая тьма притянула и накрепко спаяла горы и небо между собой. Тьма какого-то жуткого, апокалипсического свойства захватила крымскую землю.
Он уже не смотрел в окно. Пытался холодным стеклом остудить воспалённую голову. Огонёк керосиновой лампы на столе теперь отражался, как в зеркале. Не отрывая головы от стекла, скосив глаза вправо и вниз, Фрунзе смотрел на отражение пляшущего огонька лампы. Дурные мысли, как ядовитые змеи, продолжали лезть в голову. Они, проникая в мозг, рождали такие же дурные предчувствия в груди. Армия Врангеля была разгромлена. Но ни радости, ни удовлетворения от победы не было. Врангель казался теперь лишь досадным эпизодом. Воевать предстояло с бывшими союзниками. «С Махно всё начиналось, Махно всё и заканчивается.