— Надо было догадаться, что рано или поздно вы меня найдете, — она взглянула за мое плечо. — Твой… Эрик всегда отличался настойчивостью.
— Мой муж, — поправила я.
Леди Ребекка слабо улыбнулась, скользнув взглядом по моему животу.
— Очень за вас рада.
У моей магии была еще одна особенность: возможность чувствовать эмоции, и сейчас я чувствовала неуверенность. Напряжение, но главное — горькое, глубокое чувство вины, от которого даже жаркий летний день подергивался сумрачной дымкой.
— Почему ты не осталась в Ольвиже? — спросила я.
Она передернула плечами.
— В Ольвиже мне нечего делать.
— Я недавно вступила в наследство.
Титул отца, которого его семья лишилась, теперь будет принадлежать моему сыну. Мне, как прямой наследнице, достались все земли и состояние: точнее, то, что от него осталось. Старший брат Рауля основательно разорил казну отца, частично спустив средства на свои жестокие забавы и возможность их прикрывать, частично — на азартные игры. Оставшуюся сумму я переписала на имя Камиллы и Эммы, а что делать с землями, пока не решила. Хотя уже задумывалась о школе-пансионе, где лишившиеся родителей дети обретут дом.
— Да, я слышала эту историю, — наигранно-спокойно отозвалась леди Ребекка.
Только голос едва уловимо дрогнул, я же подумала о том, откуда она могла слышать? Значит, все же следила за моей судьбой?
— У де Кри остался роскошный особняк в Ольвиже, сейчас он пустует, и ты вполне могла бы жить там, — сказала я.
Она покачала головой.
— Нет.
— Почему? Он принадлежит тебе по праву, а мне он совершенно ни к чему.
— Я верю, что тебе он не нужен, Шарлотта, — леди Ребекка снова слабо улыбнулась. — Пойдем? Прогуляемся немного?
Я кивнула, и мы направились прямо в поле, она осторожно отвела ладонями гибкие стебли, я же просто повела рукой (не хотелось зацепить или поранить цветы даже случайно) — и они расступились сами, позволяя нам пройти. Только сейчас поняла, что мы идем по тому самому полю, которое некогда было выжжено для спасения меня.
— После того, что произошло, — она опустила глаза, — тебе действительно будет сложно понять, почему я поступила так, а не иначе.
Подлетевшая к нам бабочка попыталась усесться ей на плечо, но леди Ребекка от нее отмахнулась.
— Всю свою жизнь я руководствовалась так называемыми правилами приличия… всю свою жизнь после Рауля, — поправилась она, горько усмехнувшись. — Поэтому я вовсе не удивлена, что ты предлагаешь мне переехать в городской дом и вести светскую жизнь. Но знаешь… дело в том, что мне это больше не нужно. Мое место здесь, рядом с ним. Когда мы только познакомились, он научил меня жить… жить, не оглядываясь на условности высшего света, не думать о том, что за спиной скажут другие. Наслаждаться каждым днем и быть счастливой. Думаю, теперь ты как никто меня понимаешь.
Взгляд ее скользнул по моему животу, потом обратился к Эрику.
Он по-прежнему стоял у экипажа, спокойный, но в то же время не отпускающий меня взглядом ни на минуту.
— Наверное, я ненавидела вас за то, что отняла у себя сама, — сдавленно прошептала она, но в ее голос тут же вернулась твердость. — Когда мы с Раулем только познакомились, я была наивной мечтательницей. Такой же, как ты. Другая я не позволила бы себе убежать на край света за мужчиной, которого полюбила. Он много путешествовал, знакомился с интересными людьми, с самыми разными. Ты, должно быть, не знала, что Миллес Даскер тоже живет в Фартоне?
Не ожидавшая такой перемены темы, я удивленно приподняла брови.
— Да, Рауль был с ней знаком, эта женщина, тогда еще совсем молодая, происходила из довольно знатной семьи. Миллес Даскер на самом деле зовут Милена Дарни. Она с детства обожала сочинять истории, но ее родители, разумеется, воспротивились желанию дочери быть писательницей. Тогда она сбежала и переехала в Фартон, где работала школьной учительницей, а вечерами начала писать свою первую книгу. Она полюбила простого учителя, который преподавал в фартонской школе для мальчиков, и вышла за него замуж. Когда мы познакомились, у них уже был чудесный малыш.
Не зная, что на такое ответить, промолчала. Порыв ветра подхватил мои волосы: удивительно ласково, словно играючи, коснулся щеки.
— Когда мы прощались, она подарила нам с Раулем книгу «Сладкая горечь свободы» и пожелала счастья.
«Сладкая горечь свободы»?!
Так значит, та книжка, что я нашла в доме виконта, которую я привезла с собой в Вэлею — это подарок?! И память… об отце?!
— Я хранила книгу все эти годы, пожалуй, это было единственное, что я сохранила от…
Она запнулась, и меня вдруг обожгло. Обожгло болью, отчаянием, горькой злостью на самое себя.
— Не единственное, — сказала я и перехватила ее руку.
Так быстро, что леди Ребекка не успела ее отнять, а я уже скользнула пальцами по шраму, выглядывающему из-под плотной манжеты. Ожог, который она не стала сводить, и теперь я понимала, почему. Не знаю, как она его получила, но мне отчетливо представилась молодая женщина, прижимающая к груди самое дорогое, что у нее есть. Огненный ад, рушащиеся вокруг балки и она, закрывающая меня от того, что творится вокруг. Думаю, она даже не помнила, как обожглась.
Ветерок снова подхватил мою прядь, следом — ее, выбившуюся из строгого густого пучка, и тут же отпустил. Таким же легким флером меня коснулась надежда, вновь сменившаяся отчужденностью и болью.
— Теперь это все в прошлом.
— Если бы было в прошлом, — сказала я, — ты бы не вернулась сюда.
— Я вернулась, потому что эгоистично хотела искупления, — леди Ребекка пожала плечами. — Потому что хотела понять, что мне мешало тогда… много лет назад, когда отец потребовал от тебя отказаться, точно так же наняться на работу в этой деревушке, и…
Она вздрогнула и осеклась. Я шагнула к ней, не задумываясь, шагнула и обняла, насколько позволял выдающийся живот. Малыш снова толкнулся, и этот удар отозвался в ней, она широко распахнула глаза и попыталась отстраниться, но я не позволила.
— У тебя скоро будет внук, — заметила резко. — И если ты откажешься еще и от него, я тебя не прощу. Никогда, слышишь?
Пару мгновений леди Ребекка просто смотрела на меня, а потом разрыдалась. Я прижимала ее к себе, согревая теплом магии жизни или своего сердца, глядя на бескрайнее поле аламьены, которой играл ветер. Не знаю, что позволило ему вновь вернуться к жизни, но сейчас я была безумно этому рада. Огромные белые лепестки раскрывались, цветы тянулись к солнцу, совсем как много лет назад.
И кажется, я могла даже слышать голос отца, путающийся в шелесте ветра.
«… На ее крылышках пыльца, и если ты возьмешь бабочку в руки, она уже никогда не сможет летать».
Леди Ребекка была той самой бабочкой, которую взяли за крылья.
Общество, отец, страх за мою и за свою жизнь, отчаяние страшной потери — все это сыграло свою роль, но сейчас, спустя долгие годы ее сердце понемногу оттаивало и оживало. Для себя я решила, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ей в этом помочь, остальное зависит только от нее.
В тот момент, когда я об этом подумала, ветерок снова подхватил мою прядь, скользнул прохладой по обнаженной шее, словно пальцами прикоснулся. Следом подхватил прядь волос леди Ребекки — и тут же снова отпустил.
Что это за странный ветерок такой?
Леди Ребекка уже не плакала, только всхлипывала тихонько, и я позволила себе отстраниться. Странная догадка, которая меня посетила, отозвалась в самом сердце, и я нырнула на грань.
Тишина, белая аламьена и… легкая, едва различимая дымка, окутывающая нас.
Меня и леди Ребекку, тянущаяся, касающаяся истончающейся серой вуалью.
— Папа, — прошептала я, не в силах поверить своим глазам.
Особенность проводника с каждым днем становилась от меня все дальше. Мало того, что я научилась ей управлять, так и беспокоила она меня все реже: чем сильнее становилась магия жизни, тем дальше отступала смерть. У Эрика тоже — он признался, что тьма больше ни разу не пыталась сквозь него прорваться, и сейчас я смотрела на отца, понимая, что вижу его в последний раз.
— Папа, — повторила, с трудом сдерживая слезы. Перевела взгляд на леди Ребекку, которая растерянно смотрела на меня, и добавила: — Мама… он здесь.
— Кто? — переспросила она еще более растерянно.
Вместо ответа я подхватила ее ладонь, позволяя тающей дымке коснуться ее руки. У призрака отца не было ни формы, ни сознания, но он тянулся к нам в попытке отогреть даже сейчас.
Леди Ребекка вздрогнула, когда прохладный порыв скользнул по ладони.
Вздрогнула, а потом замерла и потянулась к нему второй рукой.
На грани все краски съедены, но для меня мир вдруг взорвался ослепительным буйством цвета. Я видела, как мама касается ладонями призрачных ладоней отца, как вместо неясной дымки проступает его полупрозрачный образ, как ветер подхватывает рыжие волосы, и как они неуверенно улыбаются друг другу, а рядом стоит маленькая девочка и держит бабочку на раскрытой ладони.
Этой девочкой сейчас была я сама.
Пусть все это пронеслось только в моем сознании, пусть было всего лишь игрой моего воображения, но я стояла и улыбалась. До той поры, пока краски не померкли снова, а тонкая призрачная вуаль не растаяла над полем, подхваченная и унесенная ветром.
— Это правда? — прошептала леди Ребекка. — Он был здесь?
— Правда.
Теперь краски возвращались в мой мир постепенно, возможно, в последний раз расцвечивая для меня грань.
Глубоко вздохнув, я указала в сторону экипажа.
— Вернемся?
В глазах леди Ребекки мелькнуло сомнение.
— Не думаю, что…
— Эрик хочет с тобой познакомиться, — сказала я. — И я думаю, что это правильно, потому что когда ты приедешь к внуку, желательно, чтобы ты была знакома с его отцом.
Я протянула ей раскрытую ладонь, но леди Ребекка покачала головой.
— Лучше так. Тебе сейчас тяжело ходить, — она подставила мне руку, предлагая на нее опереться.