– Они производили синтетические органы? – спросил пораженный Минку.
– Не думаю, – Магеру покачал головой. – Но использовали его при регенерации тканей человека. Однако есть и второй сюрприз, еще более любопытный. Оказывается, колхицин и иприт могут взаимодействовать и при более низкой температуре. В ходе этого процесса они не разлагаются с выходом углекислого газа на кислоты и аммиак, а образуют высокомолекулярное соединение, по характеристикам очень напоминающее фермент. Его назвали колхосульфетилбихлораза.
– А дальше просто шокирующие факты, – вмешался другой агент, Паун. – Правда, надо еще как следует все проверить. Но согласно документам, найденным у Трифы, под действием этого фермента происходит разрезание цепочек ДНК. Понимаете, что это значит?
– Нет, – ответил Минку. – Я не разбираюсь в генетике.
– Двойную спираль ДНК удерживают связи, образующиеся при взаимодействии нуклеотидов аденина и тимина, а также гуанина и цитозина: эти пары чередуются друг с другом, соединяя цепочки.
– Я в курсе.
– Хорошо. Так вот, колхицин и иприт меняют последовательность нуклеотидов, в результате чего в момент репликации ДНК образуется неправильный ряд, который сохраняется в одной клетке. Однако колхосульфетилбихлораза способна на большее. Она разрушает спираль ДНК. изменяя порядок нуклеотидов, и синтезирует новую ДНК с новой конфигурацией, а потом меняет порядок нуклеотидов в новой ДНК и создает следующую, с другой конфигурацией. Процесс продолжается, пока действие фермента не прекратится.
– И что это значит?
– Это значит, что число хромосом в одной клетке может увеличиться в несколько раз – до десяти, в результате чего появляются невероятно сильные и здоровые особи, не имеющие опухолевых образований – я имею в виду растения, – но при температуре реакции выше 60 градусов и отсутствии фермента опухоли возникают всегда.
– А если говорить о людях?
– Пока непонятно. Из документов следует, что RACHE интересовали только регенерация человеческих органов и воздействие на оплодотворенные клетки, благодаря чему могли рождаться полиплоиды, то есть люди с набором хромосом в несколько раз больше обычного. Испытания на взрослом человеке были бы слишком долгими и опасными, так как «образующий» эффект иприта рассчитать невозможно. Вы видели фотографию собаки?
– Паун! Ну зачем ты? – вспылил Магеру; лицо его стало землисто-серым.
– Какой собаки? – спросил Минку.
– Магеру не хочет даже слышать об этом, и его можно понять, – нервно захихикал Паун. Потом посмотрел на коллегу, который, похоже, собирался выйти из номера. – Не переживай, я не буду ее показывать. Мне и самому она в кошмарах снится.
– Да о чем вообще речь? – Минку начинал терять терпение.
– О фотографии, которую нашли у Трифы. На ней старик с собакой, если ее можно так назвать… Я бы рассказал, как выглядит эта тварь, да боюсь, меня вырвет. – Пауна передернуло. – Наверное, результат неудачного эксперимента, – словно отгоняя навязчивое видение, он уставился в стену с выцветшей обивкой. А потом добавил: – Я только понять не могу, почему RACHE так интересовалась источниками в Бэйте? Может, потому что они горячие?
– Кто же их знает, – развел руками пришедший в себя Магеру. – А Трифа и так уже еле жив, ничего мы от него не добьемся. Сдохнет от пыток, да и все.
– Есть у меня одна идея, правда, довольно безумная, – сказал Паун. – Теоретически эти реакции могут происходить и в природе. При взаимодействии колхицина с сернистой водой в присутствии хлора может начаться процесс, о котором я говорил, если, конечно, температура воды будет выше 60 градусов. Благодаря углероду и водороду, содержащимся в алкалоиде, возможно образование иприта в жидком состоянии.
– Условия источников Бэйта вполне подходят, – пробормотал Минку. – А фермент откуда возьмется?
– Он тоже может синтезироваться естественным путем при более низкой температуре воды и подходящих условиях. В этом случае процесс пойдет быстро, будет сопровождаться резким выделением углекислого газа – представьте себе что-то вроде порыва ветра.
– Ага, порыва ветра, – машинально повторил Минку, очевидно, занятый какими-то своими мыслями.
Потом встал и торопливо зашагал по длинному коридору обратно в номер. Янку лежал на кровати, собираясь просмотреть очередную кипу бумаг.
– Слушай, – спросил Минку, – ты случайно не знаешь какого-нибудь высокопоставленного человека, который интересуется органической химией?
– Знаю, конечно, – Янку смотрел на товарища с изумлением. – Жена нашего…
– Вот именно, – недобро усмехнулся Минку, а потом добавил: – Думаю, нам очень повезло, и это только начало.
7. Безвременник осенний
Аптекарь взял щепотку сухих цветков, высыпал в ладонь, а потом бросил обратно в миску. Подошел к умывальнику и тщательно вымыл руки.
– Это не шафран, – сказал он Эймерику. – А высушенный безвременник.
– Безвременник?
– Да. Где вы его нашли?
– Он лежал тут, в кладовке, – ответил Райнхардт. – Там целый мешок.
Аптекарь был худощавым, невысокого роста, с резкими чертами лица и острой бородкой. Вытерев руки о черную куртку с большим воротником, он пристально посмотрел на инквизитора и капитана и сказал:
– Тот, кто оставил этот мешок в кладовке, или очень хотел причинить вам зло, или просто дурак. Вы не знаете, что такое безвременник, да?
– Надо посмотреть на сам цветок, – пожал плечами Эймерик. – Название мне ни о чем не говорит.
– Чтобы посмотреть на цветок, нужно подождать до осени, – ответил аптекарь. – Поэтому его еще называют осенник. А иногда – ложный шафран, учитывая сходство. Но от шафрана он отличается цветом – безвременник лиловый. И еще тем, что цветет осенью, как я уже говорил, а листья и плоды появляются только весной. Он был одним из шестисот растений, описанных Диоскоридом [32], который окрестил его «колхикум».
– Это его называют травой здоровья? – прищурившись, спросил инквизитор.
– Нет, вряд ли, – удивился аптекарь. – Я бы даже сказал, ни в коем случае. О каком здоровье может идти речь, если это смертельный яд?
– Яд? – вздрогнул Райнхардт. – Но мои люди едят его уже три дня!
– Три дня? – изумление аптекаря было сложно описать. – И никто не умер?
– Нет.
– Я впервые слышу о таком. Может, потому что они едят его не в чистом виде, а добавляют в пищу. Обычно человек умирает не сразу, но симптомы, как у холеры, проявляются почти немедленно.
– Как безвременник действует на людей? – Эймерик бесцеремонно схватил аптекаря за руку и начал трясти. – Говорите же!
– Что я должен вам сказать? – жалобно простонал аптекарь, пытаясь высвободить руку. – Это очень сильный яд. Обычно от него умирают. Я не слышал, чтобы кто-то выжил. Может, если его развести в воде и нагреть, он не будет таким ядовитым. Или станет вообще безвредным, я не знаю. Но обычно у тех, кто съел даже совсем немного, сразу возникали сильные колики, рвота и кровавый понос.
Эймерик отпустил руку аптекаря и повернулся к Райнхардту:
– Сколько солдат дежурит в подземелье?
– Двое.
– Приведите остальных сюда. Немедленно.
Крайне озабоченный и встревоженный, капитан побежал исполнять приказ. Эймерик с аптекарем продолжали сидеть и смотреть на миску, в которой лежали высушенные соцветия. Немного помолчав, аптекарь неуверенно начал:
– Я бы хотел вам кое-что сказать…
– Да? – инквизитор поднялся на ноги.
– Я бы хотел сказать вам, что… – аптекарь подбирал слова… – что знаю, зачем вы с другими отцами здесь. Вы не представляете, как в деревне вам благодарны. Тирания этих людей… этих еретиков… с каждым днем все больше давит на добрых христиан.
– О чем вы говорите? – удивление Эймерика выдала лишь изогнутая бровь. – Почему тирания?
– Потому что они всем здесь командуют. Никто не жалеет убитых и арестованных в Шатийоне. Надеемся, что вы сожжете их всех, – в глазах аптекаря сверкнула какая-то звериная радость.
– Вряд ли родственники этих людей будут довольны.
– У них нет родственников. Они…
Аптекаря прервал вернувшийся Райнхардт.
– Я собрал людей перед воротами. Если хотите их осмотреть…
Эймерик неохотно перевел разговор с аптекарем на другую тему:
– Вы разбираетесь только в травах и лекарствах или в медицине тоже?
– Насколько это нужно в моей профессии.
– Тогда идемте со мной.
Утро было такое ясное и солнечное, что невольно хотелось забыть обо всех мрачных событиях, происходящих в этих долинах. Восемь солдат в черно-зеленых мундирах, без оружия, если не считать кинжалов на боку, выстроились перед замком, возле лиственниц, на маленькой поляне, где цвели сольданеллы, примулы и крокусы. Наполненный ароматами холодный воздух бодрил.
Но беспокойные мысли, кружившиеся у Эймерика в голове, не позволяли ему наслаждаться красотой природы. Он подошел к солдатам – впервые с того дня, как они поселились в замке, – и принялся внимательно осматривать одного за другим.
В основном это были наемники из Прованса или Швейцарии, ветераны кто знает каких армий. Густые рыжеватые бороды, грубые черты лица, простодушные глаза. Солдаты немного нервничали – инквизитор списал это на неожиданный досмотр.
Лоб первого в ряду украшал длинный, совсем свежий порез.
– Откуда эта рана? – спросил он.
Солдат пробурчал в ответ что-то неразборчивое.
– Это следствие нервозности двух первых дней, отец, – пришел на помощь капитан. – Почти у всех порезы или синяки. Но больше потасовок нет, все снова в нормальных отношениях.
– Хорошо, – пробормотал Эймерик. И хотел перейти к следующему, как вдруг нечто странное привлекло его внимание. Преодолев инстинктивное отвращение к физическому контакту, он наклонил голову к лицу солдата, который стал нервно переминаться с ноги на ногу. Приподнял подбородок указательным пальцем левой руки и раздвинул густую светлую бороду.
Потом кивком предложил Райнхардту посмотреть. Тот повиновался.