Цепи Эймерика — страница 23 из 41

– Нет, я уверен, – улыбнулся отец Хасинто. – Берхавель ужинал вместе с нами, а мастер Филипп и мальчишки едят только мясо. Они считают эту пищу самой подходящей для представителей своей профессии.

– Предупредите палача, – произнес Эймерик, глядя на солнечные часы замка, – что в Девятом часу мы продолжим допросы. Если успеем, выслушаем каждого заключенного. Пусть их приведут.

После разговора с отцом Хасинто Эймерик развил бурную деятельность. Сначала осмотрел кладовку, выбрал продукты, в которые нельзя было подсыпать отраву, отдал Филиппу и приказал держать под замком. Все остальные выбросил.

Кроме того, поручил палачу купить в Шатийоне двух живых овец и поросенка, чтобы закоптить их под своим личным наблюдением. В этот день всем было приказано поститься до вечера, а на ужин поесть только отваренных бобов. Использование любых специй запрещалось.

Эймерик продолжал отдавать указания, касающиеся трапезы, когда прибыл Бернье, который так измучился в дороге, что едва дышал. Он передал инквизитору послание епископа де Куарта, начинающееся словами: «Епископ Аосты милостью Божьей приветствует и благословляет отца Николаса Эймерика из доминиканского ордена, инквизитора, расследующего ересь в деревне Шатийон».

После приветствия следовали расплывчатые и умышленно двусмысленные фразы, смысл которых, однако, был ясен. Эймерику разрешалось использовать пытки, но согласие епископа требовалось в каждом конкретном случае. На практике это означало отказ. Эймерик скомкал листок, ломая печати, и швырнул его в очаг на кухне. Сургуч еще долго шипел, плавясь на раскаленных углях.

Но Бернье не дали отдохнуть и прийти в себя. Инквизитор вручил ему послание для Папы, составленное в спешке и в гневе, где кратко описал происходящее и потребовал новый отряд солдат. Так как лошадь Бернье совсем обессилела, Эймерик дал ему свою, почти что закинул юношу в седло и приказал во весь опор мчаться в Авиньон.

Утомившись от забот, инквизитор поднялся в свою комнату, опустился на кровать и уставился в потолок. Так прошло полчаса, но вдруг, заметив боковым зрением карабкающегося по стене паука, он почувствовал, как по коже поползли мурашки. Попытался не обращать на это внимания, но вскоре ему стало казаться, что под рясой бегает целый выводок пауков. Эймерик встал, убил паука, швырнув в него оффиций, и торопливо спустился на первый этаж.

Там один из помощников палача закреплял кольца на краю скамьи.

– Знаешь, что такое паровая баня? – спросил его Эймерик.

– Нет, отец, – ответил удивленный мальчишка.

– Нагрей камни, большие и круглые, с кулак. И отнеси в башню. А твой приятель пусть найдет корыто и нальет в него воду.

Недоумевая, зачем все это нужно, парень кивнул головой. Чуть позже в одной из квадратных башен Эймерик наблюдал, как мальчишки, взяв большие клещи из своего арсенала для пыток, натащили раскаленных камней и побросали их в воду. Из корыта тут же повалил густой пар.

Глядя на выражение их лиц, Эймерик не смог сдержать усмешку.

– Я не сошел с ума. Этот способ придумали крестоносцы, поэтому он и называется «турецкая баня». Можете идти.

Оставшись в одиночестве, инквизитор снял рясу и вошел в облако пара, который очень медленно выползал наружу через бойницу и узкую входную дверь. В теплом молочном тумане Эймерик почувствовал блаженство и умиротворение, вернувшее ясность голове. Когда пар почти рассеялся, он снова надел рясу. От холодного воздуха по телу прошла сильнейшая дрожь; это позволило вновь обрести полное господство над руками и ногами и прогнало ощущение, что одежды кишат отвратительными насекомыми.

Когда в Девятом часу инквизитор вошел в зал, его расположение духа можно было назвать почти хорошим. Он очень почтительно поприветствовал отца Симона, который последние десять часов провел в молитве, стоя на коленях на каменном полу, покрытом соломой. Поддерживающий старика под локоть нотариус другой рукой прижимал к себе пачку бумаг.

– Вам сообщили о случившемся? – спросил Эймерик у преподобного отца.

– Сеньор де Берхавель мне все рассказал, – прищуренные глаза отца Симона напоминали узкие красные щелочки. – Не вижу смысла говорить, что я об этом думаю.

– На этот раз, отец, я уверен, мои мысли полностью совпадают с вашими.

В это время в зал вошли отец Ламбер и отец Хасинто вместе с палачом. По традиции они поклялись, что будут хранить тайну. Инквизитор уже собирался занять свое место, но тут к нему подошел Райнхардт.

– Что, капитан? – Эймерик нахмурился.

Швейцарец выглядел совсем поникшим. Точнее, больным.

– Мастер Филипп сказал, что его люди заменят моих – тех, которые охраняют заключенных.

– И что же?

– Я хотел услышать подтверждение от вас.

– Вы его получили.

Райнхардт собрался уходить, но медлил. Инквизитор догадался о его чувствах и не мог не сказать:

– Дело не в недоверии, капитан. Ваши люди больны и нуждаются в отдыхе. Кстати, как они?

– После ваших слов и мессы им немного лучше. – Райнхардт, казалось, немного успокоился, только глаза продолжали нервно бегать. – Отеки не исчезли, но аптекарь принес настой. Утром все было значительно хуже.

– Замечательно. Идите.

Когда капитан ушел, Эймерик подозвал Филиппа.

– Приведите всех пленников, кроме Отье. Разумеется, в кандалах. Пусть ваши помощники возьмут мечи.

Филипп молча поклонился и отправился выполнять приказ, мальчишки поспешили следом за ним. Отец Хасинто и сеньор де Берхавель расположились на тех же местах, что и на предыдущем слушании, тогда как отец Симон сел на скамью-сундук под распятием слева от Эймерика, а отец Ламбер поставил свой стул рядом со столиком нотариуса. На этот раз сиденье из трех досок посередине зала не сооружали. Хотя солнце стояло высоко, черные полотнища на окнах так затемняли помещение, что пришлось зажечь факелы и несколько свечей. В этой зловещей атмосфере казалось, что в воздухе витает что-то неясное и тревожное.

Эймерик прокашлялся.

– Напоминаю вам, преподобные отцы, и вам, сеньор нотариус, что обвинение в ереси в отношении заключенных, которых сейчас приведут сюда, доказано. Таким образом, цель нашего допроса – не получить признание, в этом нет необходимости, а установить фактические обстоятельства дела и заставить подсудимых отречься от своей веры. Также напоминаю вам, что среди них будет мало Совершенных или вообще ни одного. Поэтому заключенные могут лгать, хотя и неохотно. Но вряд ли кто-то из них способен выражаться с изощренной хитростью. Это должно облегчить нашу задачу.

– Епископ разрешил использовать крайние меры? – спросил отец Ламбер.

– Он требует отдельного рассмотрения во всех конкретных случаях, – поморщился Эймерик. – Видимо, мы должны каждый раз посылать ему протоколы следствия и дожидаться решения. Разумеется, я не стану подчиняться таким приказам.

– Попахивает соучастием, – прошипел отец Симон, сжав тощие ладони в кулаки. – Сначала этот епископ допускает дьявола в свои земли, а потом пытается помешать нашей миссии.

– Однако, – попытался слабо возразить отец Хасинто, – Папа Урбан считает, что епископ и инквизитор должны сотрудничать. Помните бреве [33] 1363 года?

– Но в данном случае епископ сам отказывается от этого, – отрезал Эймерик. – Ничто не заставит нас подчиняться тому, кто идет против указов Папы.

Стук металла о каменный пол заставил доминиканцев замолчать. В зал вошли три колонны заключенных в сопровождении палача и помощников. На пленниках были надеты железные ошейники, беспощадно царапавшие кожу, которые соединялись длинными тонкими цепями.

Подавленный тяжелым зрелищем, отец Хасинто отвел взгляд. Одежда на мужчинах и женщинах, стариках и детях превратилась в лохмотья и была испачкана экскрементами. Они шли каким-то больным, ритмично-лихорадочным шагом. Некоторые настолько ослабели от голода, что, дойдя до середины зала, повалились на землю, увлекая за собой стоящих рядом. Солоноватый, тошнотворный запах наполнил воздух.

Эймерик почувствовал сострадание, но не позволил ему взять верх. Он встал и подошел к дрожащим человеческим цепям. Стараясь сохранять невозмутимый вид, внимательно вгляделся в измученные и перепуганные лица людей, которые три дня прожили в сырости и страхе.

Мужчин было больше всех. Среди них выделялись лица солдат, выносивших страдания мужественнее других. Эймерик сразу заметил тех троих, которых встретил в таверне еще в ночь своего приезда. Женщин было девять, в том числе одна совсем старуха, вся в морщинах, с торчащими в разные стороны клочьями седых волос, и две совсем молодые, блондинка и брюнетка, с тонкими, очень похожими чертами лица. Одна девочка, лет десяти на вид, вместе с остальными двумя детьми смотрела вокруг широко раскрытыми покрасневшими глазами, словно не понимая, что происходит.

Обойдя всех заключенных, Эймерик вернулся на свое место. Повисла тишина, нарушаемая только бряцанием цепей, но ненадолго. Инквизитор прервал молчание и заговорил холодным, бесстрастным голосом.

– Не надейтесь, что мы испытываем к вам сострадание. Святотатства, совершенные вами, исключают любое милосердие. Вы согрешили, предавшись ереси, и безусловно заслужили сожжение. Однако этот суд вершат добрые и справедливые христиане, которые готовы смягчить наказание для обманутых лжеепископами и лжемагистрами и тех, кто хочет назвать предателей веры и отвергнуть ложные доктрины. В противном случае ваша плоть будет гореть до тех пор, пока не превратится в уголь, а вы будете кричать, пока высохший язык не выпадет изо рта.

Эймерик часто запугивал подсудимых эффектными, мрачными и зловещими образами, чтобы они

быстрее сдались. И в этом случае слова возымели действие. На лицах появились ужас и отчаяние, а тела задрожали так, что забренчали цепи.

– Мы допросим каждого, по очереди, – продолжал Эймерик. – Кто не захочет говорить и будет что-то скрывать, у того раскаленным железом вырвет признание рука палача. Но прежде я спрашив